Колонка Александра Суворова. Средоточие боли (диалог с Э.В.Ильенковым)

Э.В.Ильенков с Александром Суворовым в своем рабочем кабинете (1970-е гг.). Фото из семейного архива Ильенкова. 21 марта 1979 г. оставил этот мир философ Эвальд Васильевич Ильенков. Александр Васильевич Суворов называл его своим "духовным отцом". ВСТУПЛЕНИЕ В крематории выступая, Я "прощайте" Вам не сказал. Не в ненужных нам кущах рая - Тут свидание назначал. Вот и видимся, дорогой мой, Не расстанемся никогда В добровольной и беспокойной Сфере творческого труда. Всё, за что вы всю жизнь боролись, И мечтали о чём с тоской, - Средоточие общей боли Продолжает свой вечный бой. Жгут и лечат при нашей встрече, На трибуне из тысяч строк, Ваши выстраданные речи, Трудный мысленный диалог. Пусть отрывочный: в ночь бессонную Все-то мысли кто соберёт?.. Превозмочь бы к утру огромную Боль за весь человеческий род... Надгробные выступления принято заканчивать обращением к покойному: "Прощай!". Этим подчёркивается безысходная окончательность, навсегдашность прощания. Подчёркивается именно то, с чем особенно трудно смириться живому человеку. С чем, во всяком случае, никогда не мог смириться - я. Поэтому 23 марта 1979 года, когда хоронили Эвальда Васильевича Ильенкова, я на траурном митинге, уже в крематории, а не в Институте философии, заключил своё выступление: "Не прощайте, а до свидания! До свидания в творчестве!". Помните, Эвальд Васильевич?.. В редакции журнала "Молодой Коммунист" был какой-то круглый стол. В перерыве подошёл к нам журналист. За несколько месяцев до того умер Александр Иванович Мещеряков, мой учитель, Ваш близкий друг, возглавлявший в СССР всю работу со слепоглухонемыми детьми. Журналист и стал спрашивать об Александре Ивановиче, и я сказал, что не могу поверить в его смерть, не считаю его мёртвым. В могилу мы закопали биохимию, а сам Александр Иванович не умирал, он с нами, живой... "Как это живой?" - заинтересовался журналист. "Вы верите в личное бессмертие? В бессмертие души? Вы верите в Бога? Как Вы эту веру совмещаете с членством в комсомоле, с учёбой в университете?" Я по молодости не понял, что пахнет жареным, что моим нежеланием смириться с фактом смерти учителя журналист заинтересовался очень нехорошо, подозрительно зацеписто. Этот зацепистый, недобрый интерес испугал Вас. Вы довольно резко оборвали мои излияния, поспешно увели меня от журналисста подальше. "Будь поосторожнее", - упрашивали Вы, когда мы остались вдвоём. "Почему? Журналист задавал интересные вопросы. Про личное бессмертие..." "Интересные... Всё это могло кончиться очень неинтересно! Он же сразу прицепился: бессмертие души, вера в Бога, комсомол, МГУ... Он бы нас с тобой не понял, про биохимию и про жизнь личности после смерти тела. Он... сразу на религию повернул. Другого, нерелигиозного, понимания продолжения жизни личности после физической смерти, он не знает". Вы не могли мне прямо объяснить, что напоролись мы на доносчика, может быть, на секретного сотрудника КГБ. Я ещё не способен был понять, почему надо опасаться чекистов - героев, рыцарей коммунистической идеи, защитников и так далее по советским приключенческим повестям "про разведчиков". Также, как со смертью Мещерякова, я вряд ли бы смирился со смертью идеологической иллюзии, хотя про 1937 год кое-что уже читал. Но ведь это было давно, а сейчас, после XX съезда Партии, всё исправлено, восстановлены ленинские нормы.... Почему так тяжело провожать в последний путь, смиряться со смертью дорогого человека?.. Как-то, забредя к нам, слепоглухим студентам, с очередных похорон, Вы с нами разговорились на эту тему. Ваше решение проблемы сводилось к тому, что человек не живёт полного телесного срока, умирает раньше. Личность ещё в расцвете, может быть, в начале развития даже, а тело уже отказало, и его жизнедеятельность оборвана какой-нибудь случайностью. В идеале тело и личность должны угасать одновременно, когда будут исчерпаны не только физические, но и духовные силы; когда у личности угаснет воля к жизни; когда личность просто устанет жить. Тогда отношение к смерти было бы спокойным и у самой личности, и у людей, окружающих её. Все понимали бы, что дальнейшее существование бессмысленно, и не с чего было бы горевать... Мне почему-то помнится, что нормальной продолжительностью жизни Вы тогда назвали сто тридцать лет. А может, на тот разговор наложилось позднейшее чтение мною геронтологической литературы, на которую Вы к тому же прямо и ссылались... Мещеряков немного не дожил до пятидесяти одного года. Вы умерли через месяц после пятидесятипятилетия. Жизнь личности оборвалась в обоих случаях