Лукашенко как статистическая погрешность

Давайте сразу договоримся. Поскольку в Беларуси настоящих выборов нет с 1996 года — именно тогда Александр Лукашенко разогнал легитимный Верховный Совет и назначил вместо него послушную Палату представителей — то слово «выборы» с начала и до конца текста возьмем в условные кавычки. Выборов нет, парламента нет (Палата представителей — это фактически канцелярия, которая единогласно утверждает все инициативы Лукашенко, придавая им статус законов), но люди, которые пытались участвовать в этой кампании, есть. Я тоже участвовала.

На вопрос, зачем это было нужно, коль скоро в стране нет выборов, отвечаю просто. Во-первых, уличная активность после репрессий 2010 года фактически сошла на нет. А без массовых протестов сменить власть в Беларуси, увы, невозможно. Любые переговоры с властью возможны только при наличии протестного давления. А значит, нужно идти и говорить с людьми. Убеждать их не бояться. Объяснять, что поход на избирательный участок ничего в условиях тоталитаризма не изменит.

Во-вторых, избирательная кампания — легальная возможность выйти с национальными бело-красно-белыми флагами на улицы. Этот флаг, под которым в 1994 году принимал присягу избранный тогда президент Александр Лукашенко, был для него непривычным и раздражающим. И года президентства не прошло, как он сменил государственную символику, вернув красно-зеленый флаг БССР. За бело-красно-белые флаги еще много лет людей избивали милиционеры. Потом за флаги бить перестали – их просто отнимали. А тут — два месяца законных акций с флагами. Грех не воспользоваться.

В-третьих, всякий раз, когда представители оппозиции участвовали в парламентских выборах, у них почему-то на время кампании полностью менялась риторика. Никто из них не произносил слов «смена власти», никто не говорил «Лукашенко должен уйти», зато рассуждали о благоустройстве дворов.

В-четвертых, (и это уже моя личная причина), «Новая газета», в которой я работаю больше 15 лет, запрещена в Беларуси. Самый популярный у нас независимый сайт Хартия’97, для которого я пишу колонки, уже два года заблокирован в Беларуси. Но далеко не все белорусы освоили VPN, TOR и прочие нужные для обхода блокировок штуки. И если журналиста лишают читателей, почему бы не прийти к ним домой?

Теперь никто не сможет сказать, что независимые журналисты не знают, чего хочет народ. Кто-то, может, и не знает, а я — знаю. Потому что во время сбора подписей я лично обошла больше тысячи квартир. Так вот,

за месяц я встретила одного-единственного человека, который сказал: «Извините, но я поддерживаю действующую власть».

Это и есть реальный уровень поддержки Лукашенко. Все остальное — фальсификации и пропаганда. А абсолютное, химически чистое большинство хочет перемен.

Кстати, округ мой — Партизанский №110, в котором я живу всю жизнь, - вполне репрезентативен. Здесь есть дома бывшего «района пыжиковых шапок», которые строили для работников ЦК КПБ. Там сейчас живут партийные вдовы и выкупившие квартиры в этих домах бизнесмены. Есть Тракторный завод со своим поселком, есть общежития завода автоматических линий, мясокомбината, молочного завода. Есть частный сектор. Есть дома военных. Есть кварталы современных многоэтажек, где полно ипотечных молодых семей. Есть старые «брежневские» кооперативные дома. Это единственный округ, который границами полностью совпадает с административным районом. Я люблю этот район. И, как в фильме «Волга-Волга», я здесь «все мели знаю».

Избирательная система Беларуси — мажоритарная. У нас нет партийных списков. В стране 110 округов. Способов выдвижения несколько: партия, трудовой коллектив и самовыдвижение. Я была самовыдвиженцем.

Самовыдвиженец должен собрать за четыре недели не менее 1000 подписей избирателей округа. Разница с российскими одномандатными округами в том, что в России для выдвижения в Госдуму нужно собрать подписи не менее трех процентов жителей округа. В случае, если в округе проживают менее 100 тысяч избирателей — не менее 3 тысяч. В российских одномандатных округах среднее количество избирателей — 400-500 тысяч. То есть, нужно собрать 12-15 тысяч подписей. В Беларуси же число фиксированное. А среднее количество избирателей — 60 тысяч в округе. Наверное, можно утверждать, что и в российских, и в белорусских условиях собирать подписи очень сложно.

