Блоги |
«Битва жизни»: пораженье или победа?
«Но пораженье от победы ты сам не должен отличать», - кажется, Псковский дрампуш слишком буквально исполнил завет большого поэта, представляя последнюю премьеру сезона. Спектакль Андрея Гончарова по одной из повестей рождественского цикла Чарльза Диккенса «Битва жизни», премьерные показы которого прошли 12, 13 и 14 июля, многих оставил в недоумении. Но недоумение зрителя – дело естественное: случается часто, проходит быстро, лечится любовью к своим – актерам и театру. Хуже, если зритель начинает подозревать создателей спектакля в том, что они сами не до конца поняли, что хотели сказать.
Фото здесь и далее: Вадим Боченков
Впрочем, вопрос «что хотел сказать автор» и в школе-то нынче не задают. И мы не будем: мало ли, что автор (режиссер) хотел, а вот что он сказал? Тут сразу хочется предупредить зрителя, готовящегося посмотреть спектакль уже в следующем сезоне: не пытайтесь прийти подготовленными. Осилить «Битву жизни» Диккенса, конечно же, можно (а силы вам действительно понадобятся, история многословная и для современного читателя невозможно сентиментальная), но вряд ли это поможет. Инсценировка для псковского спектакля написана поверх (даже помимо) первоисточника и, такое впечатление, что коллективно – как простоквашинское письмо дяди Федора родителям.
Из диккенсовских героев в псковскую постановку взяли не всех, но место действия сохранено, и оно настолько важно, что само по себе является героем, играет роль. И надо признать, что сценография спектакля от художника-постановщика Константина Соловьева – явление мощное, многослойное во всех смыслах. На более высоком (в физическом плане) уровне мы видим абсолютно идиллическую картину: изумрудная трава, яблони, коровки. А вот пространство, в котором происходит основное действие (ну и жизнь героев), врезано в этот зеленый холм как блиндаж, земляные стены которого до поры до времени забраны горбылем. Это в прямом смысле поле битвы, с упоминания о которой начинается повесть Диккенса, и это упоминание точно сохранено в спектакле Андрея Гончарова: «Давным-давно, все равно когда, в доблестной Англии, все равно где, разыгралась жестокая битва».
На этом поле строит свою жизнь и любовь семья доктора Джедлера (Андрей Кузин) – человека вроде бы незлого, неплохого (сплошные «не»), но душевно глуховатого и деспотичного даже в своей любви к дочерям и воспитаннику Элфреду (Камиль Хардин). Ну, такова версия характера доктора от Андрея Гончарова. У Диккенса это, скорее, чудаковатый джентльмен, для своего времени циничный, но совсем не тиран.
И в той рождественской истории нет оснований предполагать, что его младшая дочь Мэрьон не любит своего жениха Элфреда, а в спектакле – есть. Мэрьон в исполнении Дарьи Чураевой совсем не кошечка, не образец самопожертвования и высокой морали. Она вполне дочь своего отца, она не спрашивает, а допрашивает – жениха, сестру на предмет того, как они любят и кого. Она требует честности от всех, и сама, по всей видимости, способна поступать лишь честно. Не ради старшей Грейс (Наталья Петрова), влюбленной в ее жениха, она бежит из дома, а ради себя, пытаясь выпутаться из душного кокона, в который превращается ее подвенечный наряд.
Собственно, и Грейс, прежде всего, дочь своего отца: хозяйка дома, а потом и его глава, она выиграет эту битву (по крайней мере, на каком-то этапе) у доктора Джедлера, будет руководить его жизнью и жизнью Элфреда так же, как он руководил жизнью дочерей и приемного сына. Последнее, кстати, нетрудно: Элфред, созданный Андреем Гончаровым, идет, куда пошлют. А посылает его не только Джедлер, хотя он подальше и поглубже – изучать тафономию, науку о разложении тел.
Очень доктора занимает эта тема. И зритель даже не удивляется, когда под досками блиндажа вдруг обнажится натуральное костище: груда останков, как будто вмонтированная в стены дома Джедлера, обрамляющая уютный камелек. И это Джедлер произносит про поле битвы слова (он и у Диккенса их произносит), которые кажутся очень важными: «…здесь погибло столько жизней, что десятки лет спустя, уже на моей памяти, целое кладбище, полное костей, костной пыли и обломков разбитых черепов, было вырыто из земли вот тут, под нашими ногами. Однако из всех участников этой битвы не наберется и ста человек, знавших, за что они сражаются и почему, а из всех легкомысленных, но ликующих победителей — и сотни, знавших, почему они ликуют. Не наберется и полсотни человек, получивших пользу от победы или поражения. Не наберется и полдюжины, согласных между собой насчет причин этой битвы, или ее последствий, и, короче говоря, никто не составил себе о ней определенного мнения, кроме тех, кто оплакивал убитых».
Звучит страшно, и опять же – важно. А, впрочем, нет.