трагически рано. Я нестерпимо соскучился, истосковался без Вас обоих. Я унаследовал груз Ваших проблем, средоточие Вашей боли, ставшей также и моей. Не тысячи, а сотни тысяч, миллионы строк моих текстов прямо или косвенно обращены к Вам, вдохновлены Вами. Без Вас обоих я просто не состоялся бы как личность определённого, именно этого, получившегося, типа и качества. Александр Иванович умер во сне. А Вы - мнится мне почему-то - в предсмертную ночь не спали. Вы всегда ходили какой-то подавленный, не мрачный, но очень грустный, измученный. Плечи Ваши согнулись под грузом проблем, под средоточием боли. Работали Вы, как реактивный двигатель, рывками, толчками, взрывами страстной убеждённости в своей правоте. Итак, перед смертью Вы не спали... О чём Вы думали? Почему-то все литераторы уверены, что перед смертью подводятся итоги жизни. Я - не исключение. Я набрался нахальства вести основной стихотворный монолог от Вашего имени, от первого - Вашего - лица... 1. Ночь бессонницею свинцовой Навалилась опять на грудь. Будто снова война, и снова - Танков, пушек смертельный труд. Снова сердце прошито болью, И на ранах души горит Опыт жизненный крупной солью, - Весь он в память до смерти вбит. Вбиты годы войны без мира - В самом тяжком идей бою. Цель - чтоб каждый мог мыслить шире, Сам бы делал всю жизнь свою. Чтобы не было серой массы В серых сумерках нищеты. Чтобы люди все были асы Смелой практики и мечты. Чтобы люди умели видеть Плюс и минус, вперёд - назад: Что из наших поступков выйдет - То в единый, мгновенный взгляд. Не по очереди, а разом - И вперёд, и назад успей! Только так - по спирали - разум Может двигаться у людей. По-другому и не пытайся, Не получится ничего: Или - пойманы оба зайца, Или - нету ни одного. Серая масса - и яркие звезды талантливости. Талант - привилегия. В общем такая же, как всякая другая, но связанная с распределением способностей, а не только материальных благ... Всю жизнь Вы посвятили борьбе с этой привилегией, научному обоснованию протеста против того, чтобы уделом большинства - массы - была серость, безликость, бездарность. Серость ненормальна. Нормален только талант. Поэтому талантливыми должны быть - должны стать - все. Нищета, как давно знали ещё до Вас, бывает не только "материальная" - безденежье, отсутствие какого бы то ни было имения, имущества. Давно открыто и философами и поэтами, что самая страшная нищета - духовная, бездуховность. Когда человек - словно бы сплошной желудок. Не Вы первый, не Вы и последний, мучительно размышляли над тем, при каких условиях серенький обыватель, сплошной желудок, ждущий кормёжки, вынужден был бы стать личностью, - подлинно разумным, духовным, талантливым существом. Что нужно для того, чтобы каждый умел мечтать и воплощать мечту в реальность? Вы присоединились в этом вопросе к Гегелю, который говорил (Вы сами мне об этом писали), что сознание - это "способность выносить напряжение противоречия". Вот оно! Не бояться противоречий. Уметь диалектически разрешать противоречия. Уметь видеть одновременно и желательные плюсы, и нежелательные минусы. Предвидеть, единым интуитивным актом охватывать последствия своих действий, а не вслепую на них напарываться. Следовательно, быть ответственным существом: раз способен предвидеть последствия, то должен за них и отвечать. А что такое талант? Разве это не есть умение (способность) видеть немножечко дальше собственного носа? Видеть следствия, понимать причины, - и в итоге ответственно (поистине разумно) преобразовывать мир, а не наудачу коверкать его. Надо видеть противоположности; точно знать, в каком пункте Они столкнулись, превратились в проблему, в противоречие; и мудро действовать, решая проблему, а не обостряя её азартной погоней за вожделенной противоположностью, - одной из двух... Недаром в книге "Диалектическая логика" Вы обыграли известную поговорку о двух зайцах: "За одним погонишься - ни одного не догонишь". Зайцы летят очертя голову, да на то мы и разумные существа, чтобы не следовать их примеру и не напарываться с разбегу на "противный, диалектически раздвоённый" змеиный язык... (Этот образ так же Ваш, из книги "Об идолах и идеалах".) Змея - история всего человечества, общечеловеческий опыт. Личного опыта для разумного решения проблем никак не хватит. Даже умение принимать пищу с помощью специально для этого предназначенных "орудий" - ложек и тарелок, - переходит в личный опыт из общечеловеческого. Не говоря уже о более сложных умениях. Во всём надо быть ровесником человечества, чтобы быть разумным, диалектически грамотным и ответственным за свои действия, существом. Выдерживать напряжение противоречий, ловить "зайцев" следствий и причин, можно только с позиций жизни всего человечества, а не личной, мотыльково короткой. Чем в большей мере ты ровесник человечества, тем ты талантливей; тем больше заслуживаешь высокого звания личности (то есть разумного существа, подлинно нравственного, способного отвечать за себя). 