пишущие головы и секс в магазинах: драма для окончательной школы

Я пытался найти сочинения школьников о "Говорящих головах" Алана Беннетта; это, наверно, было бы интересным чтением, потому что эти монологи написаны, пожалуй, не для детей, и их попадание в школьную программу по литературе – скорее, дань шедевру, чем необходимое для подростка чтение. Вероятно, основной стимул составителей школьной программы по литературе – запихать в человека всё достойное прежде, чем он перестанет читать. После чего человек, скорее всего, перестаёт читать.

С другой стороны (а) я не педагог, (б) подросткам – всё хорошее и (в) если, несмотря на (а), я проголосовал бы двумя руками (одной школьной, другой нынешней) за преподавание латыни, греческого и санскрита в начальной школе и чтение памятников классической литературы в оригинале в окончательной, то почему бы и не шедевры в вернакуляре? У человека вырастают руки раньше, чем он знает, что с ними делать. Если вовремя не воспитать тоску, то на её месте вырастет раздражение.

Как бы то ни было, я мало что нашёл, так как слишком много шума вокруг новой постановки, снятой в локдауне и передаваемой по ВВС прямо сейчас. Странно, что к ней оказалась приурочена эта запись. Возможно, новая постановка возбудит штат русских телепереводчиков (хотя я не знаю, можно ли назвать это предположение оптимистичным). Там участвуют очень популярные английские актёры – как и в восьмидесятых, когда вышла оригинальная версия, но распространение культурных артефактов теперь подчиняется другим командам. Пока я не нашёл в продуктах русской сетевой жизнедеятельности никаких следов знакомства с этими сочинениями Беннетта. Один популярный окололитературный сайт пишет по-русски, что он (Беннетт) "входил в команду популярного проекта" на телевидении, имея в виду постановку его собственных произведений, в которой он также сыграл одного из персонажей.

Как бы то ни было, Talking Heads (плюс одна более ранняя пьеса) – это тринадцать монологов маленьких людей (я бы написал "лишних", но это, похоже, сильно заряженный термин), преимущественно из пригородов, терминально одиноких и безнадёжно обманывающихся в отношении поворотных событий своей жизни, о которых они рассказывают, или (а чаще, и) своего нынешнего положения. Каждый монолог состоит из нескольких "актов" (в кавычках), которые в сценическом смысле отличаются друг от друга посредством перемещения персонажа от стены, например, к окну или из кресла на диван.

Стивен Фрай, которого Беннетт, прийдя из гардероба, вытолкал во второй ряд моего культурного пантеона, отдал дань произведению скетчем в четвёртом сезоне "Фрая и Лори" без Лори, но получилось, по-моему, несмешно. Потому что юмору Беннетта, который он извлекает из драматической иронии (как это по-русски?), и который сидит у зрителя комом в горле, крайне сложно подражать (особенно, если нужно сохранять настроение, которого требует появление Лори в следующей сцене). Это мне очень ясно. Но разница между юмором, который я находил в печатном тексте и тем, который мне преподносили актёры (из утюба, даже не со сцены), была удивительной, и дала мне повод переосмыслить моё убеждение, что "я не умею читать драму".

Наверно, мой орган восприятия с юношества всё ещё не вполне усвоил отсутствие яркой полосы между исполнительскими искусствами и теми, что так. Автор написал, я прочитал. Но есть три инстанции, как три власти, и одна из них толкует. Её выпадение обозначает, что задачу интерпретации вынужден перенимать получатель. Парадоксальным образом, мне кажется, исполнительские искусства более прямые в своём действии на восприятие, потому что указанные инстанции (как власти) хорошо разделены и независимы друг от друга. Зависимость интерпретации от адресата оказывает влияние на её качество, и приём информации происходит в более субъективной манере, более опосредованно. Зависимость интерпретации от автора усугубляет герметичность произведения.

Здесь для смягчения тона цитата из Кристофера Дюранга, который писал (пишет), кроме прочего, короткие абсурдистские комедии. Про пародию на Теннеси Уильямса под названием "Desire, Desire, Desire" он говорит в предисловии:

During rehearsals I thought it was good, but in front of the audience it seemed not to work. Either there's something wrong with the piece or the actress playing Blanche spoke way too slowly. Or both. [...] There are parts of it that are funny and maybe it can work in production; I don't actually know.

И тут же для наглядности скетч по пьеске Дюранга из "Шоу Керол Бёрнетт", сыгранный Робином Уильямсом, который сымпровизировал почти половину (качество уступает количеству, но вариантов нет):



Драма попадает в неудобную (как мне всё время, кажется, кажется) раскоряку, потому что значительные пиесы печатают в книжке, чтоб их почитали образованные люди, что обязывает их исполнять все роли. А даже одна роль – это уже слишком. И при этом драму можно воспринимать как текст. Но разница между текстом и постановкой по качеству примерно такая же, как между книгой и фильмом по книге, хотя количественно, конечно меньше. В юношестве я очень обиделся на Смоктуновского, который испортил мне моего подросткового безумного Гамлета, но он на самом деле делал свою часть даже не другого, а третьего-четвёртого произведения искусства: драма>перевод>постановка>фильм (не уверен, куда вставить в этой цепочке перевод, но куда-то его обязательно надо всунуть; в комментарии обоснованно подсказали, что в данном случае ему место между драмой и постановкой).

Подводя итоги: чтение пьес Беннетта на бумаге – это сюблим (как называется удовольствие от произведения искусства?) и очень смешно. Но движения души, которые возбуждает, скажем, Мегги Смит в "Bed Among the Lentils", никаким чтением не заменимы.



