«Любая политическая борьба может привести в тюрьму»

В конце сентября на свободу вышел Иван Асташин — фигурант дела «Автономной боевой террористической организации» («АБТО» запрещена в РФ) — наверное, одной из первых «придуманных» молодежных подпольных организаций. Потом уже появились запрещенные «Сеть» и «Артподготовка». Он провел почти 10 лет в колонии по обвинению в нападении на отдел ФСБ по Юго-Западному округу Москвы.

В 2009 году Асташин и другие осужденные бросили под видеозапись бутылку с зажигательной смесью в здание отдела ФСБ. Никто не пострадал, сгорели несколько стульев и подоконник. Спецслужбы в ответ раздули дело до террористической организации.

Подсудимых было десять. Все они вину не признавали и не раз заявляли, что в реальности никакой организации не существовало. В апреле 2012 года их всех осудили за терроризм, незаконное изготовление оружия и взрывчатых веществ, уничтожение чужого имущества. Большинство приговорили к срокам от 6 до 12 лет колонии строго режима. Асташина признали лидером «АБТО» и назначили 13 лет заключения, позже снизили срок до 9 лет и 9 месяцев. Вдогонку назначили и 8 лет административного надзора.

Так 18-летний студент Российского химико-технологического университета оказался в тюрьме. До 2014 года он содержался в ИК-17 Красноярского края, затем был переведен в ИК-15 Норильска, а затем — обратно.

Иван непосредственен и улыбчив, но стоит ему задать вопрос о времени, проведенном в тюрьме, осторожничает, следит за каждым сказанным словом. Говорит, что за прошедшее десятилетие зона его не сломала, но изменила — пропало доверие к людям. Иван пока не спешит заводить страницы в соцсетях. Постепенно хочет наверстать все упущенное. В колонии Асташин успешно сдал ЕГЭ и, оказавшись на свободе, поступил на заочное отделение по специальности юриспруденция. Надеется своими силами обжаловать административный надзор.

— Когда во время оглашения приговора назначали наказание, мы до конца не осознавали, что это такое — 10–13 лет заключения.

Для меня 10 лет — это упущенные возможности. Но срок проходит быстрее, если постоянно саморазвиваться. Так что и в заключении я смог извлечь для себя много полезного.

— Дело «АБТО» стало одним из первых по молодежным якобы террористическим организациям. Есть ли шанс уберечься от сфабрикованного дела тем, кто собирается вместе в какие-то группы и что-то обсуждает?

— Шанс есть, если нет провокатора. Впрочем, если вы не только что-то обсуждаете у себя на кухне, но и еще какой-то общественной деятельностью занимаетесь, то органы вами могут заинтересоваться и так. Я сейчас думаю, что

Чтобы, по крайней мере, можно было всегда сказать: вот мы, смотрите, мы ничего не скрываем. Тогда, в случае преследования, проще будет отбиваться, гражданское общество сразу будет понимать, что это не террористическая организация.

— Думал над феноменом провокаторов? Кто эти люди?

— У Романа Гуля есть книга на эту тему. Названа она по фамилии самого известного в российской истории провокатора — «Азеф». И как раз уже на примере Евно Азефа можно увидеть, что такие вещи делаются не только из-за страха или из-за денег. Азеф получал удовольствие, ловко манипулируя людьми и осознавая свою тайную власть. Я думаю, что это тоже тип садистского характера, описанного Эрихом Фроммом в «Анатомии человеческой деструктивности».

— А как устроены следователи, которые понимают все, что они делают. Как устроены опера?

— Насчет следователей многого не могу сказать, так как нашим делом занималась в основном следователь Анна Станишевская из московского СК. Мне было сложно понять, что у нее в голове. Когда дело было готово к отправке в суд, я спросил у нее, сколько нам дадут. Она ответила: «Ну, сколько даст суд, я не знаю. Но я бы тебе дала 14 лет, а твоим подельникам — по 10». Я уточнил, за что она хочет дать 10 лет Саше Бокареву — он только снимал на видео поджоги. Следователь ответила: «Сегодня поджоги снимает, а завтра будет снимать убийства или изнасилования». Может быть, это профдеформация? Станишевская работала в 1-м отделе по расследованию особо важных дел. Они как раз расследовали одни убийства и изнасилования.

Что же касается оперов ФСБ, то те, которые меня задерживали, оставляли впечатление совершенно неадекватных отморозков с садистскими наклонностями. Были ли они такими или стали? Хороший вопрос. Они говорили, что периодически выезжают на Северный Кавказ, где, по их словам, либо ты их, либо они тебя. Допрашивая меня, они говорили о заговоре против России, что-то в том духе, что Запад нашими руками разваливает страну.