2. На всё это я жизнь потратил, И какой же теперь итог?.. А настал ли, - скажи, приятель, - Для итога всей жизни срок? Ты не стар, хоть давно не молод, - Разве время для панихид?.. Да, но боли жестокий молот Тупо в оба виска стучит. Из грудной надоевшей клетки Сердце рвётся - не удержать. Из друзей, что остались, редкий В душу, в морду забудет дать. Предрекая спроста бессмертье, Уж торопятся хоронить... Я живой человек, поверьте! Доработать хочу, дожить!.. Не ругайте, не прославляйте! Разговор мой с людьми большой. Дело жизни закончить дайте, - Пусть не точкой, а запятой. Вы были очень больны. Я всегда точно знал, болит у Вас голова или нет. При спазмах сосудов головного мозга руки Ваши становились просто ледяными. И еле шевелились. А обычно·- тёплые и энергичные. Каждое движение - как удар океанской волны о берег. Но и океану страшна репрессивная машина. Вас - кто сдуру, по недомыслию, а кто с подлой провокаторской целью, - называли главой целого направления в марксистской философии. Я не подозревал, что в советском официальном псевдомарксизме, объявленном "единственно верным", не может быть никаких "направлений", кроме "ревизионистских", "оппортунистических", "ренегатских", "изменнических". Кроме "реформистских" - вместо "единственно верного революционного". Мне это пришлось объяснить специально. А когда я эту ядовитую похвалу - "глава целого направления", - передал Вам, по дороге куда-то, на ходу, - Вы резко остановились: "Никогда больше этого не повторяй и других обрывай, от кого ни услышишь! Помру - тогда и говорите, что хотите". Вообще Вы изо всех сил отбивались от лавров живого классика. Кто-кто, а Вы-то лучше многих понимали, что лавры эти годятся только для иконы, а на иконе может быть нарисован только покойник. И когда мне же случалось пенять Вам на то, что Вы пишете одно, а делаете подчас другое, - Вы с тоскливой, безнадёжной мольбой настаивали: "Я живой человек!" Да, Вы слишком рано своими, действительно классическими, произведениями заработали сомнительную честь быть иконой, а не живым человеком. На Вас, Вам пытались молиться. И я тоже. А если Вы делали не то, что положено делать иконе (которой, строго говоря, делать ничего не положено, - разве только на стенке висеть), - мнимые последователи, действительные верующие негодовали. И я тоже... Тем самым Вас хоронили задолго до смерти, мешая дожить, доработать, договорить с человечеством. Это я понял годы спустя после того, как Ваш прах захоронили на Новодевичьем кладбище в Москве. Понял, перечитывая Ваши книги, вспоминая Вас, мысленно без конца беседуя с Вами, с каждым годом сильнее тоскуя по живому, тёплому, вечно взволнованному, подчас непоследовательному, противоречащему себе же. Лишь осиротев, потеряв Вас, я понял, что надо принимать любимых - как есть, иногда слабыми, беззащитными перед собственным безрассудным чувством, хотя бы чувством страха. Ибо мужество - не бесстрашие. Способность выдерживать напряжение противоречий - не бесчувствие. Выдерживаем - в конечном итоге, а перед этим не раз ослабеваем, стонем навзрыд, цепенеем от горя и ужаса. 3. Ах, бессонница!.. Так ли, сяк ли Повернись, - сон пропал совсем. Будто губка, мозги набрякли Нерешённостью всех проблем. Сигарет не считая, куришь, И мерещатся рядом, близ, В дымовой кутерьме фигуры Тех, чьи жизни в мою вплелись. То ли враг, то ли друг бесспорный?.. Зыбки образы - не пойму. Не могу различить, который Предо мною возник в дыму. Много проще на фронте было. Черно-белым казался мир: Враг - он чёрный, его - в могилу; Друг - что солнце, почти кумир. С черно-белой военной ночью (Вспышки выстрелов - в темноте) Познакомился я воочью... Крепко помнятся ночи те. По фашистским тылам в разведке Мы скользили порой ползком, Чтобы наши могли сверхметким Крыть противника артогнём. Приходилось решать мгновенно. Интуиция только спасёт. Биохимией платят бренной За медлительность и просчёт. Было - не было. Ну и что же? В мёртвой вечности закоснеть?.. Вспышка жизни всего дороже. Не бывает красивой смерть. Лишь последняя трата силы На последний по жизни шаг И бывает красивой, или Безобразной, а смерть - никак. Однажды я попросил Вас рассказать о Вашей жизни, как воевали, как потом, после войны... Спрашивать прицельно я не умел, у меня всю жизнь это не очень-то