Надо сказать, что именно об этом монологе я вспомнил из-за писателя по имени Кларк Блез. Кроме прочего, Блез написал сборник рассказов об индийских иммигрантах в Америке, в основном об учёных, программистах, предпринимателях, от их, собственно, имени. Рассказы, по большей части, мастерские, хотя в них слишком много бэкграунда, социо-культурных построений, эдаких элегантных инфодампов, и я думаю, что это потому, что Блез сам не индийский эмигрант (хотя солидно расшатанный в смысле идентичности и места жительства человек), и меряет на себя через своих персонажей, тоже изрядно разбросанных по исходному субконтиненту и во времени, слишком много личин (ещё и нагрузив их местами сразу несколькими сигнальными проблемами). Больше всего меня расстроила предшествующая всем рассказам ремарка о том, что их следует читать по порядку. А после третьего-четвёртого рассказа пересечения становятся настолько случайными и, в общем, ненужными, что я от этой ремарки превратился в злобного предвзятого читателя. Но рассказы хорошие. В одном из них индийская женщина, вынужденная размышлять о супружеской верности и транспортировке моральных ценностей на большие расстояния, а также несколько фрустрированная положением вещей в семье, отдаётся лавочнику, который приехал с Западного Берега Реки Иордан:

And then he does something very strange. He pivots, facing me, then throws his arms out straight like a scarecrow, and snaps his fingers. He’s dancing.

[...]

“Come with me upstairs,” he says, and I follow.

The word “seraglio” comes to mind, a word I’ve never heard, or used, but I think I know its meaning. Have I been banished to a seraglio, or did I, a free, forty-one-year-old woman, willingly allow myself to be swept up by passion? It is a room of rugs; Persian carpets double deep on the floor, durries on the walls and ceiling and draped across the bed and chairs. It is an urban tent on the second floor rear of a Palestinian-California grocery store. A fan throbs overhead. There is no window. When I go to rug stores I always feel like lying down on the pile of carpets; a tall stack of rugs is the perfect mattress. I grow drowsy in their presence; maybe there’s something in the dyes that affects the eyes, or maybe it’s something older and deeper, something ancestral perhaps, the memory of windowless tents and carpets. My Dimple Kapadia eyes are losing their luster, the eyelids are descending and I settle myself on the wondrous bed, plush with carpets.

He is over me, in me, around me, in seconds. My eyes are closed but I feel his hard hands and thick fingers unbuttoning my blouse, my skirt, and his hairy back, his mustache — the urgency — and I recognize that same thing in myself, I claw at everything I feel and I hear the popping of buttons, the ripping of cloth.

Мегги Смит Сюзан, жена викария, страдающая алкоголизмом, позволяет совершить над собой нечто подобное индийскому лавочнику помоложе по имени (и фамилии) Рамеш, тоже в магазине и тоже upstairs:

Mr Ramesh has evidently been expecting me because there’s a bed made up in the storeroom upstairs. I go up first and get in. When I’m in bed I can put my hand out and feel the lentils running through my fingers. When he comes up he’s put on his proper clothes. Long white shirt, sash and whatnot. Loincloth underneath. All spotless. Like Jesus. Only not. I watch him undress and think about them all at Evensong and Geoffrey praying in that pausy way he does, giving you time to mean each phrase. And the fan club lapping it up, thinking they love God when they just love Geoffrey. Lighten our darkness we beseech thee O Lord and by thy great mercy defend us from all perils and dangers of this night. Like Mr Ramesh who is twenty-six with lovely legs, who goes swimming every morning at Merrion Street Baths and plays hockey for Horsforth. I ask him if they offer their sex to God. He isn’t very interested in the point but with them, so far as I can gather, sex is all part of God anyway. I can see why too. It’s the first time I really understand what all the fuss is about.
[...]
Mr Ramesh who once [...] put make-up on his eyes and bells on his ankles, and naked except for his little belt danced in the back room of the shop with a tambourine. [...] who one Sunday night turned his troubled face towards me with its struggling moustache and asked if he might take the bull by the horns and enquire if intoxication was a prerequisite for sexual intercourse, or whether it was only when I was going to bed with him, the beautiful Mr Ramesh, twenty-six, with wonderful legs, whether it was only with him I had to be inebriated.

Видимо, задние помещения ориентальных лавок как порочный локус сладости и счастья для фрустрированных женщин – это такой топос в англосаксонской литературе. Или Блез ссылается на Беннетта.

Upd. Внимательные френды caldeye, utnapishti дополняют список соитий на мешках с товаром в подсобке "немыслимым совокуплением" из Салмана Рушди, которого я не читал, потому не знаю, насколько оно порочно, и кто там фрустрирован. Но сочно, конечно, как ему не стыдно.

They came down from those high stacks with more than their clothes smelling of spice. So passionately had they fed upon one another, so profoundly had sweat and blood and the secretions of their bodies mingled, in that foetid atmosphere heavy with the odours of cardamom and cumin, so intimately had they conjoined, not only with each other but with what-hung-on-the-air, yes, and with the spice-sacks themselves--some of which, it must be said, were torn, so that peppercorns and elaichees poured out and were crushed between legs and bellies and thighs--that, for ever after, they sweated pepper'n'spices sweat, and their bodily fluids, too, smelled and even tasted of what had been crushed into their skins, what had mingled with their love-waters, what had been breathed in from the air during that transcendent fuck.