Блоги |
Еще про нас с дочерью. Продолжение
В прошлом посте я написала, что возвращаюсь к теме про нас с дочерью и начну прямо с того места, на котором остановилась год назад. Но я не начала с того места, на котором остановилась, а стала писать об общих проблемах отношений между родителями и маленькими детьми. И сегодня у меня не получается начать с того места, где я остановилась в прошлом году. Я хочу немного поговорить о другом.
Вот все мои читатели осуждают меня за то, что я оставила свою маленькую дочь с бабушкой… Но никто не осуждает меня за то, что я и Феликс оставили маму одну. А мама очень скучала по детям, тосковала, и я знаю, что плакала. Она страдала от разлуки с детьми гораздо больше, чем Лена – от разлуки с родителями. У нас в семье вообще к маме было особое отношение. В 1937 году, когда репрессировали отца, мама потеряла любимого человека, мужа, а я потеряла любимого отца – и это личное горе было у нас одинаковое. Но я понимала, что для мамы эти переживания гораздо более серьезны. Она не только потеряла мужа, она усомнилась в том, что дело, которому она посвятила всю свою жизнь, за которое готова была погибнуть в любую минуту, в том, что это дело сейчас в руках того человека, который может повести страну по правильному пути. Она была далека от мысли, что Сталин сознательно совершил контрреволюционный переворот и сознательно уничтожает всех коммунистов, которые могли помешать ему это сделать. Она просто думала, что сам Сталин стал жертвой какой-то провокации, что, возможно, где-то в канцелярии вермахта сфабриковали компромат на советских деятелей, подбросили его Сталину – и Сталин в этот компромат поверил.
Я уже рассказывала, что у нас с мамой были разговоры на эту тему, что я, когда мне было 12 лет, сказала маме, что я перехожу в оппозицию к товарищу Сталину, и мама мне тогда объяснила, что, вероятно, Сталин стал жертвой провокации, но он разберется и все встанет на свои места. Но так или иначе, Большой террор привел маму в некоторую растерянность и коснулся ее лично. Маму тогда исключили из партии, не дали защитить готовую диссертацию, и хорошо, что взяли на работу в библиотеку Киевского государственного университета, где она тогда кончила аспирантуру на кафедре физической химии.
Я уже, наверное, говорила – и может быть, не раз – о том, что считаю свою маму идеальным человеком, и наверное, объясняла, какой смысл я вкладываю в это определение. Но объясню еще раз. Я знаю, что моя мама за всю свою долгую жизнь, начиная буквально с подросткового возраста, ни разу не подумала о себе. Не подумала о том, чего лично ей хочется, что лично ей нужно. Она всегда думала и заботилась только о других. А заботиться ей было о ком. Привлеченные ее добротой, вокруг нее всегда в большом количестве собирались люди, которые нуждались в помощи, и они эту помощь получали. Если бы я не была знакома со своей мамой, а мне бы о таком человеке рассказали, я бы не поверила. Не поверила бы, что существуют такие люди. И мое мнение о среднем нравственном уровне человечества было бы другим. Но мама была, и не может быть, что она одна была такая. Значит, бывают такие люди. Вот Окуджава писал о своей маме точно то, что я говорю о своей. Значит, моя мама и мама Окуджавы – уже два таких человека. Должны быть еще такие люди.
Мама всегда была членом моей семьи – и до того, как я вышла замуж, и после. Не могу сказать, что она была главным членом моей семьи, но, если скажу, что она была не главным, это тоже будет неверно. Все дети любят свою маму, я думаю, тут нет исключений, но мы с Феликсом маму не только любили, но и уважали безмерно. Она была не только добрым человеком, она была умным человеком, талантливым и очень смелым. Мне, конечно же, хочется рассказать о случаях, в которых проявилась мамина смелость, но если начну об этом рассказывать, то мне трудно будет остановиться, это отнимет очень много времени. Игорь Тареев, когда познакомился с моей мамой, сразу ее полюбил. Он любил ее не меньше, чем я и Феликс, и уважал до полного преклонения. И я уже рассказывала, что в нагрудном кармане пиджака он носил не мою фотографию и не фотографию Лены, а мамину фотографию. Маленькую фотографию молодой мамы. Возможно, это была фотография на документ, на комсомольский билет.