получается, а на спрос "вообще" Вы ответили уклончиво: "Это целый роман". "Тем интереснее! Вот и расскажите!" "Целый роман за вечер хочешь? Ишь какой хитрый!" Пришлось запоминать обмолвки, краткие сообщения других людей, которые знали Вас лучше меня. Кое-что позже удалось и вычитать в посмертных публикациях о Вас. Я узнал, что философией Вы увлеклись ещё до войны, и были прямо-таки счастливы изучением философской классики. На фронт Вы попали младшим артиллерийским офицером, пройдя обычный в то время ускоренный курс обучения в соответствующем училище. Вроде бы командовали взводом артиллерийской разведки, и одним из первых ворвались в Берлин. За это Вы стали кавалером боевого ордена... Как-то в День Победы Вы пришли при всех наградах. Я запомнил, что орден был в виде звезды. Ещё четыре медали - три юбилейные и одна, полученная Вами непосредственно в Победном Сорок Пятом. Вы сказали, что на этой первой медали "рожа Сталина", и Вы ту первую медаль нацепили нарочно вверх ногами. "А кто на других медалях?" "Ленин". "Не перевёрнутый?" "Его переворачивать не придётся..." Не буду фантазировать, что бы Вы сказали сейчас, после Перестройки. Очень бы хотелось поговорить сегодня с Вами, но Вы - молчите, и Вы, как сказано Твардовским о Ваших ровесниках, погибших на фронте, "навек правы". Дело, в конце концов, не в том, кто изображён на медалях. Главное - за что они получены. А получили Вы свои награды именно за участие в антифашистской войне. Будучи убеждённым антифашистом, Вы и сейчас, бесспорно, гордились бы своей причастностью к борьбе с фашизмом, - не только на фронте, но и в философии. Поэтому и сейчас Вы надели бы в День Победы изображение Сталина, пусть и перевёрнутое. Вы - и на фронте, и в философии - всю жизнь оставались противником всякого фашизма, в какой бы цвет он ни красился. По-настоящему противостоит фашизму только сознательный, жёстко трезвый, ни на Бога, ни на чёрта не уповающий гуманизм. Конкретный, - исследующий реальность, а не абстрактный, навязывающий реальности свои иллюзии, перед реальностью поэтому беззащитный. Это не значит, что надо рабски смиряться с реальностью такою, как она есть. Нет, реальность надо совершенствовать, преобразовывать, и именно с преобразовательной целью - исследовать, а не ради "знания для знания", не ради "констатации факта". 4. Но теперь - словно в дым окутан Весь наш послевоенный мир. Кто чужой, а кто свой как будто, Не постичь в блиндажах квартир. Этот - добренький, даже сладкий. Верить можно ему на вид. Но язык клеветою гадкой Извивается и язвит. Будь монахом, аскетом даже - Обнаружит в тебе разврат, И навозом всего измажет... А народ легковерный рад: С виду грязный. Но то ль испачкан, То ли грязен насквозь и впрямь?.. Затрудняться такой задачкой Лень и некогда просто нам. Что ни выдумает похуже, Ложной клятвою подтвердит, И заверит: хоть нет снаружи - Это твой настоящий вид. Обличи-ка его, пожалуй! Гладкий, скользкий, - змея-змеёй: Сам напасть поспешит, ужалит - И скользит от тебя сухой. Вы не раз пытались мне объяснить разницу между "добреньким" и "добрым". Человек очень мягкий, Вы в споре со мной об одной "добренькой" особе, обернувшейся матёрой интриганкой и сплетницей, вдруг пригрозили: "Да пойми же ты меня, а то я скажу тебе яснее, кто она такая!" "Ну кто, кто?" И с невыразимым отвращением, так, что рука моя отскакивала от Вашей при каждом следующем сочетании пальцев, из которых (сочетаний) состоит дактильный алфавит глухих и слепоглухих, Вы ответили: "С! в! о! л! о! ч! ь!" Но это надо было Вам разозлиться почти до невменяемости, чтобы так... Булгаков в "Мастере и Маргарите" говорит, что самый страшный гнев - гнев бессилия. Теперь-то я хорошо понимаю Ваше положение: Вы видели то, чего я не видел, и не могли мне помочь увидеть это, ибо на веру я ничего не принимал даже от Вас. Последующий собственный жизненный опыт, который убедил меня в Вашей правоте, был страшен... Я не мог и не могу чураться людей "на всякий случай", - "как бы чего не вышло". Тогда я был бы сереньким обывателем, недостойным Вас. Меня, как и Вас, всегда возмущала обывательская подленькая радость по поводу любого чужого неблагополучия, любой чужой слабости. "Вот он и показал себя в настоящем виде! Вот он какой на самом деле!" - злорадствует обыватель. Получается, что "настоящее" - всё грязное, а всё чистое - притворное, фальшивое. С подобной позицией невозможно жить. Впрочем, понять её можно: это подсознательная месть обывателя религиозному абстрактному, иконному идеалу. Да и всякому идеалу. Дескать, "в жизни - не так". Жизнь противопоставляется идеалу, как химере, выдумке, доброй, но