Блоги |
Причём здесь жидомасоны и англичанка? Это всё дворянские семейные разборки.
Мартынов при жизни всегда находился под гнётом угрызений совести своей, терзавшей его воспоминаниями об его несчастной дуэли, о которой говорить он вообще не любил, и лишь в Страстную неделю, а также 15-го июля, в годовщину своего поединка, он иногда рассказывал более или менее подробно историю его.
Семейство Мартынова, живя постоянно в Москве и имея так же, как и бабка Лермонтова, Арсеньева, имения в Пензенской губернии, давно находилось в прекрасных отношениях с семьёй поэта с материнской стороны. Неудивительно поэтому, что Михаил Юрьевич Лермонтов, живя в Москве в конце двадцатых и в начале тридцатых годов, часто посещал дом отца Мартынова, у которого познакомился с его дочерьми, причём одна из них, Наталья Соломоновна, впоследствии графиня Де-Турдоне, ему очень понравилась.
Домик поэта в Пятигорске
В 1837 г. судьба опять свела поэта с Мартыновым на Кавказе, куда Лермонтов был сослан, как известно, за стихи свои «На смерть Пушкина», а Мартынов перевёлся волонтёром от кавалерградского полка. Летом этого года в Пятигорск на воды приехал больной отец его в сопровождении всей семьи своей, в том числе и Натали, которая в то время была 18-летней и выросла пышной красавицей.
Как-то в конце сентября приезжает Мартынов в отряд Лермонтова, который, вынув из бумажника 300 р. ассигнациями, объяснил ему, что деньги эти присланы ему из Пятигорска его отцом, и находились вместе с письмом Натали в большом конверте, который хранился в чемодане, украденном у него в г. Тамани цыганкой. «За кого ты меня принимаешь, Лермонтов, чтобы я согласился принять от тебя деньги, которые у тебя украли, - не знаю, но денег этих я у тебя не возьму, и мне их не нужно», отвечал Мартынов. «И я их у себя оставить тоже не могу, и если ты от меня их не примешь, то я их подарю от твоего имени песенникам твоего полка», отвечал Лермонтов, и тут же, с согласия Мартынова, послал за песенниками, которым они, выслушав лихую казацкую песню, от имени Мартынова передали эти деньги.
Мартынов 5 октября 1837 г. писал своему отцу: «Триста рублей, которые вы мне послали через Лермонтова, получил, но писем никаких, потому что его обокрали в дороге и деньги эти, вложенные в письмо, также пропали; но он, само собой разумеется, отдал мне свои». В письме этом, как видно, Мартынов, не желая, вероятно, встревожить отца известием, что денег от Лермонтова он не принял и что он сам сидит без гроша, скрыл от него это обстоятельство. При личном свидании со своим отцом и сестрами Мартынов от них узнал, что Лермонтов, живя в Пятигорске и ежедневно видясь с ними, как-то объявил им, что идёт в отряд, где увидится с ним, а потом просил Наталью Соломоновну послать с ним письмо к брату. Та согласилась и, вложив в большой конверт свой пятигорский дневник и письмо к брату, передала его своему отцу, спросив его, не желает ли он что-нибудь от себя прибавить. «Хорошо, принеси мне свое письмо, и я, быть может, ещё что-нибудь от себя припишу», отвечал отец, который знал, что сын в отряде может нуждаться в деньгах, и вложил в своё письмо триста рублей ассигнациями, причём ни дочери своей, ни Лермонтову об этом ни слова не сказал. «Я думаю», сказал отец Мартынова, «что если Лермонтов узнал, что в письмо было вложено триста рублей, то он письмо это вскрыл». По его мнению, Лермонтов, подстрекаемый любопытством, хотел узнать, какого о нём мнения любимая им девушка, для которой он в том же году написал одно из стихотворений под заголовком «Я, Матерь Божья, ныне с молитвою» и т.д., вскрыл письмо и, найдя в нём 300 рублей, о которых его не предупредили, и, видя невозможность скрыть сделанных поступков, придумал рассказ о похищении у него цыганкой в Тамани шкатулки, а сами деньги принёс Мартынову.
Впоследствии, в 1840 г., Лермонтов в своё оправдание поместил в «Героя нашего времени» отдельную повесть «Тамань», в которой и описал это происшествие.
Как бы то ни было, после этого случая Лермонтов, чувствуя себя вполне перед Мартыновым виноватым и желая в этом поступке признаться, стал всячески надоедать ему своими сарказмами, так что тот однажды в тесном товарищеском кружке предупредил его, что его слова он выносить может лишь у себя дома или в кругу товарищей, но не в дамском обществе; Лермонтов тут прикусил губу и отошёл, не сказав ни слова.
А вот это обстановка одной из комнат этого жилища.
Некоторое время он действительно перестал досаждать Мартынову своими ядовитыми насмешками, но затем забыл его предупреждение и снова принялся за старое.
