Л.Н.Толстой. Христианство и патриотизм

Л.Н.Толстой Один свободный человек скажет правдиво то, что он думает и чувствует среди тысяч людей, своими поступками и словами, утверждающими совершенно противоположное. Казалось бы, что высказавший искренно свою мысль должен остаться одиноким, а между тем большей частью бывает так, что все или большинство уже давно думают и чувствуют то же самое, только не высказывают этого. Лев Толстой …Действительная личность обнаруживает себя тогда и там, когда и где индивид в своих действиях и продукте своих действий вдруг производит результат, всех других индивидов волнующий, всех других касающийся, всем другим близкий и понятный, короче – всеобщий результат, всеобщий эффект. Платон или Евклид, Ньютон или Спиноза, Бетховен или Наполеон, Робеспьер или Микеланджело, Чернышевский или Толстой – это личности, которых ни с кем другим не спутаешь, в которых сконцентрировано, как в фокусе, социально значимое (то есть значимое для других) дело их жизни, ломающее косные штампы, с которыми другие люди свыклись, несмотря на то что эти штампы уже устарели, стали тесны для новых, исподволь созревающих форм отношений человека к человеку. Эвальд Ильенков «Патриотизм и правительство» (1893-1894), «Христианство и патриотизм» (1900) и «Одумайтесь!» (1904) – антивоенная публицистическая трилогия Л.Н.Толстого. К слову, Толстой недолюбливал «Войну и мир» и удивлялся популярности романа у читающей публики. А ту же «Одумайтесь!» ставил куда выше. Читателю может показаться странным сопоставление романа и публицистики. Предоставим гению решать самому, что для него в смысловых единицах весомее. Точность исторического диагноза в «Христианстве и патриотизме» (и других картинах публицистического триптиха), как и кроющегося в нем – до малейших деталей – пророчества, порой обескураживает. Через 130 лет Лев Николаевич фактически лишил работы аналитиков-экспертов, проделав ее несоизмеримо лучше. Достаточно почитать Толстого. Кто-то скажет: в России, которая намертво запала в средневековье, несложно быть великим историческим диагностом и пророком (Толстой, впрочем, пишет не только о России - всемирный интерес к его публицистике неслучаен). Просто взгляните в окошко, мысленно смойте с картинки налет эпохи, и предстанет вам нагая вековая правда. Правду 500 лет спящего – нет, не медведя – сурка. Безусловно, это нетрудно – наблюдать за сурочьим сном. Если, конечно, не ставить перед собой задачи понять, почему картинка с удивительным постоянством складывается так, а не иначе, разглядеть даже в «причудах времени» закон, ничуть не идущий вразрез с конкретно-исторической нормой. Эту задачу и решает автор на отдельном историческом «кейсе». «Война и мир» - тоже исторический документ, но в форме художественного вымысла. Глупо обвинять Толстого (как и Лермонтова) в том, что он героизировал и романтизировал людей и обстоятельства войны с Наполеоном. Как и изучать историю этой войне по толстовскому роману. А публицистика Толстого не просто исторический документ, а документ исторической рефлексии. Через него люди разных эпох узнают себя во времени истории – национальной и всемирной. Обманутый этот, все тот же вечно обманутый, глупый рабочий народ, тот самый, который своими мозолистыми руками строил все эти и корабли, и крепости, и арсеналы, и казармы, и пушки, и пароходы, и пристани, и молы, и все эти дворцы, залы и эстрады, и триумфальные арки, и набирал и печатал все эти газеты и книжки, и добыл и привез всех тех фазанов и ортоланов, и устриц, и вина, которые едят и пьют все эти им же вскормленные, воспитанные и содержимые люди, которые, обманывая его, готовят ему самые страшные бедствия; все тот же добрый, глупый народ, который, оскаливая свои здоровые белые зубы, зевал, по-детски наивно радуясь на всяких наряженных адмиралов и президентов, на развевающиеся над ними флаги и на фейерверки, гремящую музыку, и который не успеет оглянуться, как уже не будет ни адмиралов, ни президентов, ни флагов, ни музыки, а будет только мокрое пустынное поле, холод, голод, тоска, спереди убивающий неприятель, сзади неотпускающее начальство, кровь, раны, страдания, гниющие трупы и бессмысленная, напрасная смерть. А люди, такие же, как те, которые теперь празднуют на празднествах…, будут сидеть после доброго обеда, с недопитыми стаканами доброго вина, с сигарою в зубах, в темной суконной палатке и булавками отмечать по карте те места, где надо оставить еще столько-то и столько-то составленного из этого народа пушечного мяса для завладения тем-то и тем-то укреплением и для приобретения такой или другой ленточки или чина. Это, пронзительно знакомое - о чем и о ком? О Франции и французах. Тут, мы, правда, немножко задержались. И тут тоже - в архаичных пещерах, где когда-то прятались от жителей других пещер или набрасывались на них, чтобы навязать им свой пещерный порядок (именно так и рассматривает ситуацию автор): Правительства уверяют народы, что они находятся в опасности от нападения других народов и от внутренних врагов и что единственное средство спасения от этой опасности состоит в рабском повиновении народов правительствам. Так это с полной очевидностью видно во время революций и диктатур и так это происходит всегда и везде, где есть власть. Всякое правительство объясняет свое существование и оправдывает все свои насилия тем, что если бы его не было, то было бы хуже. Уверив народы, что они в опасности, правительства подчиняют себе их. Когда же народы подчинятся правительствам, правительства эти заставляют народы нападать на другие народы. И, таким образом, для народов подтверждаются уверения правительств об опасности от нападения со стороны других народов… Divide et impera (Разделяй и властвуй.). Патриотизм в самом простом, ясном и несомненном значении своем есть не что иное для правителей, как орудие для достижения властолюбивых и корыстных целей, а для управляемых - отречение от человеческого достоинства, разума, совести и рабское подчинение себя тем, кто во власти. Так он и проповедуется везде, где проповедуется патриотизм. Патриотизм есть рабство. Да, «зеркало»… Владимир Кудрявцев Читать текст работы в формате doc.: