Блоги |
Дмитрий Быков // «Вечерний клуб», 10 ноября 2004 года
Апофегей российского масштабаСвоё грядущее пятидесятилетие писатель, главный редактор «Литературной газеты» Юрий Поляков встречает выходом в свет пятитомного собрания сочинений в издательстве «РОСМЭН», юбилейными спектаклями «Контрольный выстрел» во МХАТе имени Горького и «Козлёнок в молоке» в Театре имени Рубена Симонова. Режиссёр Андрей Житинкин репетирует в Театре сатиры новую комедию драматурга Полякова «Хомо эректус». Будет, конечно, и большой творческий вечер в Центральном Доме литераторов. Но в предъюбилейной суете (вполне, впрочем, извинительной — первый серьёзный юбилей) не должна остаться без внимания новая книга писателя, написанная им, правда, лишь наполовину. Впрочем, обо всём по порядку.
Тот путь, который за минувшие десятилетия проделал молодой «прогрессивный» прозаик, рассказывавший в 1986 году о своей нашумевшей повести «ЧП районного масштаба», проделала и вся думающая часть нашего общества. Мы все изменились. Правда, одни это сделали, ища истину, другие — выискивая выгоду. С годами у меня, кстати, возникло мнение, что иногда заблуждение — самый короткий путь к правде.
Предлагаем читателям «ВК» познакомиться с фрагментами из интервью юбиляра разных лет.
— В моем архиве,— рассказал «ВК» Юрий Поляков,— собрано более сотни интервью, которые я давал разным изданиям — в том числе и вашему — на протяжении без малого двадцати лет. В них речь и о моих писательских делах, и шире — о культурном процессе, и, конечно, о политике, ибо последние два десятилетия нашей истории буквально переполнены событиями и катаклизмами.
Надо заметить, интервью — очень коварный жанр. Даже самый лукавый и уклончивый деятель в беседе с умным журналистом невольно проговаривается и выдаёт то, что старательно прячет, скажем так, в своём творчестве, публицистике или публичном выступлении. Более того, иллюзия сиюминутности и некоторой необязательности заставляет человека быть в интервью гораздо искреннее, нежели он обыкновенно себе позволяет. Всё это делает интервью уникальным источником достоверных сведений о людях и происшествиях эпохи. Кстати, именно поэтому редкий политик или деятель культуры отваживается ныне, собрав свои многочисленные интервью в отдельную книжку, представить их на суд читателей. Для этого надо по меньшей мере верить в то, что твоя общественная и профессиональная деятельность на протяжении этого периода не была противоречива до глупости или изменчива до подлости.
В общем, думаю, что читатели «Вечернего клуба» поняли о чём речь — о книге моих интервью. Называется она «Апофегей российского масштаба», выпустило её издательство «РОСМЭН». Я отобрал шестьдесят бесед, показавшихся мне наиболее внятными и содержательными. Когда они выстроились в хронологическом порядке — получился своего рода дневник эпохи, искренний, откровенный, наполненный множеством подробностей, через которые только и можно понять исторический Промысел.
Надо заметить, интервью — очень коварный жанр. Даже самый лукавый и уклончивый деятель в беседе с умным журналистом невольно проговаривается и выдаёт то, что старательно прячет, скажем так, в своём творчестве, публицистике или публичном выступлении. Более того, иллюзия сиюминутности и некоторой необязательности заставляет человека быть в интервью гораздо искреннее, нежели он обыкновенно себе позволяет. Всё это делает интервью уникальным источником достоверных сведений о людях и происшествиях эпохи. Кстати, именно поэтому редкий политик или деятель культуры отваживается ныне, собрав свои многочисленные интервью в отдельную книжку, представить их на суд читателей. Для этого надо по меньшей мере верить в то, что твоя общественная и профессиональная деятельность на протяжении этого периода не была противоречива до глупости или изменчива до подлости.
В общем, думаю, что читатели «Вечернего клуба» поняли о чём речь — о книге моих интервью. Называется она «Апофегей российского масштаба», выпустило её издательство «РОСМЭН». Я отобрал шестьдесят бесед, показавшихся мне наиболее внятными и содержательными. Когда они выстроились в хронологическом порядке — получился своего рода дневник эпохи, искренний, откровенный, наполненный множеством подробностей, через которые только и можно понять исторический Промысел.