Главный враг сбора — время. Ходить по квартирам можно разве что с 18.30 до девяти вечера. При этом в 18.30 многие еще не вернулись с работы. А уже в 8 вечера могут не открыть дверь. А еще период сбора подписей пришелся на сентябрь и начало октября. Это значит, что выходные дни были практически пустыми: избиратели уезжали на дачи.

Месяц, отведенный на сбор подписей, я днем стояла в пикете, а вечером ходила по квартирам.

В пикет приходит человек. Подписывается. Говорит: «Я бывший председатель ЖСПК. Вечером я вас проведу по нашему району, помогу собрать подписи». Никакого нарушения в этом нет: главное, чтобы у одного из тех, кто ходит по квартирам или стоит в пикете, было удостоверение члена инициативной группы. И несколько вечеров подряд Александр ходил со мной по своему району. С ним было легко — он знал точно, что «в эту квартиру мы не пойдем, там тетка из исполкома живет». Именно в его районе мы повстречали того единственного человека, который поддерживает Лукашенко.

Бывший милиционер Сергей написал мне в Фейсбук, что живет в Партизанском районе, как и многие его друзья, и хочет помочь. Выбирайте, написал он, вечер, и проедемся по моим знакомым. Проехались. Вечер выдался чрезвычайно продуктивный — и подписями, и новыми знакомствами. Сергей оказался чертовски интересным собеседником и хорошим человеком, и вообще мы подружились. Как и с Александром.

В каждом доме и в каждом подъезде происходило что-то такое, что заставляло не падать от усталости, не говорить «я больше не могу», а идти дальше. В одной квартире открывает дверь суровый дядька и говорит: «Если ты оппозиция — проходи, если нет — пошла вон». Грубо, но точно. В другой, открыв дверь, говорят: «О, сама пришла! А я уже собирался завтра идти ваш пикет искать». В третьей хозяин честно признается: «Я — под погонами, нам запретили подписываться. Но я вам сейчас жену и тёщу позову – они точно подпишутся». В четвертой живет детский писатель, который подписывается и дарит свои книги, и мы обнимаемся на прощание, как родственники, которых когда-то разлучили в индийском кино. Именно такие встречи не позволяли впасть в уныние, хотя иногда хотелось. И причина тому — страх, в котором живут белорусы долгие годы.

Против меня в округе власть выставила телевизионного пропагандиста (кто бы сомневался?). Тенгиз Думбадзе когда-то был руководителем аджарского телевидения, после революции в Грузии бежал в Беларусь и все эти годы рассказывает по телевизору, как хорошо жить в Беларуси и как плохо во всем остальном мире. Властных кандидатов, которые уже назначены депутатами, выдвигают трудовые коллективы и «Белая Русь». В Беларуси нет правящей партии, зато есть общественное объединение «Белая Русь», куда всех, кто работает на государственных предприятиях, загоняют в приказном порядке. Членство это не дает ничего, только отнимает – деньги на взносы и время на участие в разнообразных государственных массовках. В нашем случае — в пикетах «Белой Руси» в поддержку государственных кандидатов.

Они всегда появлялись сразу же, как только мы выставляли свой пикет, и становились рядом. Ну и ладно, постоим бок о бок. Женщинам из государственного пикета всегда было скучно. К ним никто не подходил — ни подписаться, ни просто поговорить. А у нас всегда было весело. И время от времени скучающие дамы приходили пообщаться:

— А вы сколько собираетесь стоять?

— Да пока темнеть не начнет. А вы?

— А нам приказано два часа каждый день стоять после работы.

— А зачем вы на это соглашаетесь?

— Да вы что, не понимаете? Это же приказ.

— А если не подчиниться?

— Как это – не подчиниться? Уволят же…

— А хотя бы по подписям вам норму не ввели — ну, скажем, 20 подписей в день с каждого, иначе уволят?

