Блоги |
История моей жизни. Еще о свекрови.
Праздники кончились, отзвучали победные фанфары и мы вернулись в суровые будни. А я хочу продолжить свой затянувшийся рассказ о свекрови. Может быть, излишне затянувшийся, но вы так добры, что читаете с интересом и пишете хорошие комментарии. Поэтому позволю себе продолжить.
Я уже говорила, что Александра Ивановна заведовала сберкассой. Когда мой дядя Пинхус узнал об этом, то он ее очень зауважал. До войны мой дядя был бухгалтером-ревизором в управлении всеми сберкассами Днепропетровской области. Он рассказывал, что очень немногим удается проработать в этой должности и уйти на пенсию благополучно. Обычно заведующая сберкассой берет из кассы немного денег на какую-нибудь важную срочную покупку и сразу же эти деньги возвращает. Потом берет больше денег и тоже возвращает и так далее, потом берет такую сумму, которую не может вернуть сразу и тут как раз ревизия обнаруживает недостачу. Вот с Александрой Ивановной ничего подобного не случилось, ей удавалось легко устоять перед искушением воспользоваться казенными деньгами.
Но вернемся в квартиру в Зарядье. К нам с Игорем туда ходили наши друзья, шумная богемная компания, пьющая: Юз Алешковский, Герман Плисецкий, Давид Ланге и другие, и Александра Ивановна против этого не возражала. В Германа она даже была немного влюблена, в него все женщины влюблялись, и Александра Ивановна не стала исключением, значит, была настоящей женщиной. Когда приходил Герман, она спрашивала меня: «Вы Германа покормили? Вот угостите его» и давала тарелку с чем-нибудь вкусным.
При посторонних, при гостях, Александра Ивановна вела себя вполне прилично, как полагается матери семейства. Однажды, проездом, из Лениногорска в Мичуринск к нам заехала Зоя, жена Феликса. Был жаркий летний день. Зоя, не снимая блузки, засунула руки под блузку и сняла с себя лифчик, в котором в жарком поезде спала две ночи. Лифчик был грязный, потный и вонючий, Зоя сунула его прямо в нос Александре Ивановне и сказала повелительным голосом: «Пришейте пуговицу». Я испугалась. Я с Александрой Ивановной общалась как по минному полю ходила, боясь вызвать взрыв, а тут такое. Я подумала: ну сейчас, Зоя, тебе объяснят как правильно себя вести, но к моему величайшему изумлению, Александра Ивановна схватила Зоин лифчик как подарок и сказала с радостной готовностью: «Сейчас пришью». Нашла у себя подходящую пуговицу и пришила.
Александра Ивановна довольно часто бывала в гостях у своей старшей сестры Муры, и всякий раз, возвратившись, говорила с сокрушением в голосе: «А я у Муры опять устроила дебоширство перед уходом». Я прекрасно понимала, почему она устроила дебоширство. Мура была ее единственным родным человеком, не считая детей, с которыми у нее не было взаимопонимания. Она надеялась, что Мура ее выслушает, поймет, поддержит, утешит, но так не получалось. Мура не хотела ее слушать, а сама рассказывала ей о том, что ей в данный момент было интересно. Рассказывала, как дети ее приятельницы взяли ребенка из детского дома и с этим ребенком у них какие-то сложности. Александра Ивановна говорила нам: «Я ей говорю: Мура, я тебе про свою внучку рассказываю, она и тебе не чужая, Леночка болеет, врач говорит, что ей в нашей квартире вредно жить и Игорь с Линой не знают куда ее увезти, а ты меня не слушаешь, тебе интереснее про приемного внука какой-то своей приятельницы».