Маму любили все. Она инженер-химик по специальности, поступила работать на Станиславский спирто-водочный комбинат заведующей лабораторией. А потом на заводе решили выпускать также и ликеры, организовали ликерный цех и маму уговорили взять на себя руководство этим цехом. Ликерные изделия Станиславского завода славились. Я как-то уже рассказывала, что единственный лауреат Сталинской премии в Станиславе доктор Гордеев, врач-дерматолог, получил Сталинскую премию за изобретенную им жидкость Гордеева, которая помогала от всех кожных заболеваний, включая даже рак кожи. Так вот, доктор Гордеев пришел в дирекцию маминого завода и сказал, что пришел специально для того, чтобы познакомиться с человеком, который руководит производством ликеров. Он сказал, что бывал во многих странах, пил всяческие вина и ликерные изделия, но ничего вкуснее ликеров, которые выпускает Станиславский завод, он не пил. И он понимает, что это не может быть случайностью, за этим должен стоять какой-то человек. И он пришел на завод специально, чтобы познакомиться с этим человеком. Маму пригласили в дирекцию, она познакомилась с доктором Гордеевым, и тот высказал свое мнение об ее изделиях. Мама была очень довольна, что познакомилась с потребителем ее продукции. Сказала, что теперь всякий раз, создавая новый купаж, будет думать о нем.
Маму на заводе все любили. Она была не только начальником ликерного цеха, но и председателем завкома – заводского профсоюзного комитета. К этим своим обязанностям она относилась очень серьезно: она организовала на заводе столовую, в которой были хорошие и дешевые обеды, столовая отчасти дотировалась из средств завода; организовала детский сад, который тоже финансировал завод; следила за тем, чтобы рабочие получали все, что им положено, в частности, бесплатные путевки в учреждения отдыха. А так как все рабочие завода были бандеровцы, они думали, что мама заботится о них, потому что она сочувствует их убеждениям и их борьбе. Однажды мама нашла у себя в кабинете письмо, написанное по-украински. Я не помню его наизусть, но содержание могу изложить. В этом письме говорилось примерно следующее: «Аня Базарова, вы делаете нам много добра, мы это понимаем и сознаем. Когда мы победим, пожалуйста, не уезжайте из Станислава, мы помним добро и в свободной Украине вам будет очень хорошо. Мы будем заботиться о вас до конца жизни, о вас и о ваших детях».
Мама была равнодушна к материальным благам, и потребности у нее были очень скромные. В обеденный перерыв она отрезала кусок хлеба, посыпала его казенным сахаром из мешка, кто-нибудь из работниц давал ей кружку кипятка – и это был ее обед. Работников это умиляло до слез. Нужно сказать, что, приехав из атеистического Советского Союза в Станислав, мы оказались в окружении людей глубоко верующих, в жизни которых религия играла большую роль. И вот мою неверующую маму работники ее цеха считали почти святой.
Я уже писала, что мама в Станиславе очень скучала по детям, и меня очень мучила совесть, что мы с Феликсом уехали и оставили маму одну. Когда я приехала к маме с Леной, а потом оставила Лену у бабушки, ее жизнь наполнилась смыслом, она всю себя посвятила заботе о внучке. Я приезжала из Москвы в Станислав, и у меня было ощущение, что я оказалась в раю. Мама, мамин старший брат Пинхус, который разыскал нас в Станиславе после войны и стал жить вместе с мамой, и наша соседка Пани Галковска – все они любили друг друга и все обожали маленькую Лену, она была для них самым драгоценным существом. Приехав в Станислав в этот рай, я некоторое время еще выдыхала из себя свой московский ад, а выдохнув его, и сама становилась райским жителем. Я бы навсегда осталась в этом раю, но в московском аду мучился мой муж, любимый человек, отец моей дочери. Да и у меня в Москве были дела, так что приходилось оставлять станиславский рай и возвращаться в Москву. Я начинала плакать, только войдя в купе, прежде чем поезд отходил от станиславского перрона. На платформе стояли и махали мне рукой мама и дядя. Мои попутчики в купе думали, что это мои родители и что я плачу оттого, что расстаюсь с ними. Я им объясняла, что в Станиславе осталась моя маленькая дочь. Они мне говорили, что у меня нет причин плакать. Детям с бабушкой и с дедушкой бывает лучше, чем с родителями. Они не уходят на работу и все свое время могут посвящать внучке.
Когда Лена стала жить с мамой, я не только была совершенно спокойна за Лену – я меньше переживала за маму. Мама теперь была не одна, и мне казалось, что это правильно и справедливо.
Продолжение следует.