По небесным грядкам - 14

Мне давно хотелось увидеть некую Таврскую лестницу, якобы пробитую в древние времена легендарными таврами, но по факту, похоже, сделанную все тем же Голицыным. Где она находится, я не знал, а карту помнил весьма смутно. Надо идти куда-то на север, ближе к Веселому. Так я и сделал. Расставшись с молодым белорусом, я пошел штурмовать гору по какой-то небольшой тропинке. Но она уже через пять метров стала как-то бледнеть, а потом вовсе растворилась.

Нет уж, эти приколы нам давно известны. Это значит, что по ней никто не ходит и в результате я окажусь где-нибудь на непроходимых скалах и буду сидеть там как дурак, боясь пошевелиться, чтобы не уехать вниз. Был уже такой прецедент. После нездоровой ночи в холодном лесу я стал осторожным.

Поэтому я не стал искать, куда идти дальше, а развернулся и отправился назад. Воды у меня было мало, до Чобан-Куле далеко, поэтому приключения мне были ни к чему.

Теперь я шел по другой стороне "ущелья", прямо по траверсу горы - то есть на одной высоте, если кто не знает терминологии. Я помнил эту дорогу, я даже помнил, как ее мысленно описывал, когда первый раз сюда попал. "Узенькая тропинка в страхе прижималась к боку горы". Готовил для какого-нибудь отчета типа нынешного, но тогда блоги еще не изобрели.

Вокруг росли можжевельники, но солнце жарило так, что они почти не давали тени. Совершенно сухой и раскаленный воздух, орут цикады, короче, Крым как он есть.

С этого траверса всегда получаются очень красивые снимки Капчика - и именно поэтому я видел такие десятки раз, да и сам почти столько раз снимал. Но все равно не удержался.



Где-то внизу был Царский пляж, названный так, потому что вездесущий Голицын возил туда императора Николая. Представляю, как они там надегустировались голицынских вин.

С пляжа доносились вопли и крики, меня обгоняли матрасники, чтобы побыстрее туда попасть, а я полез вверх - между рогами Караул-Обы.



Между прочим, как я выяснил уже дома, поиски таврской лестницы надо было начинать именно отсюда, с площадки над пляжем. Где-то рядом и долины Рая и Ада. Ну что ж, оставим это на следующий раз.

Итак, перелазим Караул-Обу.



Первый раз за все время этого путешествия мне встретилась маркированная тропа, да еще и свежепокрашенная. Там и сям на камни были нанесены красные кружочки, вперемешку с желтыми, а из-под них просвечивали зеленые и синие полоски, оставшиеся от прошлых маркировок.



Я помнил, что переход будет тяжелым, но подробности из памяти выветриваются, и когда снова оказываешься на этой тропе, она шокирует. Постоянно вверх-вниз, то по обрыву, куда лучше не смотреть - далеко-далеко внизу там плещется синейшее море. Местами лежат огромные каменюки, по которым надо залазить как по лестнице, местами по ним надо спускаться метра на три вниз, и почти отвесно. Потом тропа как некое пространство для ходьбы заканчивается вообще, остаются только узкие коридорчики, петляющие между скал - в которых не развернуться и двоим. В общем, очень, очень живописно. Но трудно.



Тут уже отдыхающие из Нового Света не шастали. Я встретил только одного седовласого мужчину с двумя подростками - братьями или друзьями. Они легко скакали по камням так, что я даже немножко позавидовал. Я, честно говоря, и раньше-то по этой дороге отнюдь не шагал с небрежной легкостью, а теперь, через каких-то двадцать лет, она стала заметно посложнее.

Это я в детстве думал, что двадцать лет - огромное время, и двадцать лет назад были совершенно мифические времена, нечто вроде Золотого века. А теперь я знаю, что двадцать лет - это тьфу, они пробегут так, что и не заметишь. Как раз двадцать лет назад я был тут в первый раз, со своей девушкой, только мы шли тогда из Веселого на почту в Новый Свет, и отправили оттуда телеграмму домой, что у нас все в порядке. И было это не то чтобы недавно, но и не очень-то давно.