Как-то много лет спустя, когда Зарядье уже снесли и расселили, а мы с Игорем уже давно жили на Смольной, Александра Ивановна пришла к нам днем. Тогда телефонов не было и в гости приходили без предупреждения. Игоря дома не было, а у меня сидели мама и её подруга Лиза Шаргородская и мы обедали. Неожиданно раздался звонок в дверь. Я открыла, вошла Александра Ивановна, к моему великому удивлению мама и Лиза встретили ее с большой радостью, совершенно искренней, помогли раздеться, проводили в ванную вымыть руки, усадили за стол, пододвигали что повкуснее. Долгий обед прошел в дружеской обстановке. Не помню, о чем говорили, но завязалась какая-то беседа, интересная для всех. Александра Ивановна, не дождавшись Игоря, сказала, что ей нужно уходить, встала и вдруг заплакала. Сердобольная Лиза тут же вытащила платок и заплакала еще сильнее. Проводив Александру Ивановну и закрыв за ней дверь, Лиза вернулась в комнату и сказала: «Нехамочка, ты понимаешь, почему она заплакала?» Мама сказала: «Мне больше интересно, почему это ты вдруг заревела?» Лиза предположила, что Александра Ивановна подумала, что вот мы все старые, может быть, больше не увидимся, это наша последняя встреча, прощальная. Но плакала Александра Ивановна, конечно, не из-за этого. Она всегда знала, что есть какая-то другая жизнь, где люди понимают друг друга, любят, уважают и поддерживают и здесь она убедилась, что такая жизнь действительно есть, только ей почему-то она не достается.
Я хочу сказать, что я всегда была счастливым человеком, жила в атмосфере любви, а моя свекровь была несчастный человек, вокруг нее был холод, может быть, ее характер был тому причиной, но ей от этого было не легче. А я всегда была на стороне несчастных. Если один человек счастлив, а другой нет, то совершенно очевидно, кому нужно больше уделять внимания, чьи интересы в приоритете. Это была моя позиция, но, к сожалению, не могу сказать, что мне всегда удавалось этой позиции твердо придерживаться.
В 1963 году Зарядье стали сносить, и наш дом стали расселять. Хочу немножко рассказать про Зарядье, его давно нет, это было очень интересное место. Зарядье – это район между улицей, которая в советское время называлась улицей Разина, а до и после советского времени Варваркой, и Москвой-рекой. Это самый старый район Москвы, такой же старый, как Кремль, там еще сохранились двухэтажные дома без канализации. Жильцы этих домов пользовались деревянными сортирами во дворе, в которых тоже канализации не было. Зловонное содержимое выгребных ям вывозили ассенизаторскими машинами. Были там дома галерейного типа, мне такие дома очень нравятся, я жалею, что таких домов больше не строят, в таком доме жила моя однокурсница Валя. Я бывала у нее в гостях. В университете я с Валей мало общалась, она не принадлежала к нашей компании, а когда я вышла замуж и стала жить в Зарядье, оказалось, что мы с ней соседи. Я спросила Валю, как ее фамилия, и она мне ответила: «Моя фамилия третья». Я догадалась, что ее фамилия Сидорова, третья в ряду русских фамилий: Иванов, Петров, Сидоров. В Зарядье было несколько церквей, ни одна из них не была действующей. В одной из церквей, кажется, Знаменская она называлась, размещалось наше домоуправление. На колокольне жил слесарь-сантехник с семьей. В красивой церкви, которая называлась Анна в Остром углу, располагался Госконцерт. Мы видели, как к этой церкви по запутанным переулкам Зарядья пробираются известные певцы, певицы, чтецы, танцоры и конферансье. В английском подворье тогда находилась библиотека иностранной литературы, которой руководила еще Рудомино.