— А, это… Да нам подписи и не нужны. Просто стоять нужно.

Так и стоят. Так и идут туда, куда скажут, не спрашивая, зачем. И почему-то в тех государственных пикетах и прочих массовках — одни женщины. Как и в избирательных комиссиях, впрочем.

Хотя нет, одного мужчину я в окружной комиссии видела. Он «пас» мой пикет, как выяснилось потом. И дождался. Приехал старый друг из другого района и очень расстроился, что не может поставить подпись:

— То есть я через весь город ехал, чтобы за тебя подписаться, а мне из-за прописки нельзя?

-- Нельзя, увы. Но давай ты распишешься символически. Возьмем пустой лист, ты поставишь подпись, и я этот лист сохраню навеки, спрятав в сборник пьес Беккета. Идет?

Старого друга-режиссера этот маленький спектакль, тем более с Беккетом, вполне устроил. Но как только он взял пустой лист, человек, мирно гуляющий вокруг пикета, вдруг выхватил телефон и начал фотографировать и друга, и лист. А потом с видом победителя достал из кармана удостоверение члена избирательной комиссии и сказал: «У вас нарушение – подпись в незаполненном листе!» Демонстрация другом паспорта с пропиской в другом округе, естественно, ничего не дала. «Завтра вас вызовут и вынесут предупреждение!» — он был искренне счастлив, что не зря потратил день на хождение вокруг моего стенда. Он торжествовал. Я спросила:

— И откуда же вы — такие — беретесь?

Он невозмутимо ответил:

— Как это — откуда? Меня выдвинули бабушки.

— Какие бабушки?

— Бабушки нашего подъезда! Я ведь старший по подъезду.

А я-то думала, что Швондера Булгаков придумал…

Многие жители моего района там же, поблизости, и работают — на заводах, в магазинах, детских садах, поликлиниках. Многие ищут работу поближе к дому. Они-то и рассказывали невероятные истории, будучи запуганными насмерть.

В доме на улице Столетова милая женщина сказала: «Извините, я вас поддерживаю. Но сегодня нас всех, кто живет в районе, вызвали к начальству и заставили подписаться за Думбадзе. И сказали, что все подписи будут проверять. И если обнаружится, что кто-нибудь подписался за кого-то еще, — уволят сразу же». А в доме на улице Менделеева другая женщина, опасливо выглядывая на лестничную площадку — не подслушивает ли кто, — прошептала: «Нам на работе сказали, что посадят, если мы за вас подпишемся». И никакие цитаты из избирательного кодекса, никакие объяснения на них не подействовали. Этим женщинам действительно было страшно: а вдруг ночью «черный ворон» приедет?

И это не одноразовое запугивание. Это — система. За один раз человека так не запугать. Это должно копиться годами, это должно долбить темя, как капля воды в китайской пытке: не пойдешь — уволим, не подпишешь — посадим, выскажешь мнение — не продлим контракт. Страх имеет кумулятивный эффект, увы. А избавиться от него куда сложнее, чем подцепить воздушно-капельным путем.

Но самой жуткой для меня лично стала сцена в пикете. Молодой человек и девушка, красивые и юные, шли мимо. Девушка остановилась и начала читать текст на стенде. Ее спутник опасливо посмотрел по сторонам и тут же начал тянуть ее за рукав со словами: «Пойдем отсюда быстрее. На доме напротив висит камера видеонаблюдения. Ты что, не понимаешь? Эта камера фиксирует всех, кто останавливается. Будут проблемы!»

И это уже не женщины предпенсионного возраста, скованные контрактной системой, при которой контракт заключается только на год. Это поколение, которое родилось при Лукашенко. К счастью, среди молодых такой панический страх — это все-таки редкость, а не норма. К сожалению, нормой стало другое: равнодушие и ощущение безнадежности. Точно так же советские дети, которые росли, не зная альтернативы, во взрослом возрасте глубоко презирали советскую власть, но о переменах даже не помышляли. Они знали, что перемен не будет, и нужно строить свою жизнь с учетом этого обстоятельства. Лукашенко у власти уже 25 лет, и поколение, не знающее ни выборов, ни смены власти, ни ее нормального функционирования, уже выросло, окончило университеты и притерпелось.