Тот путь, который за минувшие десятилетия проделал молодой «прогрессивный» прозаик, рассказывавший в 1986 году о своей нашумевшей повести «ЧП районного масштаба», проделала и вся думающая часть нашего общества. Мы все изменились. Правда, одни это сделали, ища истину, другие — выискивая выгоду. С годами у меня, кстати, возникло мнение, что иногда заблуждение — самый короткий путь к правде.
Предлагаем читателям «ВК» познакомиться с фрагментами из интервью юбиляра разных лет.
— Будет ли практическая польза от того, что явление дедовщины после «Ста дней до приказа» получило такую огласку? Вот многие матери не на шутку встревожились…
— Я надеюсь, что польза будет, надеюсь, что сама полемика вокруг повести принесла пользу. Правда, в некоторых армейских частях всеми путями пытались запретить чтение повести, номер «Юности» изымался из библиотек. Но я верю, что старослужащий, прочитавший её, занося кулак над молодым воином, задумается: а не случится с ним то, что произошло с ефрейтором Зубовым. Я надеюсь, что офицер, который хочет поскорее уйти домой и оставить подразделение на старослужащих, тоже об этом подумает.
Одна из бед армейских, на мой взгляд, то, что нивелировался авторитет младших командиров. Главнее тот, кто больше прослужил. Дефицит на настоящих старшин… Но будем откровенны: дедовщина проникает в армию с «гражданки». Парень в повседневной жизни видит, что и здесь есть «старики» и «салаги». И если в принципе существует такая мораль, то почему он в армии должен жить по строевому уставу.
(1988, «Молодёжь Эстонии»)
— Я надеюсь, что польза будет, надеюсь, что сама полемика вокруг повести принесла пользу. Правда, в некоторых армейских частях всеми путями пытались запретить чтение повести, номер «Юности» изымался из библиотек. Но я верю, что старослужащий, прочитавший её, занося кулак над молодым воином, задумается: а не случится с ним то, что произошло с ефрейтором Зубовым. Я надеюсь, что офицер, который хочет поскорее уйти домой и оставить подразделение на старослужащих, тоже об этом подумает.
Одна из бед армейских, на мой взгляд, то, что нивелировался авторитет младших командиров. Главнее тот, кто больше прослужил. Дефицит на настоящих старшин… Но будем откровенны: дедовщина проникает в армию с «гражданки». Парень в повседневной жизни видит, что и здесь есть «старики» и «салаги». И если в принципе существует такая мораль, то почему он в армии должен жить по строевому уставу.
(1988, «Молодёжь Эстонии»)
— Как вы относитесь к русофилам?
— Нормально отношусь, я и сам русофил.
— В каком смысле?
— В прямом. Живя в России, говоря по-русски, воспитываясь на русской культуре, не быть русофилом так же странно, как, живя, скажем на Мальвинских островах, быть им. Хотя, конечно, случается всякое. Но я твёрдо убеждён в одном: нельзя из своего русофильства (как из любого другого «фильства») делать профессию. Человек, извлекающий выгоду из любви к своему племени, мне так же несимпатичен, как человек, сдающий сперму за деньги. И будучи «филом» в отношении к своему народу, совершенно необязательно быть «фобом» в отношении к другим. Перетолковывая известный афоризм, можно сказать: свобода и интересы каждого народа ограничены лишь свободой и интересами других народов. По-моему, нынче, в пору взрыва национальных самосознаний, об этом забыли…
(1991, «МК»)
— Нормально отношусь, я и сам русофил.
— В каком смысле?
— В прямом. Живя в России, говоря по-русски, воспитываясь на русской культуре, не быть русофилом так же странно, как, живя, скажем на Мальвинских островах, быть им. Хотя, конечно, случается всякое. Но я твёрдо убеждён в одном: нельзя из своего русофильства (как из любого другого «фильства») делать профессию. Человек, извлекающий выгоду из любви к своему племени, мне так же несимпатичен, как человек, сдающий сперму за деньги. И будучи «филом» в отношении к своему народу, совершенно необязательно быть «фобом» в отношении к другим. Перетолковывая известный афоризм, можно сказать: свобода и интересы каждого народа ограничены лишь свободой и интересами других народов. По-моему, нынче, в пору взрыва национальных самосознаний, об этом забыли…
(1991, «МК»)
— Поэт и власть — это проблема не одного века и не одного общества, какой бы формации оно ни было. Но что же случилось у нас?