Зритель может ничего важного и тревожного не расслышать. Потому что на каждое веское высказывание в спектакле находится комический дуэт юристов: мистера Сничи (Максим Плеханов) и мистера Крегса (Александр Петровский), про последнего так и хочется добавить – «скорбного головой», привет из «Каиновой печати». Эти прекрасные люди, вместе и соло, так удачно забалтывают, затирают, буквально заваливают тяжелые смыслы «Битвы жизни», что задумываешься – не в этом ли их роль? Хотя Крегс вообще молчит, за него и себя говорит Сничи: эдаким ленинским говорком, дробненько и много!
Зритель, на самом деле, в восторге. Похохатывают и просто смеются в зале часто, исполнение мистером Сничи «Корована любви» (корована, корована – у нас же коровки, а не верблюды) наверняка будет срывать аплодисменты столько раз, сколько «Битва жизни» будет идти в Псковском театре драмы имени Пушкина. Но, с сожалением проводив смешных героев, зритель вдруг зависает: о чем там, бишь, говорили-то? Зачем понадобились эти агрессивно-смешные вклейки? Что вообще происходит?
А происходит странное, производящее впечатление недоделанного и недопридуманного. Например, обрывается линия Мэрьон и несчастного Майкла Уордна (Александр Овчаренко), которого, кажется, тоже то ли не успели, то ли забыли придумать. Их истории, конечно, попытается рассказать торопливо и комично всё тот же юридический дуэт, но выглядит это как нечто необязательное, дело-то к концу, и надо как-то эти концы уже связывать.
Вот внутренние связи спектакля – это, на наш взгляд, и есть его проблема. Псковская «Битва жизни» не то, что неладно скроена, но как-то некрепко сшита, швы наружу, нитки торчат. Как будто собрали все придуманные этюды (в случае с Мэрьон еще и преимущественно пластические) и не решили, от чего надо бы отказаться, а что втачать так, чтоб сидело как влитое. И сцена последней встречи под яблоней не каждому зрителю показалась финалом. То есть на премьере реально раздались возгласы: «А, так это всё?»
Впрочем, «город у нас добродушный, все спектакли кончаются бурными аплодисментами» - эту цитату из Довлатова можно в каждый зрительский отзыв на любой спектакль вставлять, вне зависимости от его дальнейшей сценической судьбы. И «Битва жизни» не исключение. Половина зрителей ушла в полном восторге, а это немало. И, разумеется, даже ушедшие в огорчении, всё равно возвращаются мысленно к увиденному. И, возможно, приходят к выводу, что в «Битве жизни» всё равно победителей нет, есть только проигравшие. Утешает, что проигрываем мы не смерти, а самой жизни во всех её проявлениях. Жизни, которая яркой зеленью затягивает раны земли, укрывает кости мертвецов, вплетая их в корни яблонь, зовет нам на смену дочерей и сыновей, которые превращаются в нас, не замечая этого. И никакие страшно веселые юристы этих мыслей не отменят, а, значит, всё было не зря. И вечер с «Битвой жизни» тоже.
Елена Ширяева для Псковской Ленты Новостей
Фото здесь и далее: Вадим Боченков
Впрочем, вопрос «что хотел сказать автор» и в школе-то нынче не задают. И мы не будем: мало ли, что автор (режиссер) хотел, а вот что он сказал? Тут сразу хочется предупредить зрителя, готовящегося посмотреть спектакль уже в следующем сезоне: не пытайтесь прийти подготовленными. Осилить «Битву жизни» Диккенса, конечно же, можно (а силы вам действительно понадобятся, история многословная и для современного читателя невозможно сентиментальная), но вряд ли это поможет. Инсценировка для псковского спектакля написана поверх (даже помимо) первоисточника и, такое впечатление, что коллективно – как простоквашинское письмо дяди Федора родителям.
Из диккенсовских героев в псковскую постановку взяли не всех, но место действия сохранено, и оно настолько важно, что само по себе является героем, играет роль. И надо признать, что сценография спектакля от художника-постановщика Константина Соловьева – явление мощное, многослойное во всех смыслах. На более высоком (в физическом плане) уровне мы видим абсолютно идиллическую картину: изумрудная трава, яблони, коровки. А вот пространство, в котором происходит основное действие (ну и жизнь героев), врезано в этот зеленый холм как блиндаж, земляные стены которого до поры до времени забраны горбылем. Это в прямом смысле поле битвы, с упоминания о которой начинается повесть Диккенса, и это упоминание точно сохранено в спектакле Андрея Гончарова: «Давным-давно, все равно когда, в доблестной Англии, все равно где, разыгралась жестокая битва».
На этом поле строит свою жизнь и любовь семья доктора Джедлера (Андрей Кузин) – человека вроде бы незлого, неплохого (сплошные «не»), но душевно глуховатого и деспотичного даже в своей любви к дочерям и воспитаннику Элфреду (Камиль Хардин). Ну, такова версия характера доктора от Андрея Гончарова. У Диккенса это, скорее, чудаковатый джентльмен, для своего времени циничный, но совсем не тиран.
