Брат мой Авель.
Брат мой Авель, Сон твой долог, Взгляд незрячий, Ты не прячься, Брат мой Авель, Я твой Каин, Час твой пробил, Я за тобою. ...... С.Канунников
- Дмитрий Дмитриевич! – страшным шепотом позвал прыщавый Степанцов-Третий, таращась на бизнес-панель. – «Глобал» падают уже сорок два часа, а у нас две коротких колл-серии еще открыты!..
Максимов-Пятый не обернулся. Он смотрел сквозь сантиметровый пластик на снова застрявшее в двух километрах внизу грузовое минус-третье Кольцо и пил кофе по-венски.
- Ленка! – вскинулся за спиной Максимова Степанцов: Максимов посмотрел на отражение Степанцова в пластике (вот ведь – мужику тридцать пять от Нуля, а все прыщи. И морда как у подростка). Конечно же – пришла Ленка-Девять и смеха ради сунула свою милую бестолковую мордашку сквозь бизнес-панель. Падающие второй день подряд «Глобал» перечеркнули розовую младенческую щечку широкой синей тенью.
- Дмитрий Дмитриевич, - нарисовалась за плечом Ленка-Девять. – Отчет. Просили посмотреть сейчас.
- Завтра, Лена. Положи на стол, - не оборачиваясь, ответил Максимов, и, не сдержавшись, усмехнулся: Ленка скорчила за его спиной рожицу, увидела свое отражение в пластике, и, сообразив, мгновенно поменяла лицо на слащаво-подобострастное.
Вот забавно: для клонов-женщин ввели женские отчества (?) – Ленку-Девять зовут Елена Еленовна… Бедная девочка: Сестра сделала такой Заказ, что вот уже девятое поколение Ленок безуспешно над ним бьется. Как ей на холодильник-то хватает… Впрочем, после девятой копии оригинал размораживают в обязательном порядке. Значит, не жить Ленкиной Сестре в Раю…
Максимов допил кофе и подошел к Степанцову. Заглянул через плечо. «Глобал» изрядно замедлились, и обороты сильно упали. Понятно, что Степанцов нервничал. Максимов положил ладонь ему на плечо – Степанцов вздрогнул.
- Вася…
- Да, Дмитрий Дмитриевич?
- Когда у тебя смена?
- В восемь. Через два часа. Кононов придет.
Максимов поморщился – Кононову рискованные операции он не доверял.
- Ты вот что, Вась… Ты посиди до шести утра, хорошо? А Кононову позвони, чтоб не приходил.
- Позвонишь ему… - скуксился Степанцов.
- Позвони-позвони… В Лондоне продолжай продавать, в Нью-Йорке не торгуй до обеда, а сразу как откроется Гонконг – скупай везде вплоть до плюс двадцати. Впрочем, я тебе еще позвоню. Сделаешь?
- Сделаем, Дмитрий Дмитрич… - вздохнул Степанцов.
Хороший ты парень, Степанцов, подумал Максимов, надевая кашне. Толковый. И безотказный, как «калаш». Сказали еще полсуток пахать – будешь пахать. Третий всего – а старший менеджер! А кто тебя, пацана, старшим менеджером поставил? Я поставил… Потому как твой Второй этой должности уже ждал, когда влетел на своем байке под пластомешалку.
- Давай, Вася, - в дверях Максимов ободряюще поднял ладонь. – Я на тебя надеюсь. Сделаешь – двойные проценты, - нервный Степанцов снова вздрогнул: теперь если риск шефа оправдается, он разом закроет половину своего Заказа.
Максимов вошел в лифт – едущие с нижних этажей потеснились. Отстояв короткую очередь, он сел в очередную нырнувшую под прозрачный колпак небоскреба ярко-желтую машину с шашечками, вставил карточку в панель и прикрыл глаза. Выбравшись из-под колпака, машина набрала высоту до нужного коридора и ускорилась до положенных четырехсот двадцати.
Замок опознал его карточку, дверь послушно отъехала в сторону, а в прихожей зажегся свет. Максимов вошел, снимая туфлю, наступил мыском на пятку – и замер: все двести сорок квадратных метров квартиры наполнял Бах. Как был, в одной туфле, Максимов присел на банкетку и уставился в стену напротив. А спустя минуту опустил лицо в ладони. Так он прослушал «Wie Schoen Leuchtet der Morgenstern», потом «Ach Gott, vom Himmel Sieh Darein», потом сонату до-мажор… Потом в его все еще густую, с проседью шевелюру пробрались тонкие пальчики Веры. Острые коготки царапнули кожу. Максимов, не открывая глаз, повел головой, прижался ухом к ее плоскому животу, косточка надавила ему на щеку. Потом поднял голову и открыл глаза: Вера смотрела на него сверху вниз и улыбалась. Уголок ее глаза отчеркивался заметной морщинкой. Она была в вечернем черном шелковом платье, на шее была тонкая платиновая цепочка с кулончиком.
- Мы идем в оперу? – прошептал он. – Нет, судя по Баху – в филармонию…
- Нет, Димка, мы никуда не идем, - улыбаясь, вздохнула Вера, и провела ладонью по его волосам. – Ты опять все забыл. Сегодня день твоей Зари.
- Ох… - Максимов ухмыльнулся и покачал головой. – Уже опять?
- Ну-ну! – остановила его Вера. – Что за стариковские мысли?! Мы еще тряхнем этой планетой! Разве не так?
Он припал губами к ее сухой ладони, зашептал:
- Господи-Боже… как же я люблю тебя…
- Пойдем… - не отнимая ладони, сказала Вера. – Я там придумала скромный праздничный ужин… в честь наступления Очень-Очень Удачного Года!
- С чего бы, провидица ты моя?
Вера засмеялась:
- Семь семерок от Нуля! И тридцать четыре года от Зари – если сложить, тоже получится семерка! Видишь, как удачно, что День Зари у тебя совпадает с Днем Рождения.
- Да, пошутил Брат в свое время… - поднимаясь, вяло улыбнулся Максимов.
Вера прошла в гостиную:
- Только учти, что твоего любимого Баха я сейчас сменю на своего попсового Вивальди! – обернулась она в дверях. – Чересчур уж мрачная у Основоположника торжественность…
Через три часа они лежали где-то в углу огромной кровати – Вера любила огромные кровати. Вера тихонько посапывала ему в грудь. Максимов рассеянно играл ее тяжелым черным локоном.
- Димкин… - прошептала Вера.
- М…
- Я засыпаю…
- Засыпай.
- М-м. Я сказать тебе хочу… пока не уснула…
- М…
Вера завозилась и перебралась к его уху, положив голову ему на руку, прошептала:
- Среди клонов очень мало самоубийц…
Максимов нахмурился:
- К чему это ты? Да еще на ночь глядя…
- Мы так сделаны, понимаешь, Димкин? Стрессоустойчивыми…
- Нну…
- Но зато каждый второй случай самоубийства связан со смертью супруга. Понимаешь? Нет у нас родителей. И детей не бывает…
- Вер, - забеспокоился Максимов, - ты меня пугаешь.
- Подожди… И вот мы и любим друг друга за всех сразу…
Максимов даже почувствовал, как побледнел. Лоб тут же покрылся мерзкой испариной, а тело словно окаменело: страх за Веру до боли сжал глотку – и ничего он поделать не мог. Максимов лежал болящим трупом – холодным, бессильным и страдающим каждой клеткой своей умершей плоти. Оцепенение и боль. И конечно же Вера это почувствовала – она даже на расстоянии его чувствовала, а тут… А он ничего не мог сказать – ни пошевелиться не мог, ни вздохнуть. И тем самым он все ей сказал. Она молчала.
Истощение ресурсов, снижение рождаемости плюс падение производительности труда – совокупность этих следствий глобального эгоизма уверенно вели человечество к катастрофе. Грубо говоря, все хотели жрать больше, а работать меньше. Тысячи лет люди послушно тянули свою лямку, в надежде на будущее вознаграждение. Но разочаровавшись в религии и получив возможность обретения Рая на земле – да хоть на Канарах, например! – люди стали работать на короткую перспективу: двадцать лет упорного труда, потом – двадцать лет жизни в Раю на ренту. Последнее общество людей, сменившее общество потребления, было обществом рантье.
Однако Рай зарабатывался лишь годам к пятидесяти – а кто-то и вовсе не успевал. А всем хотелось в Рай, пока молоды. Тысячи людей уже лежали в криокамерах, дожидаясь лучших времен. Но только клонирование возродило идею Рая как посмертного воздаяния: на грешной земле за тебя оттрубит твой клон, а ты – размораживайся и живи в Раю молодым. Запрет на наследование, запрет на дарение, оплата криокамеры, обязательные отчисления – клон заработает деньги на твой персональный Рай: хочет он этого или нет. Да и чего упрямиться? Это же ты! Это же для себя ты куешь золотой ключик от Райских ворот!