— Национальная литература лишена государственной поддержки. Писатели мечтают печататься за границей, чтобы прожить. Литература вообще, а русская в особенности, часто несла дестабилизирующий фактор в общество, не всегда разумно пользуясь свои положением властительницы общественного сознания. Новые власти великолепно воспользовались этим. Они решили так: литература свою дестабилизирующую функцию выполнила, помогла нам пробиться к власти и хватит. Это чистейшее большевистское качество, так уже было: большевики блестяще использовали тягу русской литературы к свободе и общечеловеческим ценностям, а после революции засунули её строить каналы. Сейчас происходит повторение того же, и это огромная ошибка нынешний властителей, потому что литература всё равно не умрёт, но станет оппозицией к режиму.
(1993, «Собеседник»)
— Национальная литература лишена государственной поддержки. Писатели мечтают печататься за границей, чтобы прожить. Литература вообще, а русская в особенности, часто несла дестабилизирующий фактор в общество, не всегда разумно пользуясь свои положением властительницы общественного сознания. Новые власти великолепно воспользовались этим. Они решили так: литература свою дестабилизирующую функцию выполнила, помогла нам пробиться к власти и хватит. Это чистейшее большевистское качество, так уже было: большевики блестяще использовали тягу русской литературы к свободе и общечеловеческим ценностям, а после революции засунули её строить каналы. Сейчас происходит повторение того же, и это огромная ошибка нынешний властителей, потому что литература всё равно не умрёт, но станет оппозицией к режиму.
(1993, «Собеседник»)
— Юра, тебя когда ни спросишь, как дела, ты всегда даже «не так себе», а «в полном порядке». Ты в самом деле в перманентном порядке или это такой американизированный прикладной оптимизм?
— На самом деле, конечно, не всегда в порядке. Много было жизненных поворотов, когда очень хотелось пожаловаться. Но, видимо, воспитанный с детства бойцовский кураж не позволял этого сделать. Я вырос в рабочей семье, в заводском общежитии, где не принято было ныть. Разве что когда, скажем, на восьмой день запоя человеком овладевала вселенская скорбь и он ходил по комнатам поделиться наболевшим. Я быстро понял, что, плачась, ты напоминаешь организм, ослабленный осенней слякотью, который каждый микроб норовит уесть. Так что, думаю, умение «держать лицо» вполне интернационально и вырабатывается необходимостью рассчитывать только на себя. Уже в достаточно зрелом возрасте после 91-го года я оказался в непростой ситуации как человек, откровенно оппозиционный режиму…
— …и режим заметил твою оппозицию. Честно говоря, заявление как-то не вяжется с образом писателя, для которого ирония — фирменное тавро.
— Предостерегать от хищнического варианта реформ я начал где-то в году 89-м. Между прочим, необольшевиками нынешнюю власть назвал именно я. Вспомни мою статью «Оппозиция умерла. Да здравствует оппозиция!», из-за которой в октябре 93-го чуть не закрыли «Комсомолку»…
(1995, «Вечерний клуб»)
— На самом деле, конечно, не всегда в порядке. Много было жизненных поворотов, когда очень хотелось пожаловаться. Но, видимо, воспитанный с детства бойцовский кураж не позволял этого сделать. Я вырос в рабочей семье, в заводском общежитии, где не принято было ныть. Разве что когда, скажем, на восьмой день запоя человеком овладевала вселенская скорбь и он ходил по комнатам поделиться наболевшим. Я быстро понял, что, плачась, ты напоминаешь организм, ослабленный осенней слякотью, который каждый микроб норовит уесть. Так что, думаю, умение «держать лицо» вполне интернационально и вырабатывается необходимостью рассчитывать только на себя. Уже в достаточно зрелом возрасте после 91-го года я оказался в непростой ситуации как человек, откровенно оппозиционный режиму…
— …и режим заметил твою оппозицию. Честно говоря, заявление как-то не вяжется с образом писателя, для которого ирония — фирменное тавро.
— Предостерегать от хищнического варианта реформ я начал где-то в году 89-м. Между прочим, необольшевиками нынешнюю власть назвал именно я. Вспомни мою статью «Оппозиция умерла. Да здравствует оппозиция!», из-за которой в октябре 93-го чуть не закрыли «Комсомолку»…
(1995, «Вечерний клуб»)
— Юрий Михайлович, сейчас много говорят об угрозе «русского фашизма»…
— Я вижу гораздо большую угрозу в резком снижении патриотических чувств у соотечественников. Реформы надо было начинать не с насмешек над патриотизмом, а с укрепления этого святого чувства. Это ради благополучия любимой родины можно потуже затянуть пояса, а ради самого себя можно потуже затянуть удавку на шее конкурента. И там, где есть патриотизм, «коричневой угрозы не будет никогда.