Летом 1841 г. Мартынов, выйдя в отставку на время службы, приехал в Пятигорск, куда в то время собралась вся «jeunesse doree», служившая из Кавказа, а также приезжие из России. Время проводили они весело: были балы, рауты, карнавалы и другие увеселения ежедневно.
Из барышень особенно привлекали внимание молоденькие девицы Верзилины, дочери пятигорского старожила Верзилина. Между ними особенно отличалась своей красотой и остроумием Эмилия Александровна.
Как-то, в последних числах июня или в первых числах июля, на вечере у Верзилиных Лермонтов и Мартынов как обыкновенно, ухаживали за Эмилией Александровной.
Мартынов имел привычку браться рукой за кинжал, обязательную принадлежность кавказского казачьего костюма, который он, только что пришедший из Гребенского полка, продолжал носить.
Гостиная в доме Верзилиных, где это все и случилось…
Поговорив некоторое время с Эмилией Александровной, Мартынов отошёл на несколько шагов от неё, и, по обыкновению, взялся за рукоятку кинжала, причём тут же услыхал насмешливые слова Лермонтова госпоже Верзилиной «Apres quoi Martynow croit de son devoir de se mettre en position» (После чего Мартынов считает себя обязанным вернуть позицию.) Мартынов ясно услышал эти слова, но, будучи человеком благовоспитанным и не желая поднимать историю в семейном доме, смолчал и Лермонтову не сказал ни единого слова, так что, по словам Васильчикова, никто из присутствовавших его столкновения с Лермонтовым не заметил, но зато при выходе из дома Верзилиных он взял Лермонтова под руку на бульваре и пошёл с ним дальше. «Je vous ai prevenu, Lermontow, que je ne souffrirais plus vos sarcasmes dans le monde, et cependant vous recommencez de nouveau" ("Я тебя предупреждал, Лермонтов, что я не намерен более переносить в обществе твоих ядовитых насмешек, однако ты берёшься за старое), сказал ему Мартынов по-французски, причём добавил по-русски спокойным тоном: «Я тебя заставлю перестать». - «Но ведь ты знаешь, Мартынов, что я дуэли не боюсь и от неё никогда не откажусь», отвечал Лермонтов с желчью. «Ну, в таком случае завтра у вас будут мои секунданты», сказал Мартынов и отправился к себе домой, куда в тот же вечер пригласил своего приятеля лейб-гусарского офицера Глебова, которого просил на другое утро, чем свет, съездить к Лермонтову и передать ему формальный вызов на дуэль. Глебов, вернувшись от Лермонтова, сообщил Мартынову, что он его принял и что Лермонтов официальным секундантом своим избрал князя Александра Илларионовича Васильчикова.
Поединок был назначен на 15-е июля 1841 года в 6 с половиной часов вечера, у подошвы горы Машук, в полуверсте от Пятигорска.
Хотя Мартынову было прекрасно известно, что Лермонтов превосходно владел пистолетом, из которого он стрелял почти без промаха, а Мартынов сам, как вполне удостоверено секундантом Глебовым, вовсе стрелять не умел,... тем не менее он с беззаботностью молодости - ему было всего 25 лет, на исходе пятого часа велел оседлать своего рысака, а беговые дрожки свои он уступил секунданту своему Глебову.
Гостиная в дома А.А. Алябьева – автора знаменитого «Соловья». Тогда так жили примерно все люди соответствующего сословия.
День был до крайности душный и жаркий: в воздухе чувствовалось приближение грозы. Прибыв с Глебовым на место дуэли одновременно с Лермонтовым и Васильчиковым, они застали там секундантов – Трубецкого и Столыпина и много других общих пятигорских знакомых, числом до сорока человек.
Имея в виду, что столкновение Мартынова с Лермонтовым произошло, как сказано выше, около 29-ого июня, а сама дуэль имела место почти через две недели, понятно, что весть о ней успела распространиться уже по всему Пятигорску. О присутствии зрителей Глебов и Васильчиков на суде не проронили ни слова, чтобы не подвергнуть их ответственности на допущение дуэли и за недонесение о ней.
Барьер был определён секундантами на пятнадцать шагов, причём с обеих сторон была положена груда камней, а от него, на десять шагов каждый, были поставлены дуэлянты, которые имели право стрелять со своего места или подойдя к барьеру.
Противникам дали в руки по пистолету, и один из секундантов махнул платком в знак того, что дуэль началась. Лермонтов стоял в рейтузах и красной канаусовой рубашке, и с кажущейся или действительной беззаботностью стал есть вишни и выплёвывать косточки. Он стоял на своём месте, прикрываясь рукой и пистолетом, и наведя последний прямо на Мартынова.
Прошла минута, показавшая, как бывает в подобных случаях, всем присутствующим вечностью. Ни Лермонтов, ни Мартынов не стреляли и стояли на своих местах. Секунданты и присутствующие начали ёжиться и вполголоса делать между собой замечания, которые отчасти долетали до слуха Мартынова. «Надо же кончать», сказал кто-то, «мы и так насквозь промокли». Мартынов быстрыми шагами подошёл к барьеру, навёл пистолет на Лермонтова и выстрелил...