Это как в молодости двадцатидолларовая бумажка воспринималась как огромное богатство - а сейчас так, в ресторан раз сходить. Так что у этих парней все еще впереди - и очень быстро впереди. Пусть пока поскачут, чтобы ничего в жизни не пропустить.

В общем, когда через час или два я миновал каменный лабиринт и снова оказался на нормальной дорожке, пусть и висящей почти над морем, я почувствовал радость. Гораздо большую, чем я обычно ощущал от мысленных рассказов про преодоление и испытание себя.



Вообще надо было просто брать больше воды, тогда жизнь в горах проще и веселее.

С западной стороны носорога дорога пошла на спуск и я оказался в Веселовской бухте. Точнее, над нею. Впереди в синюю дымку уходили всякие мысы и скалы, все бледнее и бледнее, и уже где-то на горизонте еле угадывался Аю-Даг.



Парадоксально - местность вокруг Нового Света - одно из самых красивых мест в Крыму, эта бухта совсем рядом, но она вполне может претендовать на приз самого унылого и некрасивого места. Море, конечно, на месте, синее море, оно хуже не стало. Но вокруг никаких можжевельников, никаких грандиозных камней и загадочных скал. Гора имеется - и высокая гора, но вся она серая, потрескавшаяся и явно сложенная из пыли. У нас в городе тоже такая есть - туда пятьдесят лет свозили шлак с металлургического завода.



Перед горой пляж, тоже из серого песка, в котором лежат полукилограммовыые обкатанные валуны.



О, я помню прекрасно эту бухту. Я попал в нее прямо с Кавказа, после бесонной ночи во время совершенно аховского похода. Но со мной тогда была моя любовь. Или я с ней - сложно сказать, кто у нас был уке, а кто семе. И хотя я говорил себе: не вспоминай, живи здесь и сейчас, но картины прошлого хлынули потоком. Как мы спали прямо на берегу моря, стояла августовская ночь из черного бархата, а сверху на нас сыпались непрерывным потоком Леониды. А потом ночью до нас дотянулась какая-то шальная волна, хотя до прибоя было метров десять, и мы оттаскивали подальше мокрые спальники. Как ходили в это Веселое по долгой и скучной дороге, как дежурили по лагерю и отправились в Морское за хлебом, прямо через гору. Как она пела и играла на гитаре, а мне нравилось, как она поет и не нравились ее песни. Как мы ездили в Судак покупать билеты и пить кефир. И так далее, и тому подобное.

Но теперь это все можно было уже вспоминать. У этих картин было вырвано ядовитое жало. Я помнил их, но уже относился к ним спокойно. Потому что я помнил, как мы лезли тогда в гору, и это было двадцать лет назад, но одновременно помню, как я стоял на этом же месте, плакал внутри и вдруг почти увидел, как два человека - парень и девушка - поднимаются в гору с авоськами, а я сейчас развернусь и пойду назад в Новый Свет, а там сяду на автобус и уеду в Судак, где я тогда жил, и что наши дороги расходятся, и что есть я, и есть тот парень, и это вдруг внезапно совсем разные люди, и прошлое давно закончилось, и было это все десять лет назад.

В общем, я стоял на верхушке горы над веселовской бухтой и вспоминал уже не тот лагерь, а себя тогдашнего на этой же верхушке, понявшего, что уже ничего нет и не вернуть, и от этого постепенно ставшего свободным.

Короче, сложное наслоение, не хуже чем в геологии окрестных скал. Но я же обещал в начале немножко прустовщины, совсем чуть-чуть?

А еще, стоя на горе я понял, что до Чобан-Куле еще черт знает сколько идти, неизвестно сколько до Морского, а оттуда еще шесть километров, да еще по трассе, и поэтому лучше на сегодня ограничиться Морским. Там тоже есть кемпинг и наверное можно найти тихое местечко для каримата.

Давным-давно в бухте была всего одна поганая кафешка и ни одного магазина. Что, если так оно и осталось? Воды у меня уже не было. Сверху видны были, конечно, какие-то строения, но кто знает, что в них?

