«Ситуацию не получится лакировать, нужна честность»
Юлия Плотникова — главный врач центра по борьбе со СПИДом, один из ключевых сегодня людей в здравоохранении Иркутска. Десять лет назад она пришла из науки и естественно вписалась в лидерскую роль: завершила унылый долгострой, оснастила здание новейшей техникой, радикально обновила команду. И в городе, выросшем из острога, была объявлена война самой знаковой болезни времени. Сейчас, когда эпидемия COVID-19 дотянулась до берегов Ангары, центр — оплот борьбы и пример работы. Кроме прочего, пандемия вытащила на свет тяжелые проблемы отечественной медицины.
— Вы слышали о теории индийских ученых, которые предположили, что в геноме ковида есть последовательность вируса СПИДа? На этом строится конспирологическая, но тем не менее, учитываемая многими, теория о том, что в Китае искали лекарство от СПИДа и таким образом сгенерировали новый вирус. Что думаете?
— Что это действительно конспирология, это не доказано. Вирус ковида с вирусом ВИЧ схожи только своим генетическим материалом и какими-то ферментными системами. Мы пока мало об этом знаем. И препараты, которые применяли для лечения ковида, в частности те, которые используются для лечения ВИЧ-инфицированных, оказались малоэффективны.
Поскольку вирус изменчивый, то, скорее всего, найти к нему вакцину будет очень-очень сложно, как и в случае с ВИЧ. Американские ученые пишут, что через два года возможно, ее создадут, но это совсем не факт.
— Может ли опыт, извлеченный в борьбе со СПИДом, помочь в борьбе с ковидом?
— Напрямую.
— А именно?
— Потому что это тоже инфекционное заболевание. И подходы к нему такие же — выявление, диагностика, профилактика, протоколы лечения.
Наша модель отстроена на всю огромную Иркутскую область: со всего региона, полторы тысячи километров от севера на юг и 1400 — с запада на восток — к нам доставляют биологический материал — поездами, машинами, самолетами, как угодно, и мы делаем анализы и тесты.
— Звучит, как армейская спецоперация...
—Медики — военнообязанные люди, так что и у нас строгая дисциплина, развит самоконтроль.
Раньше как было: довезти биологический материал за тысячу километров, а потом съездить за анализом, бумажку забрать и снова увезти. А теперь все это у нас в единой цифровой системе. И специалисты в системе оперативно видят результат. Это очень радует докторов как главных, так и не главных.
— Место центра в жизни региона и его авторитет определяют высокие технологии?
— И профильные специалисты. Мы — пятый, самый высокий уровень в медицинской иерархии, потому что работаем с действительно высокими технологиями, это истинная наука. Нам потому и доверили заниматься диагностикой ковида, что в этой ситуации могла помочь только организация, имеющая необходимое суперсовременное оборудование. У нас здесь стоят мировые локомотивы, которым можно доверять априори.
И к тому же, роботизированная техника это — минимум человеческого фактора, отсюда достоверность результата, надежность и доверие.
— Как действует роботизированная техника?
— Когда от человека берется биологический материал (кровь, плазма, сыворотка, мазок), мы ставим это в прибор. Он работает сам: ничего не надо капать, делать, глазом смотреть… Ведь любая оплошность, любая неточность всегда связана у нас с человеческим фактором. Врачам, работающим в сельских лабораториях, проще ошибиться, у них нет такого передового оборудования, как у нас.
Здесь — отработал первый прибор, человек берет закрытую емкость, переставляет во второй прибор, закрывает крышкой и прибор работает, и дальше — в третий, и дальше — выдается результат. Получаем детализированный итог с колоссальной сложности подсчетами.
Мы работаем без права на ошибку: речь идет о социально значимых заболеваниях.
Сказать человеку, что у него ВИЧ, а потом: «Извините, мы ошиблись...», — недопустимо, это может разрушить пациенту жизнь.
— Что сегодня самое трудное в вашей профильной деятельности?
— Один из важных нюансов — это противоречия в нормативно-правовых актах различных ведомств. Например, есть САНПИН, а есть приказ Минздрава — мы работаем по обоим, но они декларируют разные подходы. Отсюда возникает коллизия со статистикой.
Роспотребнадзор учитывает кумулятивное число больных, а Минздрав — число живущих с ВИЧ. И отсюда в СМИ появляются разные цифры. Это вызывает недоверие у людей. И потому, на мой взгляд, нужно упорядочить всю эту информацию.
Нужно унифицировать отчеты, и они должны всеми читаться и пониматься одинаково. И еще для нас крайне важно развитие междисциплинарных подходов, поскольку ВИЧ — болезнь на стыке специальностей: педиатрия, неврология, онкология, фтизиатрия и других.
Важны профессиональные кадры во всех областях медицины, необходимо возрождать консилиумы врачей с выработкой единой тактики лечения пациента, потому что сейчас в работе иногда возникает недопонимание. А все это отражается на пациенте.
— Какая часть ваших сотрудников сейчас переведена на борьбу с эпидемией?
— Прежде всего инфекционисты и эпидемиологи, психологи, плюс социальные работники. Созданы мультидисциплинарные бригады — основные и резервные.
— Как они защищены?