И в той рождественской истории нет оснований предполагать, что его младшая дочь Мэрьон не любит своего жениха Элфреда, а в спектакле – есть. Мэрьон в исполнении Дарьи Чураевой совсем не кошечка, не образец самопожертвования и высокой морали. Она вполне дочь своего отца, она не спрашивает, а допрашивает – жениха, сестру на предмет того, как они любят и кого. Она требует честности от всех, и сама, по всей видимости, способна поступать лишь честно. Не ради старшей Грейс (Наталья Петрова), влюбленной в ее жениха, она бежит из дома, а ради себя, пытаясь выпутаться из душного кокона, в который превращается ее подвенечный наряд.
Собственно, и Грейс, прежде всего, дочь своего отца: хозяйка дома, а потом и его глава, она выиграет эту битву (по крайней мере, на каком-то этапе) у доктора Джедлера, будет руководить его жизнью и жизнью Элфреда так же, как он руководил жизнью дочерей и приемного сына. Последнее, кстати, нетрудно: Элфред, созданный Андреем Гончаровым, идет, куда пошлют. А посылает его не только Джедлер, хотя он подальше и поглубже – изучать тафономию, науку о разложении тел.
Очень доктора занимает эта тема. И зритель даже не удивляется, когда под досками блиндажа вдруг обнажится натуральное костище: груда останков, как будто вмонтированная в стены дома Джедлера, обрамляющая уютный камелек. И это Джедлер произносит про поле битвы слова (он и у Диккенса их произносит), которые кажутся очень важными: «…здесь погибло столько жизней, что десятки лет спустя, уже на моей памяти, целое кладбище, полное костей, костной пыли и обломков разбитых черепов, было вырыто из земли вот тут, под нашими ногами. Однако из всех участников этой битвы не наберется и ста человек, знавших, за что они сражаются и почему, а из всех легкомысленных, но ликующих победителей — и сотни, знавших, почему они ликуют. Не наберется и полсотни человек, получивших пользу от победы или поражения. Не наберется и полдюжины, согласных между собой насчет причин этой битвы, или ее последствий, и, короче говоря, никто не составил себе о ней определенного мнения, кроме тех, кто оплакивал убитых».
Звучит страшно, и опять же – важно. А, впрочем, нет.
Зритель может ничего важного и тревожного не расслышать. Потому что на каждое веское высказывание в спектакле находится комический дуэт юристов: мистера Сничи (Максим Плеханов) и мистера Крегса (Александр Петровский), про последнего так и хочется добавить – «скорбного головой», привет из «Каиновой печати». Эти прекрасные люди, вместе и соло, так удачно забалтывают, затирают, буквально заваливают тяжелые смыслы «Битвы жизни», что задумываешься – не в этом ли их роль? Хотя Крегс вообще молчит, за него и себя говорит Сничи: эдаким ленинским говорком, дробненько и много!
Зритель, на самом деле, в восторге. Похохатывают и просто смеются в зале часто, исполнение мистером Сничи «Корована любви» (корована, корована – у нас же коровки, а не верблюды) наверняка будет срывать аплодисменты столько раз, сколько «Битва жизни» будет идти в Псковском театре драмы имени Пушкина. Но, с сожалением проводив смешных героев, зритель вдруг зависает: о чем там, бишь, говорили-то? Зачем понадобились эти агрессивно-смешные вклейки? Что вообще происходит?
А происходит странное, производящее впечатление недоделанного и недопридуманного. Например, обрывается линия Мэрьон и несчастного Майкла Уордна (Александр Овчаренко), которого, кажется, тоже то ли не успели, то ли забыли придумать. Их истории, конечно, попытается рассказать торопливо и комично всё тот же юридический дуэт, но выглядит это как нечто необязательное, дело-то к концу, и надо как-то эти концы уже связывать.
Вот внутренние связи спектакля – это, на наш взгляд, и есть его проблема. Псковская «Битва жизни» не то, что неладно скроена, но как-то некрепко сшита, швы наружу, нитки торчат. Как будто собрали все придуманные этюды (в случае с Мэрьон еще и преимущественно пластические) и не решили, от чего надо бы отказаться, а что втачать так, чтоб сидело как влитое. И сцена последней встречи под яблоней не каждому зрителю показалась финалом. То есть на премьере реально раздались возгласы: «А, так это всё?»
Впрочем, «город у нас добродушный, все спектакли кончаются бурными аплодисментами» - эту цитату из Довлатова можно в каждый зрительский отзыв на любой спектакль вставлять, вне зависимости от его дальнейшей сценической судьбы. И «Битва жизни» не исключение. Половина зрителей ушла в полном восторге, а это немало. И, разумеется, даже ушедшие в огорчении, всё равно возвращаются мысленно к увиденному. И, возможно, приходят к выводу, что в «Битве жизни» всё равно победителей нет, есть только проигравшие. Утешает, что проигрываем мы не смерти, а самой жизни во всех её проявлениях. Жизни, которая яркой зеленью затягивает раны земли, укрывает кости мертвецов, вплетая их в корни яблонь, зовет нам на смену дочерей и сыновей, которые превращаются в нас, не замечая этого. И никакие страшно веселые юристы этих мыслей не отменят, а, значит, всё было не зря. И вечер с «Битвой жизни» тоже.
Елена Ширяева для Псковской Ленты Новостей