Начался долгий спуск, потом долгое шествие по песку мимо огромных палаток человек на десять - еще сохранившихся в этих местах, мимо отдыхающих, расположившихся на пляже - они традиционно приходят сюда из Веселого; вдоль огромной пыльной горы, которая тянулась и тянулась без конца. Наконец, я доплелся до палаток и повеселел. Теперь тут был и магазин, и ларек с квасом, приветливым продавцом и разными молочными продуктами - которые, увы, мне по-прежнему нельзя было пить, потому что из носа лило не переставая, и татарское кафе, и даже магазин с разными курортными принадлежностями. Сервис!

Я сразу отправился в кафе, названное в честь какой-то восточной красавицы, - не то "Гюльчатай", не то "Зухра". Официантки долго меня почему-то не замечали, хотя в кафе почти не было посетителей - только одна семейка из толстого папаши, жирной мамаши и выводка плотно сбитых детей.

И пока я сидел там, позабытый и заброшенный, мне пришла в голову светлая мысль: а зачем вообще идти в Морское, можно ведь и тут заночевать. Тут даже лучше: песок мягкий, люди на ночь разойдутся и никого не будет, да и вообще, идти никуда не надо, я уже здесь.

Поэтому я выпил два чайника чая, наелся в конце концов традиционной шурпы, достал из заначки и переложил в кошелек следующую тысячу и отправился назад на пляж.

Выкупался конечно, повспоминал чуток - как же без этого? Вот в этой расщелине стояла наша палатка - не на самом пляже, а почему-то на горе, вернее, во вмятине в горе, на высоте, куда еще приходилось лазить.

Во время купания вспомнил еще: примерно на этом месте я нырнул метра на три, обнаружил там мидий, облепивших большой камень, набрал и набил в плавки - а куда еще? Потом вся группа жарила их на крышке от кастрюли, но я не ел - не люблю ничего, что пахнет рыбой и водорослями.

А вот к тем камням мы плавали с.. как же его звали? Петрович? Кузьмич? Кличка, конечно. И уплыли мы на полкилометра точно, а моя любовь в волнении бегала по камням и взывала, заламывая руки: "Ихтиандр, где ты, сын мой?". Переживала - только непонятно, куда оно все потом делось. Когда мы в конце концов расстались, это был уже не человек, а биоробот, совершенно безжалостный и при этом тупой, прямой дорогой идущий прямо к пропасти. Надеюсь, она нашла потом свое маленькое счастье -  я лично в ее нынешней жизни ни одного проблеска найти не могу, но что немцу смерть, то русскому может и здорово.

Мимо меня прошла торговка пирожками, пляжники поспешили к ней и я услышал обрывок беседы: дескать, мы ваши пирожки целый год вспоминали, приехали сюда чуть ли не ради них.

Вечерело, солнце начало краснеть и тихо подбираться к другой горе, чтобы спрятаться за ней. Матрасники потихоньку собирались и расходились.



В голову залезла противная мысль и никак не собиралась оттуда уходить. Она была такая: погляди на себя, ты же натуральный бомж. Все люди как люди, спят в кроватях, а ты на песке, и нет у тебя дома, ты один, и все от тебя шарахаются. Я не бомж, это неправда - пытался возразить я, но это было бесполезно. Другой "я" был непреклонен.

Торговка пошла назад, и я не удержался. Пирожки ее стоили целых 150 рублей штука, но это реально было нечто. Огромные, домашние, из слоеного теста, напоминающие дирижабль, почти сплошь из начинки. Один - бананы с кремом, второй - творог с малиной. Вкус можете вычислить сами - он был явно не столовский.

Поэтому я жевал - это был хлеб, а в качесте зрелищ созерцал пацанчика лет тринадцати, который с неумной энергией лез на гору, потом не то прыгал оттуда, не то пытался кувыркаться, и лез снова.



Начало темнеть, я расстелил пенку, накрыл ее спальником, бросил сверху пару камней, чтобы не снесло, надул подушечку, нарядился в теплую рубашку, остальное спрятал в рюкзак и собрался смотреть вдаль на становящееся черным море, а может еще что вспомнить из того, древнего.



Ага, ага, ага.

