Третья республика
В России идет очередная конституционная реформа. Формально Конституцию 1993 года менять на новую пока не собираются. Однако, учитывая долгую историю невыполненных обещаний ни в коем случае не трогать Основной закон, будет неудивительно, если через некоторое время изменения будут все-таки закреплены в виде новой, седьмой по счету, Конституцией нашей страны.
Напомню, что (согласно неизжитой советской традиции) первой Конституцией в истории России многие считают почему-то Основной закон РСФСР 1918 года, хотя вообще-то еще до нее действовал конституционный закон 1906 года, пусть формально он и не назывался Конституцией. К примеру, конституционные законы нынешних ФРГ и Израиля не содержат в своем названии слова «Конституция», что, конечно, не означает, что ее в указанных государствах нет. Если бы в России существовала практика нумеровать республики, как например, принято во Франции, Италии или Южной Корее, в зависимости от смены конфигурации властных институтов, нынешние реформы вполне возможно ознаменовали бы переход от Второй республики, существовавшей с 1993 по 2020 год, к Третьей. Первой республикой уместно называть краткий республиканский эксперимент Керенского в 1917 году.
К чему ведут постоянные попытки менять Основной закон? Одной из ключевых характеристик права является его авторитет в глазах общества. Главный же критерий авторитета — долговечность. Невозможно искренне уважать и подчиняться «по совести» тем нормам, что не освещены временем. Таким образом, у права нет короткой дорожки к авторитету — оно должно «затвердеть», чтобы его уважали и добросовестно исполняли его предписания даже в случае непредвиденных обстоятельств, выраженных в неизбежных политических кризисах.
Отсюда возникает вопрос:
какое уважение может быть к документу, который на протяжении последних 115 лет менялся шесть раз, в среднем — по одному разу в двадцать лет?
Каждый политический режим считал своим долгом переписать Основной закон, объявляя собственную редакцию окончательной и непогрешимой. На какое уважение можно рассчитывать, если даже один и тот же политический режим каждое десятилетие считает возможным немножко «подкорректировать» Основной закон, желая сохранить власть?
Формулируя эти вопросы, я имею в виду не только известную восточноевропейскую страну, но и континентальную Европу, Латинскую Америку, Африку, Ближний Восток и Восточную Азию — в общем, большую часть мира. За 70 лет в КНР приняли четыре конституции, причем в ныне действующую Конституцию 1982 года успели внести пять поправок, в Египте за 140 — одиннадцать, во Франции за 230 — шестнадцать. Абсолютными чемпионами, по-видимому, являются южноамериканцы, где Венесуэла живет по двадцать шестой Конституции, а Доминиканская республика — по тридцать девятой. Стоит ли говорить, что перечисленные страны и регионы имеют либо богатую на кровь политическую историю, либо весьма вольное отношение к праву.
Большинство политических режимов, особенно если они авторитарны, считают себя если не вечными, то максимально долгосрочными,
а потому считают возможным расписывать властные конфигурации «под себя». Отсюда берется несколько конституций Наполеона, в каждой из которых тот последовательно увеличивал собственный срок консульских полномочий, пока открыто не провозгласил себя императором. Отсюда же берутся китайские конституции Мао Цзэдуна и Дэн Сяопина, каждая из которых отражала актуальную повестку борьбы за власть указанных вождей. И в конце концов каждая из них вскоре менялась в силу смены либо самого политического режима, либо его обновившихся задач.
Ни в коем случае не хотелось бы, чтобы вышеуказанные тезисы были истолкованы как неприятие любых изменений в Конституции. Те же Соединенные Штаты успели принять за свою историю 27 поправок (или 17, если выводить за скобки первые десять, принятые пакетом в рамках Билля о правах практически сразу же после вступления в силу оригинального документа). Однако характер данных изменений связан с реакцией общества на изменившиеся социально-политические и культурные реалии. Наиболее «богатые» на поправки 1860-е, 1910-е и 1960-е годы связаны именно с объективными изменениями в структуре и самовосприятии общества, а не потому, что очередной американский президент захотел «исправить» конфигурацию институтов, чтоб теперь все «правильно сидели». Указанный принцип «Живой Конституции», именуемый в Канаде, к примеру, «Теорией живого дерева», гласит, что Конституция, как живой организм, должна подстраиваться под меняющееся общество. Однако экономика, социальные взаимоотношения и культура в этих изменениях имеют приоритет над политикой.
К сожалению, объяснений, почему российскому обществу именно сейчас потребовались поправки в Конституцию, что изменилось в нем в экономическом, социальном или культурном аспектах и почему это потребовало столь неординарных конституционных решений, мы пока не получили. И почему-то кажется, что вряд ли получим.
Михаил Сосновский,
историк, ведущий телеграм-канала «Стальной шлем»