Священная рябь (продолжение)

Нарушенное равновесие кроваво и восстанавливается встречной кровью. Классический сюжет незачем пересказывать в деталях. Агамемнон погибает, вернувшись домой, от рук собственной жены, возненавидевшей его после смерти дочери (встречное движение Геи). За него мстит его сын Орест, убивая мать – не менее кошмарное деяние, вдохновленное свыше, которое требует такого же адского восстановления, и на сцене появляется предпоследний аргумент: Эринии-Эвмениды, посланницы Праматери, богини непреодолённого, длящегося и передающегося страдания, духи рессентимента и мести, «богини темных недр земли», «ненавистные олимпийцам». В финале наступает время диалога, коммуникации, дискуссии и «культурного сознания»: суд из афинских горожан под председательством Афины Паллады, который должен решить судьбу Ореста, голосует поровну, однако ужасные божества ночи получают солярную олимпийскую компенсацию. Sol Invictus освещает и эти бездны. Эринии преодолены – дочерью Зевса торжественно признаны, приглашены и включены в афинский пантеон. К божествам, означающим вечную неизбывность зла, применён оператор культуры. Ослепляющий непреодолимый свет обращает их в камень – в камень храмов, статуй и почитания. Пришедшие из мглы и тени, они выведены из тьмы. Отныне Аттика – их гостеприимный дом. Со всеми вытекающими отсюда обетами и последствиями. Саморазрушение и хаос конвертированы в силу полиса. В финале всё тонет в бесконечном Солнце, заливающем собой сцену и гладь моря. Но и у него есть черная изнанка.

Понимание иерархической многоуровневости реальности у Эсхила прослеживается всюду. И сам-то Зевс – уже который по счету уровень высшего, то есть оно несколько раз приносило в жертву себя самого и обновлялось.

Кто бы ни был ты, великий бог,
Если по сердцу тебе
Имя Зевса, "Зевс" зовись.
Нет на свете ничего,
Что сравнилось бы с тобой.

(Агамемнон, 170, пер. С. Апта)

– очень необычно для христианского слуха звучит этот текст, отделяющий в мировой власти сущность и имя.

Непомерной силою кичась,
Прежде бог царил другой.
Он давно уж позабыт,
И преемника его
Победитель одолел.
Славить Зевса песнею победной -
Это значит мудрым быть.

(Агамемнон, 180, пер. С. Апта)

– продолжает Эсхил.

Позабыт? Но по крайней мере одно из прежних имён-уровней высшего – Крон – звучит регулярно. Где текущая локализация предыдущего уровня? Это – Тартар. Гомер говорит (Илиада, VIII, 478) о Тартаре как о «последних пределах суши и моря». «Сверху корни земли залегают и горько-соленого моря», в «Теогонии» дополняет пейзаж Гесиод. Он оставляет и следующую фразу, повергающую в смущение не только богов, но и позднейших комментаторов:

Там и от темной земли, и от Тартара, скрытого в мраке,
И от бесплодной пучины морской, и от звездного неба
Все залегают один за другим и концы и начала,
Страшные, мрачные. Даже и боги пред ними трепещут.

То есть, резюмируем, корни Тартара – в Тартаре, и там же корни Земли, Моря и Неба. Тартар же – резиденция силой огражденных там Крона и титанов. Тартар маркирован Кроном.

Крон и корни – это то, чем всё было когда-то, но превзошло. И все персоны окружения неистовой самопреодолевающей силы, которая в разные эпохи называет себя по-разному, отличая себя от себя, загоняя в Тартар и вознося на Олимп – представляют собой её градации, уровни приземленности и преодоления, пра-основного и небесного, при том, что пра-основное – это её же «вчерашний день», её же пройденный этап (этимология имени Крон от «хроноса», которая вертелась в голове у древних, напрашивается не на шутку, что подтверждает Ницше, чья всё о том же «Песнь странствующих в ночи» в «Заратустре» звучит с ударами колокола, изначально и привычно символизирующими время). На самом верху – Зевс, в самом низу – минус-Зевс, Крон, черная изнанка Света, его Само-Отрицание. Всё прочее между ними. Сама великая Мать-Земля, Гея, уже нечто среднее, нечто на полпути, в глубине предрасположенное к союзу с высшим, а вовсе не абсолютная метафизическая противоположность. С высшим, которое имеет обыкновение обновляться, аннулировать и сбрасывать себя в Тартар и подниматься выше.