Я уже говорила, что окна нашей квартиры выходили во двор-колодец. Двор был заасфальтирован и по вечерам во дворе были танцы. Как во дворе Окуджавы, он писал об этом: «Во дворе, где каждый вечер все играла радиола, и где пары танцевали, пыля». Мы с Игорем, конечно, в этих танцах не участвовали, а Валя Тареева танцевала до упаду. В нашем дворе Михаил Швейцер снимал свой фильм «Воскресение» про маму Толстого. Наш корпус изображал острог, но для того, чтобы его снять в качестве острога, его снаружи отремонтировали. Жители противоположного корпуса возмущались тем, что их корпус не отремонтировали. Им объяснили, что ремонт сделал не ЖЭК, а Мосфильм. Из нашего двора в коляске выезжал актер Матвеев, который играл Нехлюдова. Когда киношники работали в нашем дворе, то увидели много для себя интересного. В окне третьего этажа всегда сидел Васёк, не помню его фамилии, пьяный, с распухшей физиономией. Киношники закричали ему: «Молодой человек, спуститесь к нам, вы нам нужны, у нас есть для вас предложение, мы можем сами к вам подняться». Васёк молча закрыл окно и больше в окне не появлялся, карьера кинозвезды его не прельстила. Киношников заинтересовала квартира на низком первом этаже, в таком же, как наш, в корпусе напротив. Они установили камеру и начали было снимать, но тут во двор вошла хозяйка квартиры Инна и сказала: «Что это вы делаете? Пожалуйста, поищите себе другой ландшафт». Расскажу немного про Инну, она стоит целого поста. Она была высокая пышная натуральная блондинка, со следами былой красоты. Ходила всегда на очень высоких каблуках, будучи уже немолодой, выглядела младше своих лет. Как-то она зачем-то зашла к Александре Ивановне, и мы с ней случайно разговорились, после чего она стала для меня интересным и прямо-таки драгоценным человеком. Оказалось, что Инна прежде жила на Украине и до 1934 года, до того, как столицу республики перевели в Киев, работала в Харькове, в редакции главной украинской газеты, не помню, как она называлась, машинисткой. Машинисткой Инна проработала всю свою жизнь. Вокруг этой харьковской газеты группировались молодые поэты, писатели и прочая пишущая братия. Они все были дружны с Инной, думаю, приударяли за ней, среди них был Владимир Сосюра, один из моих любимых украинских поэтов. Его лирика – это был пронзительный рассказ о его любовной истории, откровенный рассказ о любви, со всей ее грязью. Сосюра влюбился в чуждую ему по духу женщину, он боролся с этой любовью, но любовь оказалась роковой. Писал: «Тільки кличе і тягне мене, де з-під шовку вбрання виглядають дорогі кружева "комбіне"». Вот осуждал и шелковые платья и белье с дорогими кружевами, а все равно любил. Она все-таки вышла за него замуж, и у них родились дети, мужу она изменяла и он это знал, писал: «Раз знайшов я твої панталони, передерті, засохлі й брудні...». Поэт просил, чтобы она рассказала о нем детям: «Розкажi iм, що е на Украине, iхнiй батько, богатiй як Крез. Вiн богатiй на боль i сумнивi, на страждання, любов i пiснi, що була ти зи мною счастлива i вi сни позiхнеться мени». С этой женщиной у поэта были и идеологические разногласия. Он писал (я позволю себе перевести): «Ты всегда Украину мою не любила, смеялась над нею».
Я так любила Владимира Сосюру, что украла его книжку. Это единственная кража в моей жизни. Я ее украла у своего брата Феликса и решила, что если Феликс спохватится и потребует книжку вернуть, я верну. Но он не потребовал, и сборник до сих пор стоит у меня. Так вот, Инна была лично знакома с Сосюрой и была свидетелем всей его трагической любовной истории и жену его она знала, и стихи Сосюры о его несчастливой любви про сорванные грязные панталоны она, так же как и я, знала наизусть. Я не знаю, была ли Инна когда-нибудь замужем, но когда я ее знала, она жила со взрослым сыном, умственно неполноценным.
Однажды Инна шла по улице, возле нее остановилась машина, из машины вышел немолодой мужчина и с воплем: «Инна, как же я рад тебя видеть» стал ее обнимать. Она не сразу узнала в нем одного из тех ребят, что собирались вокруг редакции украинской республиканской газеты, не узнала бы, если бы он себя не назвал. Он состарился, а Инна совсем не изменилась. Он сказал, что теперь он декан факультета журналистики МГУ, пригласил Инну посидеть где-нибудь, вспомнить молодость, был очень рад встрече, хотел продолжить знакомство, но Инна почему-то этого не захотела. Какое-то время декан факультета журналистики буквально преследовал ее. Я видела его машину у въезда в наш двор, но Инна была непреклонна, вот не знаю, почему, может быть потому, что он стал деканом, а она осталась машинисткой, может быть, стеснялась своего бедного жилища и умственно неполноценного сына… У меня с Инной сложились очень хорошие отношения. Когда я на привезенную из Станислава шкурку коричневого каракуля выменяла портативную пишущую машинку, Инна учила меня печатать. Я не научилась, а Игорь научился.
Продолжение следует.