беспомощной мечте. Мол, этого не только нет, но и быть не может в жизни. И если кто-то в чём-то приближается к идеалу, тому не верят. Защищая обывательское "знание жизни", хорошего человека подозревают в притворстве, радуясь каждому срыву, каждому проявлению хоть какой-никакой слабости: "Вот он и показал себя в настоящем виде!" Я всегда был склонен писать проблемно, о том, что болит, а не воспевать "достижения" во имя абстрактных "идеалов". Конечно, в принципе Вы эту мою установку не могли осуждать. Но, не желая ни в чём радовать обывателя, Вы спрашивали: "А для кого ты это пишешь? Прочтёт обыватель и скажет: вот как у них на самом деле!" "Но врать-то зачем? Надо же ставить и решать проблемы?" "Я был знаком с Назымом Хикметом. Он отвечал на этот вопрос так: врать не надо, но надо знать, кто достоин правды. А Николай Островский? О нём говорят: это не литература, агитка! Ты ведь не хочешь писать для обывателей, которые так говорят?.." Нет, я не хотел. И не хочу. Жизнь богаче обывательских представлений о ней. И совсем не по праву обыватель присваивает себе монополию - вещать от имени жизни. На самом деле в любые кошмарные, кровавые времена в жизни было место добру, человечности. И Николай Островский, и Аркадий Гайдар, и Антон Макаренко, и Александр Твардовский - любили людей, служили людям, учили их добру, человечности, как только возможно это было в тех условиях. И вопреки тем условиям делали, пожалуй, подчас невозможное: во многих заронили и сохранили искорку настоящего, повседневного, само собой разумеющегося гуманизма, - а не показного, фанфарного, казённо-оптимистического "милосердия". В эпохи потрясений обществу свойственно шарахаться из крайности в крайность. После Семнадцатого года раздавались призывы "сбросить с борта парохода современности" всю прежнюю культуру, в том числе Пушкина. Нынешние "демократические" радетели культуры в этом отношении ничуть не лучше: они норовят выбросить "за борт" всю - без разбора - советскую культуру. Как же мы себя грабим!.. Всё надо знать, всё должно быть доступно, иначе ни о какой интеллектуальной свободе не может быть речи. Интеллектуальная свобода - это, прежде всего, свобода знакомства с первоисточниками. 5. Ну, а я-то скользить не мастер. Вся душа моя - в синяках... Дальше некуда - так несчастен Род людской у меня в глазах. Вот послушай, любитель слушать! Не стесняйся и не робей! Дай ввести тебя прямо в душу, Исповедоваться - тебе. Жить привык ты по ритуалам, По накатанным колеям: Непродуманным - идеалам, Непрочувствованным - стихам. Впечатлений ты потребитель И навязанных модных идей, - Сразу слушатель ты и зритель. Вот и вслушивайся, глазей!.. То ли слёзы на лицах сохнут, То ли кровь, - бой иль мордобой?.. На все пуговицы застёгнут Исстрадавшийся род людской. У порога души другого Видя пуговиц этих ряд, Ты согретое сердцем слово Проглотить, не сказавши, рад. Что в нас лучшего, то ревниво Бережём про себя поврозь, А всю дрянь, усмехаясь криво, Тычем ближнему прямо в нос. Как притворная пахнет глупость? А язвительное словцо?.. Вместо правды любовно грубость Режем лучшим друзьям в лицо. Ничего не скрываем, дескать, Что ни думаем про тебя. Ты наш друг. На любую резкость Мы решимся, тебя любя. А потом в удивленье крайнем Не поймём, отчего наш друг Из души своей сделал тайну, Пуст и скучен, совсем потух, - Весь пока ещё не растоптан, Сам навеки для всех погас... Я философом после фронта Вот поэтому стал как раз. Я в науке хотел продолжить Бой за менее скотскую жизнь, Чтобы счастья хотя бы столь же, Сколь и горя, - за гуманизм. Обычно, когда Вам "резали правду-матку" в глаза, Вы сгорбленно, с опущенной головой отмалчивались. Втягиваться в перебранку - Вы понимали - было бы недостойно. Оставалось только молчать. И мне Вы советовали: "Не оправдывайся". Легко сказать!.. Вы не раз, наверное, в душе позавидовали моей глухоте, позволяющей просто не слышать распоясавшегося демагога-обличителя. Удобно! А пожелает демагог быть "доходчивым" - пускай соизволит в совершенстве овладеть специальными средствами общения глухих. Да и то, увлечённо растараторясь и говоря не больно-то разборчиво, половину заряда выпустит в белый свет как в копеечку, - сам же не даст остановить, переспросить себя, уточнить особо сокрушительный тезис... Вообще же, для чего-чего, а для человеческого достоинства планета наша меньше всего оборудована. И недаром в романах о будущем Иван Антонович Ефремов придумал "Академию Горя и Радости" - своеобразное статистическое управление, каким-то образом учитывающее количество и соотношение горя и радости в человеческой жизни. Если радости больше, чем горя, или хотя бы столько же, - общество можно считать здоровым. Но если количество горя превышает количество радости, - дело плохо, общество больное, надо диагностировать болезнь и лечить. Наше общество - на глазок видно - тяжко, может быть смертельно, больное. Диагностированию болезни общества, разработке стратегии лечения, Вы и посвятили жизнь. Фронт, конечно, сыграл значительную, может быть, решающую роль в таком самоопределении Вашей личности. 