Пространство между ними заполнено игрой светотени – «синтетическими» богами, которые совмещают противоположности и варьируются по степени приближенности к одному или другому полюсу. Собственно разрешение основного конфликта «Орестейи» и означает разметку и маркировку пространства, разделяющего стороны, его градуирование, проброс лестницы, ведущей сверху вниз ровно в такой же мере, как и снизу вверх. Текст Эсхила – это постепенное вспыхивание-проступание из мглы промежуточных уровней, устанавливающих связь. У Гомера в «Илиаде» (VIII, 18) Зевс в кульминационный момент повествования заявляет богам:

Цепь золотую теперь же спустив от высокого неба,
Все до последнего бога и все до последней богини
Свесьтесь по ней; но совлечь не возможете с неба на землю
Зевса, строителя вышнего, сколько бы вы ни трудились!
Если же я, рассудивши за благо, повлечь возжелаю, -
С самой землею и с самым морем ее повлеку я
И моею десницею окрест вершины Олимпа
Цепь обовью; и вселенная вся на высоких повиснет -
Столько превыше богов и столько превыше я смертных!"
Так он вещал, - и молчанье глубокое боги хранили

Но боги, к которым он обращается, и есть та цепь в «Орестейе», решающая именно эту, оглашенную им задачу: пристегивания земли и моря к Олимпу. Афинский трагик в подробностях как раз об этом.

Выше прочих фигурантов трилогии – первое звено в цепи – Аполлон. Его реплики у Эсхила, обращенные к Эриниям, максимально надменны, он покровитель Ореста, не желающий никаких компромиссов. Он в наибольшей степени власть, в наидальнейшей – страдание. И, однако, он брат той самой Артемиды, хранительницы-охотницы, печалующейся о всякой живой твари. Следующая градация – Афина. Солярное погружено в ней в земное, женское, светлое в тёмное, высшее переплетено с глубоким. Она ближе к Земле как богиня-дева, но она только дева, вечная девственница. В решающий момент афиняне слышат из её уст:

Ведь родила не мать меня. Мужское все
Мне ближе и дороже. Только брак мне чужд.
Отцова дочь я, и отцу я предана.
И потому жалеть не стану женщину,
Убившую супруга. В доме муж глава.

(Эвмениды, 739, пер С. Апта)

Налицо внутренний конфликт, динамическое неразрешённое состояние, зависшее до стадии брака-рождения-материнства, гармонизирующей небесное и земного. И не случайно Афина – богиня конфликта, воительница, вдохновляющая и возбуждающая воинов. Их таких две, но разноуровневые: Афина и Артемида, с разной степенью преобладания солярно-олимпийского над женско-земным. Афина небеснее. Обе они дуальны, как и Аполлон. Артемида – богиня-охотница/хранительница_и_убийца_живого, но богиня плодородия и девственности одновременно, тогда как Аполлон настолько же коварен, жесток и губителен, насколько «ясен» и «светел»; чем мне и нравится фото, открывающее «античность»; к примеру, случаи внезапной смерти внешне здоровых людей ассоциировались в архаике с Аполлоном: вышел светлый бог пострелять из лука по нижестоящим тварям. Аполлон настолько высок, что лишь его женская ипостась – сестра Артемида – косвенно выдаёт присутствие в нём тёмно-земного, да мифы-мартирологи о его земных странствиях, рабстве у людей в наказание от Зевса, и рьяное участие в троянской войне на стороне проигравших – Феб (как второе Я царя богов) у Гомера самый рьяный заступник Илиона; когда Август, наследуя погибшему в сенате лидеру партии популяров, выбирал Аполлона своим личным покровителем и обновлял его храм на Палатине, он, возможно, программно и официозно устанавливал эту связь с архетипом проигравших: метафизически близки троянцы и плебс, страдавший веками от высокомерия нобилитета, а теперь милостью рода Юлиев берущий реванш в лице/безличии цезаристского режима.

