Александр Гаврилов (интервью) // "Вечерняя Москва", 16 апреля 2020 года

Трагизм самоизоляции и перезапуск нашей культуры

Одиночество творчества и тема литгероев в изоляции известна. Об этом «Вечерняя Москва» говорит с директором института книги Александром Гавриловым, попавшим в изоляцию в Перу.

— Писатель и самоизоляция — тема, хорошо знакомая нам по творчеству Пушкина и Робинзонаде. Пушкин и Болдинская осень, равно как и его «Дорожная жалоба», — образец творчества в изоляции.

— Это так. Пушкин оказался заперт в Болдине. И там появилось то, что мы называем Болдинская осень, или точнее Болдинская изоляция. «Дорожная жалоба» — очень важная часть этого периода — «Иль чума меня подцепит...». И впервые употребляемое «иль шлагбаум в лоб мне влепит» в привычном нам употреблении шлагбаума из известного анекдота про ворону. Чума же у него выступает как актор. Это активно действующий субъект без гуманоидного измерения, о чем мы говорим и сегодня. В этом и есть важнейшая функция литературы в период невзгод.

То же самое мы встречаем у Боэция, написавшего в тюрьме потрясающую книгу «Утешение философией». Только в ней он и видит обретение полного утешения. Мне кажется, что утешение литературой еще более эффективно в период отчаяния.

Литература предлагает нам отвлечься от нашего бессилия. Первым изолянтом в мировой литературе можно считать Каина. Он изгнан из своего племени. Он говорит, что наказание слишком тяжело для него, а потом основывает город. С него и начинается городская цивилизация, появляется кузнечное ремесло, городские искусства и так далее. Появляется жизнь от земли и от города. Из этой коллизии возникает и суть отчуждения труда Маркса.

— Возможна ли изоляция в сегодняшнем мире в каноническом понимании?

— После сетевой революции ХХ века наша изоляция уже не изоляция. Даже онлайн-лекции — это показатель времени. Разговор по скайпу — это не живой разговор, но это постоянный информационный поток. Мы одновременно не присутствуем в тысяче мест и в то же время везде, без понимания себя в этом мире. И нынешняя ситуация может нам позволить себя в мире осознать.

И надо заметить, что робинзонада в прошлом относилась к выживанию в дикой природе, а не призывом к самосовершенствованию, о чем говорим сегодня.


— Если следовать логике прошлого — нынешний принесет в нашу культуру возрождение? Ждать ли нам от нынешних литераторов прорыва в период самоизоляции или нынешняя интернет-чума не дает такой возможности?

— С одной стороны, я уверен, что польза от этого вируса для литературы будет. Мне кажется, что современная литература терзаема отсутствием трагического. Она сейчас не понимает, где верх, а где низ. Переживание страха смерти, уязвимости должно вернуть литературе голос. Я очень надеюсь, что пандемия перезапустит европейское искусство. Всемирная подключенность мешает литературе жить. Рассказик можно опубликовать прямо сейчас и получить обратную связь. Иногда стоило бы талантливых людей принудительно изолировать. Я давно лелею мечту заключить Дмитрия Быкова в крепость и оставить наедине со стопкой бумаги и пером. По-человечески это очень плохо, но для культуры грандиозно. Хотя я к этому не призываю. Помните, как у Стивена Кинга в романе «Мизери» фанатка изолирует писателя и заставляет писать для себя.

— Можно ли причислить к самоизолянтам капитана Немо и героев книг о подростках, которые оказываются изгоями среди себе подобных?

— Капитан Немо — типичный случай изолянта. Для Жюля Верна это очень важная традиция, он всегда следовал робинзонаде. А что касается подростковой темы — это очень интересный поворот. Это человек в скорлупе ореха, именно изоляция делает его самоуглубленным. А дальше следует духовный рост или отчаяние. Достаточно вспомнить рассказы Джерома Селинджера. Это переживание непринадлежности к миру. И это важный момент, поскольку автор может писать, не оглядываясь на читателей и их мнение. Он живет в собственном мире, что зачастую оказывается важнее комментариев под постами и прочими радостями нашей сетевой жизни.