«Святой Аристофан»

Следует осознать, насколько беспрецедентна полемика Аристофана, о которой идёт речь в этом небольшом трактате. Она приоткрывает окошко в те общественные дискуссии, которые велись в Афинах времен Пелопонесской войны и позволяет судить об их уровне и изощрённости. Ясно, что это уже «вершина», итог продолжительной рефлексии по поводу себя, Спарты, своего пути в Пирей и обратно, демоса, знати, многочисленных пройденных цивилизационных развилок и вариантов.

Эта полемика не просто антиреволюционна, подобно, при всём уважении, текстам Берка, который имел перед глазами такой сильный раздражитель, как события конца XVIII века во Франции. То, что тогда происходило, спрессовавшись в несколько лет, многих пробило на красноречие, кто прежде молчал. В Афинах чем-то аналогичным должна была стать военная катастрофа, каковая и не заставила себя долго ждать – до окончания Пелопонесской войны оставалось совсем немного – комедия ставилась в год, роковой для афинян битвы при Эгоспотамах. Однако даже незадолго до конца в городе отнюдь не царили похоронные настроения. Напротив, демос периода постановки «Лягушек» был развязен, нагл и кичлив, как никогда. Он безумствовал на нарастающей, принимая решения наобум, поддаваясь легковесности речей и порывов, ведясь на поводу манипуляторов, ничего толком не обдумывая, за различные провинности казня налево и направо победоносных военачальников словно образцово распоясавшийся султан эпохи расцвета османской автократии.

Одним словом, в Афинах хозяйничала толпа, прелестная в своей подслеповатой самонадеянности и словно бы нарисовавшаяся из комиксов, чтобы проиллюстрировать веков на двадцать вперёд наихудшие опасения насчет того, почему народу нельзя давать власть. Это было время всеобщего равенства, умственного и политического разгула «простых людей», которые никого и ничего не признавали над собой. Как и в городе, в войсках до последнего царили околопобедные и беспечные настроения, которыми как раз и воспользовался Лисандр, чьими руками злой, жестокий и расчетливый разум, на тот момент имевший локализацию в Спарте, наконец одёрнул разбушевавшуюся массу.

Но Аристофан не дожидался торжества ясности. Тем ценнее представленная им критика нравов, которая адресована не столько плодам и результатам, сколько уже самой тенденции и предшествует, если я не ошибаюсь, всем критикам нравов на западной почве. Причем это сразу ещё и почти невозможный в большинстве случаев спор о вкусах, то есть общественно-политические разногласия, культурно осознанные во всей их глубине, доведённые до кондиции настолько тонкого понимания, что они принимают отчётливую и понятную форму эстетических разногласий. Шедевр! Такое вообще не часто встретишь. Напоминает некоторые места у Гомера – читаешь и поражаешься тонкости текста: это написано в VIII веке до н. э. или где-нибудь сто лет назад?

Критика Аристофана пред-, а не постреволюционна, она создаёт прецедент, а не следует ему. Она попадает сразу в суть, эксплицируя дух привлекательной, но тронутой тлением современности и дух великого истока, сопоставляя их и делегируя тем самым духовное постижение происходящего. Понятно, отчего его так уважал Ницше.