Тем не менее, «златокудрость» Локсия, как и склонность к использованию лука в качестве основного оружия, ощутимо ведёт в догреческую индоевропейскую древность (условно, но напоминая Арджуну, Бхишму или Юдхиштхиру, стрелков из лука над Курукшетрой). И все трое – я о греческом пантеоне – боги «рациональностей», «искусств», «умений», «хитростей»: Артемида – госпожа охоты (нижний уровень), Афина – инициатор военно-политических ухищрений, Аполлон – клон Зевса, хранитель и разрушитель (господин) форм в целом, владыка музыки и гармонии, царь в Дельфах (то есть контролер будущего времени, с которым заранее сверяли любые начинания, планы и проекты), освятитель соединения противоположностей, связанного с натянутым луком, и попадания в цель. Артемида, хотя это ни разу не проговаривается, как архетипическая хранительница-охотница, эйдетически синтезирует то, что можно назвать промысловым одомашниванием животных (синтез истребления и хранения), домашним хищничеством, и не случайно, нет, не случайно ей первой причитается доля, когда начался великий олимпийский домашний пир-праздник-охота в хозяйстве Кронидовом. А теперь вспомним, кто в пра-основе устойчивее всех именуется «хитроумным» у Гесиода? Погрузившийся максимально глубоко Крон – это его персонифицированный эпитет в «Теогонии». Таковы – с самого дна и с самой высоты одновременно – античные истоки рациональности.



«Орестейя», как уже упоминалась, сопоставима в современной литературе разве что с Ницше книги «Так говорил Заратустра», особенно четвёртой части. Там центральным вдохновляющим итоговым мотивом становится в некой космической пустыне разыгранное (гимнически спетое в форме фуги) соотношение-спор-танец-философский диспут, за первенство, Дня и Ночи. Когда читаешь «Песнь странствующих в ночи» о том, как «вздыхает во сне» «глубокая-преглубокая полночь», как «стонет колокол», появляется и не покидает гипотеза, что в сознании автора присутствовали стихи 110 – 123 «Эвменид» о «вздыхающей» и «стонущей» во сне тьме, олицетворенной Эриниями, хранящими древнюю вечность страдания, которую он хочет переиграть и сделать преходящей, вытеснив концепцией радости – той, что «ещё глубже, чем скорбь», настолько сильной, что спускается в Тартар. От имени всех умерших, и богов, и людей, Ницше продолжает там, где умолк Эсхил. К этому моменту высшее вновь сменило имя. Отныне оно уже не «Зевс». Искание имён, паролей к нему – одна из тем тьмы, изоморфная там же настойчиво повторяющемуся у Ницше вопросу-заклинанию: «Кто должен быть властелином земли? Кто скажет: «Отныне так вы будете течь, большие и малые потоки». Кому быть господином земли?» И снова отметим, что «господа земли» – во множественном числе – устойчивый индоарийский оборот, постоянное выражение текстов «Махабхараты», обозначающее не личность, но тип личности, класс, страту, состояние сознания. Процитированная фраза Ницше выражает резюме, ключевой элемент загадочного, волшебного, пророческого и сверхъестественного текста «Песни странствующих в ночи». Изыми их – и всё станет совершенно иначе, словно исчезнет Полярная звезда с ночного неба.

И так как всё это, не забудем, соображения, которые навеяла нам игра бликов на поверхности моря, мы тоже подведём итог. Впору огласить ценный вывод, который мы так напряженно стремились обосновать заходя сверху и издалека. Этот вывод абсолютно нетривиален: он в том, что Солнце даже лучше отражается в волнах, чем на ровной глади, каковой по сути-то и не бывает :). Колеблющаяся поверхность эффектнее передаёт сияние высшего. Не в этом ли принцип мозаик, которые светят нам со сводов старых соборов Средиземноморья? Чешуйки изображений лежат неровно – что и создаёт матовый блеск и объемность, которые чаруют присутствующих вот уж сотни лет. Вглядимся внимательнее в это золото моря, хлынувшее волной на стены храмов и там оставшееся…

НАЧАЛО





PS

А вот эти фигуры из римской базилики Санта Прасседе – ну чем не акванавты, компанейски странствующие в герметичных прозрачных шлемах по дню морскому?