…Как раз вовремя – как по заказу – спутник-разведчик открыл Парадиз: планету земного типа в созвездии Центавра. Планету решили превратить в курорт – чтоб было куда бежать с загаженной Земли. Сорок лет полета – и замороженный оригинал, чьи клоны выполнили Заказ, оттаивал уже в Раю. За десять миллионов оригинал получал в свое распоряжение пятизвездочную планету в пожизненное владение на условиях all-inclusive. Большая сумма обеспечивала различные приятные бонусы – типа личной виллы, яхты с экипажем, сераля клонов-таиландок… Но зачем Брату миллиард?!. Тем более, Брат-то на Парадиз лететь не собирался – его должны были разморозить на Земле… У Брата не спросишь – запрет на параллельное существование не позволял оригиналам и клонам пересекаться во времени.
Максимов набрал Степанцова:
- Вась… Ну как у тебя?
- Дмитрий Дмитриевич! – Степанцов ликовал. – Открылся Нью-Йорк – «Глобал» снова падают!! Да – обе серии закрыл в Лондоне.
- Отлично. В Гонконге покупай, как договаривались. К середине сессии отзвонись.
- Угу!
Похоже, все получается…. Двадцать лет работы, но… похоже, к утру у него будет этот чертов заказанный Братом миллиард… Максимов набрал Доктора.
- Да?
- Это Максимов. Пора.
В наушнике помолчали.
- Когда?
- Сейчас.
- Приезжайте, - ответили через паузу.
Максимов выключил панель, открыл шкаф. Набив большой пластиковый пакет одеждой, зашел в спальню. …И не стал ее целовать. Потому что если Вера проснется, он уже никуда не поедет.
На крыше небоскреба было пусто и уныло, ветер как-то просачивался сквозь ветроуловители и гулял между подмигивающими в ожидании пассажиров такси. Сквозь перистые облака подмигивали звезды. Максимов сел в машину, вставил карточку и выбрал адрес. Машина вышла из-под колпака, набрала высоту и полетела на юг, оставляя город позади.
Спустя час такси приземлилось во дворе уютной усадебки. Максимов тронул кнопку «ждать» и пошел к дому. В руке у него был легкий, но громоздкий пакет. Максимов вставил карточку, створки дверей мягко распахнулись вовнутрь.
В гостиной пылал камин, в кресле перед камином с сигарой в пальцах сидел доктор.
- К чему такая спешка? – в стеклах докторских очков прыгало дьявольское пламя, вокруг лысеющей головы клубился густой табачный дым, полные щеки доктора усыхали, когда разгорался уголек его сигары.
- Опасался после третьих петухов вас не застать.
Доктор расхохотался.
- Лестно слышать! – он бросил недокуренную сигару в камин, поднялся, сделал приглашающий жест. – Пойдемте.
Голый Максимов лежал под стеклянным колпаком. Голый и мертвый.
- Он мертвый? – спросил Максимов. На боках трупа было изрядно неряшливого жирку. Максимов брезгливо дернул щекой.
- Пока нет, - со странным удовлетворением ответил доктор. – Я же не знал, когда он понадобится. Он… если упрощая – он в коме.
- Он… был жив? – спросил Максимов, внутренне вздрогнув.
- Увы, - развел руками доктор. – Недолго – минуты три. Правда, я никому бы не пожелал даже минуты такой… жизни. Видите ли, я копировал только тело, его мозг идентичен вашему, но абсолютно чист. Когда я его создал, он начал воспринимать внешнюю информацию, а поскольку его мозг изначально имеет зрелую структуру, для него это были три минуты хаотичного кошмара. Можно сказать, это были три минуты ада…
Максимов предупреждающе поднял руку:
- Подробности можно опустить.
Песчаная дорожка обрывалась желтым боком такси. В траве трещали кузнечики. Небо было прозрачным, и звезды покалывали им щеки. Максимов поднял голову – вот где-то там – не увидишь и в телескоп – крутится вокруг желтого карлика Парадиз.
- Сегодня утром вам позвонит человек, скажет, что от меня. Договоритесь, когда он заберет труп…
- Это не труп, - сказал доктор. – Это копия.
- Копия – это я! – зло отозвался Максимов.
Они помолчали.
- Как… это было? – тихо спросил Максимов.