(1998, «Щит и меч»)
— Я вижу гораздо большую угрозу в резком снижении патриотических чувств у соотечественников. Реформы надо было начинать не с насмешек над патриотизмом, а с укрепления этого святого чувства. Это ради благополучия любимой родины можно потуже затянуть пояса, а ради самого себя можно потуже затянуть удавку на шее конкурента. И там, где есть патриотизм, «коричневой угрозы не будет никогда.
(1998, «Щит и меч»)
— Юрий Михайлович, вы уже написали то, что вас навсегда оставит в русской литературе?
— Я бы ответил так: у меня есть шанс. Шанс заключается в том, что я пережил смену культурных эпох, а мои книги продолжают интересовать читателя. У меня есть шанс быть интересным потомкам. Писатель остаётся писателем, если он перечитываем. Перечитываемость книг говорит о наличии в них каких-то непреходящих ценностей. Есть же, наверное, что-то в том, что мои книги постоянно переиздаются, покупаются и перечитываются…
(2001, «Соотечественник»)
— Я бы ответил так: у меня есть шанс. Шанс заключается в том, что я пережил смену культурных эпох, а мои книги продолжают интересовать читателя. У меня есть шанс быть интересным потомкам. Писатель остаётся писателем, если он перечитываем. Перечитываемость книг говорит о наличии в них каких-то непреходящих ценностей. Есть же, наверное, что-то в том, что мои книги постоянно переиздаются, покупаются и перечитываются…
(2001, «Соотечественник»)
— Вы на посту главного редактора «Литературной газеты» генералом себя чувствуете?
— Генералов сегодня нет. Вот я — главный редактор, но мало кто знает, что на самом деле — только наёмный менеджер в газете, которая принадлежит московскому правительству и другим акционерам. Если моя точка зрения, стремление быть на центристских позициях, держать интеллектуальную марку, давать высказываться разным людям не повысят тираж, то никакие заслуги перед отечественной литературой меня не спасут. Тираж пока растёт…
(2003, «Соотечественник»)
— Генералов сегодня нет. Вот я — главный редактор, но мало кто знает, что на самом деле — только наёмный менеджер в газете, которая принадлежит московскому правительству и другим акционерам. Если моя точка зрения, стремление быть на центристских позициях, держать интеллектуальную марку, давать высказываться разным людям не повысят тираж, то никакие заслуги перед отечественной литературой меня не спасут. Тираж пока растёт…
(2003, «Соотечественник»)
— Быть может, когда-нибудь на логотипе «ЛГ» будет кроме Пушкина и Горького и ваш профиль…
— Основой успеха в литературе, помимо таланта, работоспособности и везения, является ещё и трезвая оценка своих возможностей. Занижение — плохо. А завышение — ещё хуже. Человек душевно искажается, ибо постоянно думает о том, что его якобы недооценили. Я прекрасно сознаю предел своих литературных возможностей. И вопрос о третьем профиле воспринимаю просто как дружескую шутку. Но я уверен: выздоровление «ЛГ», её поворот к здравому смыслу, возврат к нашим традиционным ценностям, объективное отражение литературного процесса, противодействие вирусу национального самоунижения, запущенному в наше общество, всё это имеет немалое значение для современной России. И кто знает, что впоследствии перевесит на весах истории: мои книги или моя редакторская работа.
(2004, «Русский дом»)
— Основой успеха в литературе, помимо таланта, работоспособности и везения, является ещё и трезвая оценка своих возможностей. Занижение — плохо. А завышение — ещё хуже. Человек душевно искажается, ибо постоянно думает о том, что его якобы недооценили. Я прекрасно сознаю предел своих литературных возможностей. И вопрос о третьем профиле воспринимаю просто как дружескую шутку. Но я уверен: выздоровление «ЛГ», её поворот к здравому смыслу, возврат к нашим традиционным ценностям, объективное отражение литературного процесса, противодействие вирусу национального самоунижения, запущенному в наше общество, всё это имеет немалое значение для современной России. И кто знает, что впоследствии перевесит на весах истории: мои книги или моя редакторская работа.
(2004, «Русский дом»)