— Ай, я бы подписался, конечно, но не вижу смысла.

— Подождите, что значит «при нашей жизни»? Вы хотя бы физически Лукашенко переживете!

— Так ведь у него сыновья подросли…

Скажу честно: не знаю, что отвечать на это. Такие слова я слышала не один раз. От людей разных возрастов. Но от молодых они звучат особенно дико: «при нашей жизни ничего не изменится», «сыновья подросли» — в этом звучит такая чудовищная безнадежность, такое пренебрежение к собственной жизни, такое неверие в будущее, что хочется влезть под одеяло и никогда больше оттуда не вылезать. А когда в благополучном старом доме меня встретила женщина, которая не говорила даже, а шипела — «уехать, уехать к черту, забыть эту гнусную страну и эту жизнь в ней, пусть катится в тартарары», — мне тоже на мгновение захотелось уехать. Вернее, не уехать даже, а убежать. Бежать, не разбирая дороги, куда угодно, от этой концентрированной ненависти и безнадежности. Спасло то, что в следующей квартире, где живет инженер тракторного завода, встретили с радостью, подписались всей семьей и сказали, что ничего не боятся и готовы идти на любые акции протеста.

Конечно, я собрала подписи. Конечно, меня не зарегистрировали. Ничего другого я и не ждала. Из полутора тысяч подписей я сдала тысячу двести. Накануне внимательно изучила все листы. Те, в которых можно было придраться хоть к чему-нибудь — помарке, исправлению, — и вовсе не сдавала. Знала, что не зарегистрируют, не допустят к этапу агитации, но не хотела собственноручно давать им козыри. К подписям они в результате и не придрались. Они придрались к датам. Будто бы даты в некоторых подписных листах проставлял не избиратель и не член инициативной группы, а некое третье лицо. Ничего удивительного. В тот же день, как оказалось, не зарегистрировали даже действующих депутатов Анну Канопацкую и Елену Анисим.

Канопацкая в 2016 году выдвигалась от оппозиционной Объединенной гражданской партии, Анисим — заместитель председателя Таварыства беларускай мовы. Обеим выдали мандаты и три года размахивали этими мандатами перед всякой иностранной делегацией: смотрите, у нас есть оппозиция в парламенте! И Канопацкая, и Анисим подписи собрали с легкостью. Обеих не зарегистрировали: в следующем году президентские выборы, так что пусть Палата представителей на всякий случай будет совсем стерильной, ее же все-таки по телевизору показывают.

Такой кампании даже в Беларуси еще не было. Выступления тех немногочисленных независимых кандидатов, которых все-таки зарегистрировали, не выпускали в эфир. Говорили, что произносить в эфире словосочетание «сменяемость власти» запрещено. Выносили предупреждения «за нарушение правил проведения пикетов» даже тем, кто не провел ни одного пикета, и лишали регистрации. В день выборов, 17 ноября, наблюдателей, фиксирующих нарушения, выводили с участков десятками. Удалили больше двухсот. Явка же, по утверждению наблюдателей, составила 15-20 процентов, и это значит, что выборы не состоялись. А по официальным данным — 77 процентов. Но мы в Беларуси привыкли не удивляться цифрам.

Собственно, отчасти ради цифр я и участвовала в этой кампании. Когда в стране нет ни выборов, ни статистики, единственный способ узнать, что думают люди и в какой пропорции, — это ходить по домам и разговаривать. Теперь я знаю: если бы всех, с кем я общалась во время сбора подписей, устраивала нынешняя ситуация, то, наверное, нужно было бы всерьез подумать об отъезде. Но их не устраивает. И это не только Минск – мои друзья и соратники выдвигались в Бресте, Бобруйске, Молодечно, Орше, Слониме. Везде — одна и та же картина: поддержка режима на уровне статистической погрешности.

Да, ситуация очень сложная. И чем дальше, тем сложнее. Бороться со страхом, отчаянием, неверием труднее, чем просто с диктатурой. Но перемен хотят все. Значит, у нас еще есть шанс. Беларусь будзе вольнай.