- Это был… ужас, - понял и так же тихо ответил доктор. – Безмолвный визг плоти. Бессилие и боль. Нам с вами вряд ли удастся понять. И слава Богу.
- Удастся, - ответил Максимов. – Мне – удастся.
Вставал рассвет, такси летело навстречу ломаному силуэту мегаполиса. Максимов вызвал Степанцова.
- Василий…
- Дмитрий Дмитриевич! – восторженно отозвался Степанцов. – В Гонконге страшная драка, медведи с быками рвут друг друга! Но они будут расти! Я купил уже на сто десять миллионов!
- Ох… - сказал Максимов и прервал соединение. Посмотрел на часы: 4:05. Отправил доктору: «Останавливайте». Экспертиза покажет, что Максимов умер в четыре ноль пять от сердечного приступа.
Вызвал Мастера.
- Мастер?
- Слушаю вас, патрон.
- Ведешь меня?
- … да, - после секундной заминки ответил Мастер.
- Пора.
- Принято.
Такси, получив сигнал извне, высветило на панели новый адрес, Максимов коснулся кнопки подтверждения. Через двадцать минут в машину Максимова сел Мастер – тонкий, длинный, механический левый глаз был неподвижен, черен и пуст, если не считать проскакивающей раз в две секунды молнии. Зато второй глаз жил за двоих – он нервно двигался, моргал, испуганно расширялся, слезился – если бы глаз умел говорить, наверное, он бы непрерывно орал. При этом худое, неподвижное, серое осунувшееся лицо Мастера никак с глазами не гармонировало – ни с живым, ни с мертвым. Из-за этого казалось, что Мастер вообще не имеет глаз.
- Адрес… - начал Максимов, но Мастер предупреждающе поднял руку.
- Память такси… - сказал Максимов, но сухая ладонь снова его прервала.
- Не беспокойтесь, - не разжимая губ сказал Мастер, и сделал как бы случайный жест в сторону своей машины.
Максимов длинно посмотрел на Мастера:
Максимов открыл было рот – но промолчал, и вышел из такси. Желтая машина тут же мягко поднялась в воздух.
Сине-черное, цвета океанских глубин авто Мастера отвезло Максимова к Хирургу. Максимов еще долго спускался на лифте, а потом долго ехал в пневмокапсуле. Его встретил черный человек, общавшийся исключительно жестами, проводил в операционную. Хирург был целиком в белых синтетических доспехах, из прорези почти палаческого колпака напряженно наблюдали за Максимовым голубые в серый, как и у Максимова, глаза. Никто так и не произнес ни слова.
Через восемь часов Максимов проснулся свежим и бодрым – что-то ему закачали в вену. Проснулся он в малюсенькой комнате. В комнате была электрокаталка, на которой лежал Максимов, большое зеркало и вешалка – на распялках висели: костюм, сорочка, на роге у вешалки висел пакет – с бельем, следовало полагать. Максимов слез с каталки, подошел к зеркалу. Он сильно похудел, мышцы выглядели более рельефными, нос удлинился, щеки запали, отражение напряженно смотрело на него голубыми в серый глазами Хирурга. Звали его теперь, как следовало из паспорта в кармане костюма, Сергей Николаевич Костиков, куратор-психолог Пятой криокамеры. В паспорт было вложено направление на перевод в Восьмую. Максимов-Костиков вышел в единственную дверь, и оказался в лифте с единственной же кнопкой.
Белый купол Восьмой криокамеры доминировал над низенькими постройками комплекса площадью в восемьдесят гектаров, едва высовывающимися из-за высокой стены. Максимов вошел в длинный прозрачный туннель.
- Здравствуйте! – встретила его в конце туннеля девушка за стойкой. – Костиков Сергей Николаевич? – уточнила она, глядя на монитор.
- Я.
- Из Пятой к нам? Пожалуйста, пройдите в кабинет директора – вас ожидают. Направо и на третий этаж.
В приемной директора его подхватила секретарша:
- Пожалуйста, проходите! – она провела Максимова в кабинет. – Подождите минутку, пожалуйста, Дмитрий Дмитриевич сейчас придет… - у Максимова кольнуло под сердцем: Дмитрий Дмитриевич?
Секретарша вернулась через пять минут:
- Дмитрий Дмитриевич немного задерживается. Я сварила вам кофе… - и поставила перед Максимовым чашку: такой знакомый аромат кофе по-венски… сейчас он содержал привкус отравы. – Музыку, пожалуйста, - сказала девушка в пустоту и вышла. Максимов пригубил горячий кофе, и тут во всем пространстве немаленького кабинета негромко возникла, овеществилась прелюдия до-мажор. Когда спустя минуту в кабинет вошел Дмитрий Дмитриевич, Максимов уже знал, кого увидит:
- Здравствуйте, Дмитрий Дмитриевич! – широко улыбнулся Максимову его тезка-близнец.