— Они защищены, например, теми костюмами, в которых работают в пекинских госпиталях, из лучших тайвеков, снаряжены всеми самыми качественными дезсредствами; в лифте, где транспортируют биологический материал, установили рециркулятор, чтобы обеззараживать воздух, потому что это реально опасно.
— Работаете в три смены?
— Да, уже с апреля. Так получилось, что наша местная инфекционная больница не смогла стать диагностической базой. Работу с исследованиями взяли на себя мы и другие лаборатории области. Но львиная доля сегодня приходится на наш центр.
— То есть без вашего центра некому было бы бороться с эпидемией?
— Ну, борьба разноплановая: мы занимаемся диагностикой, госпитали — пациентами, волонтеры — социальной работой. Проводим исследования для всех медицинских организаций в области. Начинали со ста анализов в день, теперь делаем от 500 анализов в сутки и больше, но при этом не бросаем основную работу.
Задачи, которые ставит перед нами государственная программа по противодействию распространения ВИЧ-инфекции, остаются актуальными. У нас во дворе стоит автопоезд, две машины мобильной лаборатории. Мы их покупали для работы по ВИЧ и вирусным гепатитам, сегодня они работают и на ковид-диагностику. Продумана максимально безопасная логистика.
За неделю мы перепрофилировали и оборудовали для работы дополнительное помещение: подвели приточно-вытяжную вентиляцию, отдельную от всего центра, поставили боксы и дополнительные фильтры.
Люди с первого дня работают в защитной одежде. Мы несколько раз приглашали специалистов из противочумного института, которые обучали, расставляли акценты, объясняли нюансы работы с особо опасной инфекцией.
Наши сотрудники работают в специальных боксах, там есть рация, они не заносят туда ни телефоны свои, ничего. Костюмы удобные, очки плотно прилегают, а не строительные с перфораторами. Я знаю, что такое особо опасная инфекция. Защищены.
— Иркутск считается проблемным регионом в отношении ВИЧ-инфекции, как это сложилось?
— Исторически. Рубеж столетий — самые пиковые годы. Иркутск — областной центр: наркотрафик из Афганистана, много транспортных узлов, город студенческий (пятая часть населения) — эпидемия ВИЧ-инфекции имела взрывной характер.
Иркутск — город богатый: нефть, газ, золото, мех, лес. И «золотая молодежь» поголовно вовлекалась в эпидемию. Наркотики, чаще всего героин, употребляли молодые люди, и 95% на тот момент составлял парентеральный путь передачи ВИЧ-инфекции, только потом инфекцию стали передавать половым путем, а в эпидемию стало вовлекаться все больше женщин. К тому же наша тема долгое время была абсолютно табуирована.
— Табуирована, потому что СПИДа у нас нет и быть не может?
— Именно. А когда нет достоверной информации, вакуум всегда заполняется чем-то. У нас — ВИЧ-диссидентскими течениями, которыми печально прославилась Иркутская область. ВИЧ-диссидентство есть везде, но здесь оно зародилось в медицинских кругах, это беда.
У меня в кабинете стоит портрет Люка Монтанье: человек Нобелевскую премию получил за открытие ретровируса ВИЧ, но многие медики до сих пор бессмысленно отрицают его существование.
Когда я преподавала, студенты мне говорили: «Юлия Кимовна, нам на патанатомии сказали, что СПИДа нет».
На тему ВИЧ множество спекуляций; это медленная инфекция, не острая, как ковид, у нее длительный латентный период, она годами течет бессимптомно. ВИЧ — отрицание и сегодня барьер для качественной медицинской помощи и профилактики инфекции.
— Есть ли дискриминация или хотя бы ее элементы в общественном сознании по отношению к ВИЧ-инфицированным?
— Безусловно. Это есть везде, не только в Иркутске, во всей России, во всем мире. Другое дело, как на это реагируют власть, СМИ, общество.
— Как в регионе реагируют?
— По-разному. Мы начинали как раз с анализа отношения к этой проблеме во врачебной среде — акушеров-гинекологов, терапевтов, педиатров: к ним попадают роженицы, к ним приходят с младенцами.
Выясняли у них, сократят ли время приема, перенаправят ли пациента, как реагируют — нейтрально, положительно, негативно? И видели, что дискриминация есть. Но могу четко констатировать: за 10 минувших лет многое изменилось.
— В связи с чем?
— Это результат колоссальной работы всего медицинского сообщества. Мы приглашаем экспертов федерального уровня, учим врачей первичного звена, собираем на конференциях ведущих ученых, экспертов, лидеров мнений из России, из Москвы, из Санкт-Петербурга.
Наш Байкальский форум уже известен как бренд... Главный специалист страны — профессор Евгений Воронин — человек, который бесконечно предан своему делу, искренне радеет за все происходящее и очень нам всем помогает. Кроме того, мы организовывали тренинги через Международную организацию труда, работали с профсоюзами, с промышленниками, предпринимателями, людьми, отвечающими за охрану труда в трудовых коллективах. Объясняли им все про ВИЧ-инфекцию. Это снимает страх и напряжение.
— Ваша служба медико-социальной реабилитации включает юристов, психологов, социальных работников...
— Да, если у человека выявился ВИЧ, ему необходима психологическая помощь. Это школы пациентов, индивидуальные и групповые, это регулярное посещение психолога, особенно в первый период аффекта, когда трудно принять диагноз. Дальше — стадия диспансерного наблюдения. Потом снова — работа психолога.