6. Мне приходит на ум всё чаще: Деньги!.. Прах бы его побрал - Этот жёлтый, с ума сводящий, Равный боли, беде - металл!.. Всем богат я: и злобой лютой, И любовью к моим трудам. Мне же, автору, почему-то Одиноко... Я всё отдам За надёжность поддержки огромной: Не клянётся она в любви; Не считает зато нескромно, Как на счётах, изъяны мои. Всё нормально - её не видно. Где ж увидеть нам кислород?.. Но вот как без неё обидно В злой период любых невзгод! Обнаружил - и боль пронзила До чего же ты одинок!.. Если воздуха не хватило - Тут уж каждый заметен вздох. В бессонную ночь мысли бывают бессвязные, перескакивают с предмета на предмет. Голова - ни свежая, ни болит; тусклый - ни светлый, ни чёрный - туман перед глазами. Под черепной крышкой - ни холод, ни жар, противное какое-то полу-тепло. Гадость, вроде зимней оттепели. Переходное состояние. Да, Вы не любили деньги. Принесёте, бывало, из магазина "Дары природы" кедровые шишки с орехами; заведёте в какое-нибудь кафе; в подземном переходе купите цветы, и просите, чтобы я вручил их от своего, а не от Вашего имени девочке, с которой я постоянно ссорился... Время от времени я спохватывался, пытаясь уплатить за себя, а Вы сердились: "У меня есть деньги. И зачем они мне, если я не могу сделать приятное своим друзьям!.." Купили Вы новую электробритву, а бриться каждый день - некогда. Трехдневную же щетину она не брала. "Вот у меня старая бритва - хоть пять дней не брейся, жрёт щетину всё равно. Сгорела. А эту, может, ты возьмёшь? У тебя-то юношеский пушок". Я бы взял, да как раз по пути к Вам домой сам купил себе новую... Куда мне две? Дома у Вас каждый день собирались люди. Общество было действительно избранное: самые известные философы, психологи, педагоги, врачи, писатели, советские и иностранные. Работали Вы рано утром: с пяти часов на ногах, пили крепкий кофе - и за машинку, трофейную, из Берлина, массивную, как танк. Днём, если удавалось, отсыпались. (Я не раз нарушал Ваш дневной отдых своим приходом, да и Вы иногда, если предстояло совместное выступление вечером, звонили, просили в определённое время разбудить Вас по телефону.) Вечером - опять дружеское застолье, разговоры, к которым Вы внимательно прислушивались, а сами больше молчали. (часто бывая у Вас дома и почти всегда кого-нибудь заставая, я удивлялся, когда Вы успеваете не только работать, а даже спать, и не раз интересовался у Вас Вашим режимом.) Вы были очень инициативны в общении - не в смысле разговорчивости, нет, - предпочитали молчать, слушать, - а просто всех вовлекали в свою орбиту. И всё же Вы были одиноки. Вы как-то существовали в параллельных мирах: и с людьми, и наедине с собой. Общались как-то отрешённо... И около Вас мне было хорошо просто сидеть, держа Вас за руку, - я не скучал. И не просился в общий разговор. Мне было достаточно быть рядом с Вами. Вы были не только с теми людьми, что вокруг Вас, Вы одновременно были - со всем человечеством - в себе. Человечество - в Вас, Вы - всё человечество. И тут уж рассчитывать Вам было не на кого, кроме самого себя. Вами восхищались, перед Вами преклонялись, Вам завидовали, на Вас клеветали, Вас ненавидели, - а до конца, на все сто процентов, не чуть-чуть, а без остатка, понять, и таким вот полным пониманием поддержать, - кто бы смог? Был ли хоть один такой рядом с Вами? Откуда мне знать... Далеко не каждый живёт проблемами всего человеческого рода. У многих из нас круг забот существенно 'уже. Даже у тех, кому печься обо всём человечестве по должности положено, - у глав правительств, например. Но у Вас - не должность, у Вас - призвание: мыслителя. И Вам, как носителю общечеловеческого разума, меньший, нежели общечеловеческий, масштаб - противопоказан. То, что желательно для какого-нибудь президента, премьер-министра или генерального секретаря, обязательно - для мыслителя. В отличие от любого высокопоставленного чиновника, мыслитель не вынужден заниматься общечеловеческими проблемами, - он ими просто живёт, как своими личными. Он не был бы мыслителем, если бы мыслил меньшими масштабами. И поддержать Вас полным пониманием мог бы только мыслитель Вашего же ранга, а выше уж некуда, ибо Вы действительно были мыслителем первоклассным. 