Уже давно дул ветер, но я не обращал на него особого внимания. Зато он очень этого хотел и поэтому становился все сильнее. Когда стемнело, он уже был не легким бризом, а очень даже заметным потоком. Теплым, слава богу, но баллов на пять по шкале Бофорта.

Что особенно было противно, дул он не все время, а с периодом минуты в две. То есть, порыв, потом все успокаивается - кроме тебя, а ты лежишь и ждешь следующего, а его нет, и ты ждешь, а его нет, и это напрягает, и наконец он дует, дует, дует, несет на тебя песок, а потом снова тихо и снова ждешь.

Конечно, часы, тикающие под ухом, сверлять ночью мозг еще противнее, но и такой ветер - не подарок.

- Нет, так не пойдет, - решил я. - Не получится ночной идиллии под сверкающими южными звездами, придется тащиться в душную палатку.

Ага, ага, ага еще раз.

Напомню: моя палатка - хитрой конструкции. Она растягивается на колышках, которые надо вкапывать в землю. Ту самую, которой тут не было. Тут был только песок.

В песке колышки держатся - проверено в Тихой бухте. Но это если нет ветра. А он был.

Я мучался целый час. Уже было совсем темно, но светлый песок и звезды позволяли что-то разглядеть. Я вкапывал колышки с одной стороны - это было легко, затем дул ветер, палатка надувалась как парус, и легко выдергивала их назад. Играючи, можно сказать. Я придумывал разные инженерные решения - то пытался ставить сверху колышков камни, то пытался этими камнями зафиксировать сами веревки. То разворачивал палатку в разные стороны, надеясь, что ветер дует только в одном направлении. Но все тщетно. Он дул с разных сторон и плевал на все мои ухищрения.

В конце концов я сдался, весь в отчаянии и чуть ли не в слезах. Бесполезно. Я накидал на палатку камней, чтобы ее хотя бы не унесло и залег рядом. Где-то в сотне метров от меня стояли большие палатки, оттуда светил фонарь, там спокойно сидели или лежали, их не беспокоил ветер, и я ненавидел этих людей.

Спать не получалось. Проклятый ветер дул с аккуратными интервалами и прямо мне в голову. Внутрь головы, в смысле. В физическом смысле на мне была шерстяная шапка, а вот в ментальном ему не мешало ничего.

Я лежал и страдал, как страдаю всякий раз, когда хочу заснуть, а условий нет. Тело ослабевает, голова становится ни то, ни се - ни бодрствующая, ни спящая. Спокойно думать ни о чем не можешь - ветер сбивает с мыслей, а делать совершенно нечего. Кругом ночь, до рассвета еще черт знает сколько, идти некуда и нет сил, и невыносимо скучно и бессмысленно.

Да еще этот проклятый голос: ну что, бомж, добомжевался? Вот и поделом тебе.

Ну погоди, зараза, - подумал я. - Кто ты там, интроект (непонятно чей, я не помню, чтобы мне кто-то так хоть когда-то говорил) или какая-то особо социальная субличность вещает? Делать мне все равно нечего, я буду вести с тобой диалог. Узнаю, кто ты, откуда и что тебе надо. Конечно, с психотерапевтом это гораздо проще, но я кое-чему все-таки научился, да и делать мне было совершенно нечего.

В общем, в конце концов я доказал ему (или ей? или себе?), что я никакой я не бомж, а наоборот, уважаемый человек. Я - путешественник. Деньги я не выпрашиваю, наоборот, трачу, снаряжение у меня солидное, тщательно подобранное, а что я на песке сплю - так в путешествии всякие превратности бывают. Приходится терпеть ради высокой цели. Подумаешь, небритый и слегка грязный - доктору Ливингстону приходилось куда хуже. Тут хоть дикарей нет, а совсем наоборот - цивилизация, и продается вкусный "Снежок".

Надеюсь, что убедил.

Оставшуюся часть ночи все равно нужно было как-то провести, поэтому я смотрел на звезды, пытался абстрагироваться от проклятого ветра и мучительно ждал наступления утра. И когда чуть-чуть посветлело, я кое-как заснул.