Когда дым рассеялся, он увидел Лермонтова лежащим на земле неподвижным. Тело его подёргивалось лёгкими судорогами, и когда Мартынов бросился с ним прощаться, Лермонтов был уже мёртв.
С места дуэли Мартынов поехал к коменданту, которому и объявил о несчастном событии. Комендант велел арестовать его и обоих секундантов, и началось следствие, в начале которого Мартынов узнал от Глебова, что Лермонтов во время переговоров относительно условий дуэли говорил своему секунданту Васильчикову: «Нет, я сознаю себя настолько виновным перед Мартыновым, что, чувствую, рука моя на него не поднимется». Намекал ли тут Лермонтов на вскрытие письма или на нелепость своей выходки на вечере у Верзилиных, Мартынову осталось неизвестно, но сын его доныне живо помнит слова отца: «Передай мне об этих словах Васильчиков или кто другой, я Лермонтову протянул бы руку примирения, и нашей дуэли, конечно, не было бы».
Мартынов, проведя всю предшествующую жизнь свою на военной службе, ходатайствовал о том, чтобы предали его военному, а не гражданскому суду.
Просьба его была уважена, и сентенцией пятигорского военного суда Мартынов был приговорён к лишению чинов и всех прав состояния, каковая сентенция сперва была смягчена начальником левого фланга, затем главнокомандующим на Кавказе, военным министром и, наконец, государем императором Николаем I, который 3-го января 1842 года положил следующую резолюцию: «Майора Мартынова выдержать в крепости три месяца, а затем предать его церковному покаянию».
Года за два до своей смерти генерал Вельяминов передавал второму сыну Мартынова, что император Николай I, проводивший обыкновенно лето в Петергофе, где Вельяминов в 1841 г. находился в камерах-пажах, и имевший обыкновение в праздничные дни собирать у себя после обеда всех присутствовавших лиц свиты своей, которым сообщал наиболее интересные известия им полученные, высказал про смерть Лермонтова следующее: «Сегодня я получил грустное известие: поэт наш Лермонтов, подаривший России такие великие надежды, убит на поединке. Россия в нём многое потеряла»».
.
.
Дантес был женат на сестре Натальи Гончаровой Тоесть, они с Пушкиным были родственниками.
Пушкин не вызывал Дантеса на дуэль повторно
Как известно, роковой поединок всё-таки состоялся, правда, не 1836-м году, а 1837-м, 8 февраля (по новому календарю). Принято считать, что инициатором дуэли снова стал Пушкин, однако это не совсем так. Несмотря на то, что осенью 1836 года поединка удалось избежать, поэт не унимался. И 7 февраля он отправил в адрес барона Геккерна оскорбительное письмо (оно потом фигурировало на суде), в котором в уничижительной форме отзывался и о нем, и о Жорже. Прошелся Александр Сергеевич в свойственной ему острой манере и по ориентации обоих Геккернов, и о срамных болезнях, которыми, якобы, заражен Жорж. В итоге наш неугомонный поэт добился своего: в тот же день Луи фон Геккерн сообщил Пушкину, что его прежний вызов в силе и Жорж готов его принять. Это был хитрый ход, который давал Жоржу преимущество: ведь тот, кто вызывает на дуэль, стреляет вторым, если останется жив.
Для Дантеса дуэль с Пушкиным была первой
Дантес, как и всякий другой француз, был человеком в крайней степени осмотрительным и неконфликтным, именно поэтому дуэль с Пушкиным стала для гвардейца первой, чего не скажешь о самом гении русской литературы – всего за свою жизнь Александр Сергеевич четырнадцать раз провоцировал скандал, заканчивавшийся вызовом на поединок, четыре из которых были осуществлены. Последняя дуэль, как мы знаем, закончилась
Пушкин, кстати, очень хорошо стрелял. Он, по рассказам современников, лёжа на кровати, развлекался тем, что бил мух, ползающих на потолке, из пистолета.
От смертельного ранения Дантеса спасла не пуговица
Пуговица француза по праву считается чуть ли не самой знаменитой в мировой истории, ведь именно благодаря ей, по заверениям романтиков, Дантес остался жив – якобы, пуля, направленная в сердце, пробив руку насквозь, попала в металлическую пуговицу на мундире дуэлянта. Правда такая теория, по мнению историков не выдерживает никакой критики. Во-первых, саму пуговицу никто никогда не видел, не была она представлена она и на судебном разбирательстве после дуэли. Во-вторых, по свидетельству очевидцев, выстрел сбил Дантеса с ног, а значит, сила удара была такой, что никакая бы пуговица не спасла молодого человека от ранения. Куда правдоподобнее выглядит версия о том, что гвардеец, боясь дурного исхода событий, надел под шинель пулезащитное приспособление, которые уже были в обиходе в то время. Утверждается даже, что идею эту подал Жоржу приемный отец, Барон Геккерн.