7. Под подушкой таблетки... Враки, Будто вылечишь этот мозг, Горем - давним и остро-ярким - Изъизвиленный вкривь и вкось. От пилюль никакого проку Сердцу, если оно - насос, Перекачивающий с кровью Море скрытых, но едких слёз. Что лечиться-то, если только И живу, чтоб вести борьбу, - До последней капельки долга Всех людей защищать судьбу. Защищать от двуногих тварей, Называющихся людьми, В термоядерном сжечь пожаре Весь разумный готовых мир. Не о будущем мире светлом Речь, покуда безумцы есть, Что готовы развеять пеплом - Лишь бы властвовать, - космос весь. После Вашей смерти у Вас под подушкой нашли огромное количество таблеток в спичечных коробках. Вы их не принимали, а прятали, чтобы к Вам не приставали, не заставляли глотать. Новомодные способы самовыздоровления, типа аутогенной тренировки или какой-нибудь восточной гимнастики, Вы клеймили ироническим: "Враки!" Говорят, за день или два до Вашей смерти жена спросила у Вас: "Что ты такой грустный, Эвальд? У твоих ног внук..." "Вот потому и грустный", - якобы ответили Вы. И мне верится в достоверность этого рассказа, потому что, когда китайцы развязали военный конфликт на границе с Северным Вьетнамом, я видел Вас прямо-таки потрясённым: "Заработали китайские танки и артиллерия", - говорили Вы мне. - "Америка потребовала, чтобы мы не вмешивались. Через пару дней на наши головы могут посыпаться бомбы, и дай Бог, если не атомные..." - Вы не могли быть спокойны за будущее внука, как и всего человеческого рода. Загрустишь тут... У мыслителя "капля долга" и "капля силы" - это одно и то же. Свой долг мыслителя Вы исполнили до конца, до последней капли отдав силы на поиски выхода из безумия термоядерного противостояния; на поиски ответа, как выжить роду человеческому, как людям на деле, а не только по названию их биологического вида, стать разумными существами. Боль за безумие тех, кто претендует на разумность, Вас терзала постоянно. Это было не официальной озабоченностью сановника, а настоящим личным горем. 8. Он уснул на минуту, может; Но во сне, как и наяву, Мысль тревожная сердце гложет, - И приснился кошмар ему. Будто пусто в убитом мире, Что последней сожжён войной. Никого ни в одной квартире. Лишь один человек живой. Это сын уцелел приёмный, Сам не ведая как, зачем, - Радиацией ослеплённый, Оглушённый, больной совсем. Где асфальт уцелел, тихонько Пробирается кое-как. Всё простукает тростью тонкой Пред собой, чтобы сделать шаг. С грозных дней катастрофы жуткой Всё распахнуто настежь тут, Словно люди лишь на минутку Отлучились - вот-вот придут. Магазины, библиотеки, Уцелевшие от огня, Ждут, нуждаются в человеке, Сквозняками кряхтя, гремя. Он приходит - богатый нищий. Тростью шарит, стучит, шуршит. Из еды, что осталось, ищет. Книги старые ворошит. И с погибшими, как с живыми, Вслух заводит беседу вдруг, Гладя пальцами ледяными Вещи - дело их умных рук... ...Спал я, кажется?.. От кошмара Пробирает всего мороз. Свет от лампы настольной ярок. На журнальном столе хаос. Учинить бы всему проверку, Навести бы тут марафет... Кучей книги, журналы; сверху - Пачка "ядерных" сигарет. ...Да! Возможно ведь и такое: Будет вместе с Землёй самой Взрывом ядерным упокоен Передравшийся род людской. И зачем тогда всё, что было, - Человечества все труды, Раз не вырвалось, как ни билось, Из последней своей беды. Неужели затем родятся Современные малыши, Чтобы вдруг сообща остаться Прахом выжженной в прах Земли? Туч немало грозящих, тёмных. То ли будет гроза, то ль нет?.. Сын, о них постоянно помни, Чтоб не сбылся мой сонный бред. Позабудем - не обойдётся, Не расчистится окоём. Мы за солнце должны бороться. А иначе - зачем живём? "Дорогой Саша! "Получил твоё письмо, и оно заставило меня очень и очень задуматься. Имею в виду письмо про одиночество и "выходы". Дорогой ты мой человек, на проблемы, которые ты наставил, думаю, что сам Гегель не сумел бы дать окончательного и конкретного ответа. По существу ведь речь идёт о том, зачем человечество вообще вышло из животного состояния и обрело себе такую хлопотную способность, как сознание. Зачем? Я искренне думаю, что на этот вопрос ("зачем?") ответа нет. У материалиста, разумеется, - Марксизм вообще, как верно говорил Ленин, прочно стоит на почве вопроса "Почему?", и на этот вопрос можно питать надежду найти ответ. "Зачем существует солнце? Зачем существует жизнь? Любой ответ на эти вопросы будет относиться к области фантазии, плохой или хорошей поэзии. Таких ответов навыдумывано миллион, - иногда остроумных, иногда поповски-тупых. И пессимистических, и казённо-оптимистических. "Единственное, на