- Сергей Николаевич, - поправил Максимов. Протянутой для пожатия руки Максимов-Костиков предпочел не заметить.
- Ну-ну-ну! – засмеялся близнец. – Извините, если бы нас можно было надуть таким детским маскарадом… К тому же… Или вы стесняетесь, что мы с вами в некотором роде родственники?
- А как же запрет на параллельное существование? – хмуро спросил Максимов – отпираться, похоже, смысла не было.
Близнец обошел стол и уселся в обширное кресло:
- Для офицеров Отдела контроля копирования иногда делаются приятные исключения. Позвольте представиться: оберст ОКК Максимов-Четвертый. Мы с вами – копии одного и того же человека. Только меня изготовили чуть раньше.
- Вы – клон? – уточнил Максимов.
- Копия, Дмитрий Дмитрич, копия! Клон – столь же обидно-вульгарное слово, каким некогда было ниггер.
- И вы, пользуясь своим положением, решили сделать несколько… копий, чтоб выполнить дурацкий миллиардный Заказ Брата… - выдохнул Максимов. – Но раз у вас такая власть, неужели нельзя было его разморозить и до выполнения Заказа?
- Нельзя, Дмитрий Дмитрич. По нескольким причинам, - Четвертый сцепил пальцы в замок. – Во-первых, Брат не заказывал миллиард. Эту сумму придумал я.
Максимов недоуменно поднял бровь:
- Зачем?
- Заказ на миллиард – это последняя стадия тестирования, проверка на готовность к сверхусилию. И вы – мы! – успешно ее прошли, поздравляю!
- Черт… да что за бред? – Максимов закрыл лоб ладонью. - Вы знаете, чего мне это стоило?! А остальным клонам?!
- Каким остальным? Номерам с первого по третий? А с чего вы взяли, что у них были такие же Заказы, как у вас?
- Боже… - Максимов уронил лоб в ладонь. – Так вы сами придумываете заказы для клонов… Понятно, почему вы не разморозили Брата…
- Вовсе не поэтому, - возразил оберст. – Ведь мы могли точно так же солгать ему, как солгали вам. Катюша, - сказал Максимов-Четвертый в потолок. – Принеси еще кофе, пожалуйста!
Четвертый поднялся, прошел по кабинету, остановился у окна, заложив руки за спину и покачиваясь на носках:
- Видишь ли, Дима… ничего, если на ты? – Четвертый обернулся. - Мы ведь ближе, чем братья… Просто мы давно уже никого не размораживаем – ни при каких условиях. Так что твое детское желание поболтать с Братом, посмотреть ему в глаза, увы, невыполнимо. Взамен можешь посмотреть в мои, - глаза у Четвертого были голубые в серый. Как и у Максимова. И у Хирурга…
- Хирург…
- Да, - удовлетворенно заметил Четвертый. – Все, кто помогал тебе имитировать смерть и пробраться в Восьмую криокамеру – офицеры ОКК. Ну и я не смог отказать себе в удовольствии поучаствовать… Кстати, лицо мы тебе не меняли – это всего лишь маска. Ее с тебя снимут, когда мы закончим разговор.
- Вы не размораживаете… значит, Рая нет?
- Ну! – рассмеялся Четвертый. – Уж тебя-то это не должно удивлять – ты же атеист!
Максимов аккуратно поставил чашку на блюдце, наклонился вперед:
- В общем, и не удивляет. Про Рай понятно… Но зачем ОКК помогал мне сюда попасть?
- Не думаю, что тебе все понятно про Рай… Ты, небось, думаешь об экономии расходов… какую-нибудь матрицу себе навообразил, sweet dreams… Нет. Все проще и хуже: если мы отпускаем оригинал в Рай, копий с него мы больше не получим никогда. Человека можно заморозить почти навечно, но лишь раз в жизни, а копию можно снять лишь с замороженного. Копия с копии тоже не выходит – там… - Четвертый чуть смутился, - …какие-то необратимые процессы в мозгу… Все даунами получаются.
- Ну и что, что нельзя снять копии? Что, «отморозки» в Раю плохо плодятся?
