Пассионарность и пассионарий. Рок и герой (ко дню рождения Льва Гумилева)

Лев Николаевич Гумилев. Сегодня исполнилось 107 лет со дня рождения Льва Николаевича Гумилева, ученого-полигистора: географа, историка, этнолога, который в каждой из этих специализаций открывался и как мыслитель. Сына Николая Гумилева и Анны Ахматовой. Теория пассионарности этногенеза, которая принесла ему известность и славу вместе с многочисленными оппонентами, не исчерпывает сделанного Гумилевым. В принципе, это – одна из попыток противопоставить идее целесообразности истории идею ее импульсивности, которые в разных формах не раз предпринимались в истории гуманитарного знания. Куда важнее стремление Гумилева преодолеть антропоцентризм истории (парадоксально вылившееся в создание той же теории пассионарности), вписать ее в мировые процессы с позиций полидисциплинарного знания. Правда, не в поддержку историзма и на пользу натурализма. Впрочем, и это не было новым. Пассионарность – ненасыщаемая активность, оборачивающаяся жертвенностью сверх необходимости, – атрибутивна людям. А Гумилев уподобляет их китам, которые выбрасываются на берег, вспоминая рядом об Александре Македонском и его стратегически неоправданном и затратном (в том числе, в пересчете на жизни воинов) походе в Индию. Но в природе пассионарность – рок, а в человеческом сообществе пассионарий – герой, т.е. они - противоположности, даже антагонисты. С пассионарностью китов – дискуссионный вопрос, в ответе на который биологи расходятся. Но очевидно, что китов нечто выбрасывает из океана: дезориентирует «шумовое загрязнение» океана цивилизацией (эффект работы судовых механизмов, сонаров и т.д.), сбои в эхолокации при наличии неявной береговой линии, «квота» численности популяции, которая способна прокормить себя и др. Человек, наоборот, сам бросается в стихию неизведанного и непредсказуемого. Порой без надежды вернуться с «пользой». И вообще вернуться. Тот же Александра Македонский сожалел, что обитаемый мир один, а ему хотелось бы завоевать насколько. В Индии его манили не столько сокровища Ганга, сколько «край Ойкумены». Гумилев не видит разницы между этими случаями. Впрочем, самое интересное (и самое непроработанное) у Гумилева: обоснование внутренней включенности в культурный образ жизни людей того, что обычно относится к «внешней среде»: ландшафта (в первую очередь), географического местоположения, климата и даже строения земли под ногами. Не только в образ жизни – в образ мира и себя в нем. Настолько, насколько все это вовлечено в процесс творения людьми мира – такой же объективный, как процесс горообразования (по словам Гете). А значит, и в связи людей друг с другом, в которых, по Л.Н.Гумилеву, формируется их миро- и самоощущение. У Вернадского, «природа - часть культуры», а не наоборот. Хотим мы того или нет. И альтернатива проста: либо очеловечивать природу, либо обесчеловечивать ее. Либо утверждать в ней человеческое, либо заниматься самоотрицанием и саморазрушением на природном материале. И когда природа отвечает нам «бесчеловечностью», то это ответ на бесчеловечный «вызов» человека. Только природа возобновит себя, не в этой, так в другой точке Универсума, а мы себя уже - нет. Ее аллегория - ускользающий в своих превращениях античный пастух Протей, как справедливо предположил еще Фрэнсис Бэкон. А нам порой трудно сделать шажок в самосознании при всей кипучей активности вовне. И именно через человеческое «самоощущение» можно узнать что-то новое и о ландшафте, и о климате, и о многом другом, в чем живет человек. А главное – чем он живет. Владимир Кудрявцев