чём может тут сойтись материалист с идеалистом, или фантазёром, так это то, что сознание - как факт - величайшее из чудес мироздания (только, пожалуй, кибернетики считают, что им раз плюнуть, чтобы его объяснить). "Ты верно и остро понял, что проблемы, в которые ты упёрся, абсолютно ничего специфического для слепоглухого не составляют. Не буду лицемерить и говорить, что зрение и слух - вообще маловажные вещи, что в силу известной диалектической истины - "Нет худа без добра" - ты в свои двадцать один год уже дорос до такого сознания, которым дай бы бог обладать миллионам зрячеслышащих. Зная тебя, знаю, что сладеньких утешений ты не примешь, что ты к ним глух. Я понимаю, что слепоглухота не создаёт ни одной, пусть самой микроскопической, проблемы, которая не была бы всеобщей проблемой. Слепоглухота лишь обостряет их, - больше она не делает ничего. И поэтому ты в свои двадцать лет осознал и выразил их острее, чем большинство зрячеслышащих с высшим образованием, - так остро, как очень немногим удалось их осознать. Поверь мне, это вовсе не льстивый комплимент, продиктованный желанием как-то скрасить твои мучительные размышления и настроения. "Сознание - это не только чудо из чудес, - это и крест, - гораздо больше мыслителей (и не только мыслителей). Всерьёз полагают, что без этого "проклятого" Дара Божьего человек был бы счастливее, и что вся боль мира существует, собственно, только в сознании. Недаром ведь, когда вырезают хотя бы аппендикс, стараются на это время сознание погасить. В той же книге, где сказано, что человек не единым хлебом жив, сказано так же: "Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь..." (это из библии, из главы "Экклезиаст" - то есть, по-русски, "проповедник"). С этими же идеями связана и старинная сентенция, что на самоубийство способен только человек (о скорпионах это давно разоблачённая сказка). Не удивляйся, что я тебе цитирую библию, - это ведь вовсе не поповская книга, каковою её сделали попы. Это величайшее поэтическое произведение, равное "Илиаде" и "Эдде", - и "Экклезиаст" (как звали его на самом деле, никто уже, наверное, не узнает) был очень большим поэтом.Это ему принадлежит определение мира и жизни как "суеты сует и всяческой суеты". Пожалуй, это самый большой пессимист из всех поэтов. Но и очень неглупый. Знаешь ли ты, что его слова: "Кто копает яму, тот упадёт в неё", и: "Кто разрушает ограду, того ужалит змей"?.. И ещё сотни афоризмов, вошедших во все языки и культуры мира? - Вот ещё образчик (думаю, что и не подозревал, что это - всё тот же "Экклезиаст"): "Лучше слушать обличения мудрого, чем слушать песни глупых", и: "Не будь поспешен на гнев, потому что гнев гнездится в сердце глупых", "Ибо как сновидения бывают при множестве забот, так голос глупого познаётся при множестве слов". "Прости, я рискую перепечатать всю поэму. "Саша, я это всё к тому, что сознание - это не только чудо и крест, а и тончайший предмет в мироздании, - тончайший, и поэтому его могут сгубить вещи, которых другой предмет и не почувствует. И не от "силы воли", как говорили некоторые негодяи, "мыслители", а только от того, что не хватало ума и мужества, некоторые человеки "укокошивали себя". Сознание, или "Дух", как его называли и называют, есть - Гегель - "способность выносить напряжение противоречия". Собственно, это просто другая дефиниция сознания. "Тяжкая оно, сознание, вещь, когда мир не устроен по-человечески, а ты знаешь, как он может быть устроен. А тебя не слушают, над тобой даже смеются, обзывают "утопистом". Нельзя ни в коем случае поддаваться минутам отчаяния. Я прожил пятьдесят лет и знаю: они всё же проходят, эти минуты, и даже думать о "выходе" из игры не нужно. Пока есть капля силы, надо бороться. За то, что ты считаешь мудрым и человечным. Опять тот же "Экклезиаст": "Время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать". Твёрдо знаю, что настанет и твоё время плясать, даже если и настало твоё время плакать. Пройдёт. ""У мудрого глаза его - в голове его, а глупый ходит во тьме". И это "Экклезиаст", который не был знаком с проблемой слепоглухоты, а как поэт понял, - согласись, - суть дела умнее, чем Матушка Зима..." (Кличка одного из бюрократов, противостоявших А.И.Мещерякову и Э.В.Ильенкову в их борьбе за новое, более крупное, реабилитационное учреждение для слепоглухонемых (которое между собой мы привыкли называть словом "Комплекс"). Бюрократы рассуждали о выгоде-невыгоде "возни" со слепоглухонемыми, и учёные вынуждены были им доказывать, что сия "возня" очень даже "выгодна" хотя бы с точки зрения научного эксперимента, делающего ?