- Нет-нет, рождаемость хорошая! В среднем – два и два ребенка в семье, что позволяет держать минимум нулевой прирост. Но у новых человеческих единиц слишком высокая вариативность развития. Можно затратить массу усилий на воспитание, но никто не гарантирует получение полезного члена общества. Гораздо удобнее работать с копиями: всестороннее исследование первых трех-пяти копий позволяет подобрать для всех последующих оптимальную профессию, а также дает полную предсказуемость их поведения. Так что люди нужны нам в замороженном виде – в свежем они совершенно бесполезны, - и оберст мягко улыбнулся.
- Дмитрий Дмириевич, - вошла Катюша, - ваш кофе.
- Спасибо, Катя. Вот, например, Катя, - кивнул Четвертый на закрывшуюся за секретаршей дверь. – Идеальный помощник руководителя. А ведь поначалу хотела стать врачом… И ни к чему хорошему это желание ее не привело. Поэтому все последующие копии мы сразу воспитываем именно как секретарей, - Четвертый отхлебнул из чашки. – М-м! превосходный кофе готовит!
- Муравейник какой-то… - ошарашено пробормотал Максимов.
- Идеальный секретарь – это мелочи, - Четвертый отставил чашку. – Ученый. Всю жизнь бьется над проблемой. Приблизился к решению, и… не успел. Кто сможет закончить его дело лучше, чем он сам? Представь, что к тридцатилетнему Эйнштейну является он сам, только шестидесятилетний? И рассказывает, как надо?! Дальше: мы свели к минимуму преступность – генетически предрасположенных к деликвентному поведению мы не копируем, каждому предоставляем работу по душе – что тоже способствует… Наш Брат, например, прекрасный финансист либо государственный служащий – оба примера находятся в этой комнате. А Рай… он будет. Только наша задача построить Рай здесь, на земле.
- Было…
- Было – да только не с того конца, - помрачнел Четвертый. – Рай – это не кущи, не Древо Познания, и не дворец Отца. Содержание Рая – это агнцы. Остальное – антураж.
- Угу… и вы решили очистить мир от козлищ? А кто вам дал право решать?
- А кто нам запретил? – возразил Четвертый.
- Послушай… - сощурился Максимов. – …брат… Лимитирование продолжительности жизни и бесплодие клонов – ваша работа?
- Бесплодие – нет, - кажется, искренне огорчился Четвертый. – А вот лимитирование жизни… - он усмехнулся. – Знаешь, учитывая, что де-факто люди теперь обладают неограниченным количеством жизней – ну зачем им влачить бессмысленное существование жалкого старика? Однако если копия продолжает быть полезной и в шестьдесят, мы…
- Ясно, - Максимов поднялся. – Так зачем ты меня сюда привел?
- У нас полно марионеток, Дима. И очень мало кукловодов… Понимаешь? А ты – мы! – доказали, что являемся удачной серией… Кстати, Вера еще не знает о твоей смерти, – Максимов побледнел. - Она думает, что ты был вынужден срочно уехать. А вот вернешься ты или нет – решай сам.
- Могу я… могу я… увидеть Брата?
- Нет. Твое представление о криокамере, похоже, взято из фантастических боевиков – на самом деле нет никаких прозрачных колпаков, видеокамер… А адекватный анатомический атлас тебя вряд ли устроит.
- Он труп… - прошептал Максимов. – Вы убили его…
Четвертый подошел к Максимову, положил ладонь ему на плечо:
- Не «вы». Учись говорить «мы».
Парк тихонько шелестел листвой. Максимов сидел на скамеечке в парке и крошил воробьям булку.
Четвертый посмотрел в окно.
- Зачем он так стремился увидеть Брата?
- Братья и Сестры определяют сущность и цели своих копий, - ответил курирующий психолог.
- Увидеть хозяина?
- Увидеть отца, сына. В каком-то смысле увидеть Бога. По статистике каждый…
- Я знаю статистику, - перебил Четвертый. - О чем он сейчас думает?
- Ни о чем. Решение зреет в нем на подсознательном уровне.
- И каким оно будет?
Психолог неопределенно пожал плечом.
…Почему огорчился ты? И отчего поникло лице твое? Если делаешь доброе, то отчего не поднимешь лица? а если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним…
Максимов поднял лицо к небу. К синей тверди, назначение которой скрывать отсутствие Рая. Губы Максимова двигались, и если бы с неба кто-то смотрел на него, то прочел бы:
- Разве я сторож брату моему?..