— Какая часть тюремной эпопеи наиболее травмирующая: арест и СИЗО, сборка и суд с приговором, этап, колония?

— Ох… Арест, конечно, наиболее травмирующая ситуация. А если уж были пытки, то абсолютно точно это сильнейшая травма. Я думаю, что человек, переживший пытки, уже никогда больше не станет таким, каким был. Под пытками ты осознаешь свое бессилие не только по отношению к ситуации, в которой оказался, но и не можешь контролировать собственные поступки, потому что делаешь то, чего не хочешь делать.

Дальше все зависит от СИЗО. В Москве в мою бытность в изоляторе не было пресс-хат, поэтому там уже ощущал себя в относительной безопасности, хотя воздействовать могут и не таким прямым и очевидным образом. В Красноярске в СИЗО полно пресс-хат. И там ситуация может быть даже более травмирующая, чем при задержании. Ведь могут начаться манипуляции на тему «загоним тебя в петушатник, потом всей камерой **** [изнасилуем]».

То же самое и с лагерем. Все зависит от зоны.

А приговор… В моем случае он был ожидаем. Но я не осознавал эту цифру, пока не попал в печально известную пытками и жесточайшим режимом красноярскую ИК-17. Там я понял, что 10 лет в тоталитарном мини-государстве — это бесконечно долго.

— Чем заняться в тюрьме человеку, чтобы не сойти с ума за 10 лет?

— Я много читал. Чтение очень помогает в заключении. Хотя в лагерной библиотеке не всегда можно найти нужную литературу, но со временем научился находить хорошие книги. Читал художественную литературу, философию, политологию.

Со временем понял, что хочу заниматься юриспруденцией. Срок как раз мне снизили после того, как сам писал жалобы. И мне помогали другие заключенные. Перед освобождением изучал практику Европейского суда, хочу поработать в этой сфере. Еще изучал формы взаимодействия человека, общества и власти. Меня, конечно, не устраивает, что сейчас происходит в стране, я против авторитаризма и любого подавления свобод.

Много переписывался с друзьями и родными — отвечал на письма практически каждый день. И время летело незаметно. Сейчас не верится, что прошло 10 лет.

— В своей статье «Ломка зэков, прикрытая законом» ты писал об устройстве жизни на зоне, различиях между кастами и психологическом давлении на осужденных. Какие выводы смог сделать для себя? Какие вещи в заключении оказались для тебя совсем неприемлемы?

— Меня совсем не устраивает, когда людей делят на касты. Основные «масти» на зоне — «мужики» (многочисленная и нейтральная группа осужденных), «красные» (заключенные, открыто сотрудничающие с администрацией ИК) и «обиженные». Особо близких отношений с «красным» у тебя быть не может — будут вопросы. С «обиженными» — тем более. Администрация постоянно манипулирует этим, часто угрожает, что могут поменять статус. Причем это слаженная система, это везде происходит.

— На свободе не мыслил такими категориями? Разве никак не делил людей по политическим лагерям?

— Когда-то я сам грешил, был среди националистов. Для меня тогда существовала категория «нелегальные мигранты». В целом, людей стараюсь не делить. Но в ИК разделение по кастам — полный бред. При желании, кто угодно может перевести из одной касты в другую любого заключенного.

— Вместе оказываются люди из разных социальных групп — как все это уживается? Стираются ли не только политические разногласия, но и религиозные, мировоззренческие, образовательные?

— Какие-то разногласия, конечно, стираются, но далеко не все и далеко не всегда. Зависит от условий и от самих людей. Если обстановка спокойная и нет какого-то давления со стороны администрации, то процесс интеграции обычно идет хорошо. Если обстановка гнетущая, администрация создает атмосферу страха, то может идти и обратный процесс, потому что, поддаваясь этому давлению, люди начинают искать причины своих бед в окружающих. Это известная психологам ситуация, когда человек не может дать отпор угнетателю, то переносит агрессию на более слабого.

Бывает, впрочем, что заключенные, наоборот, объединяются, когда условия становятся невыносимыми. В ответ на давление администрации или «блатных», которые играют на руку администрации, заключенные могут объединяться по религиозному признаку. И это получаются такие обособленные группы довольно радикальных взглядов. У других арестантов это, конечно, вызывает негативную реакцию.

— Как можешь охарактеризовать нашу пенитенциарную систему в целом?

— Она уникальна — в каждом регионе условия содержания отличаются. Начальник каждого ИК — сам себе царь. Именно от него много всего зависит. В норильской ИК-15 режим присутствовал, но в рамках разумного. Каких-то повышенных требований не было. Что же касается ИК-17 в Красноярском крае, то там режим пожестче. Меня поразило, что заключенных заставляли делать зарядку по утрам, нежелающих наказывали — вплоть до того, что им ужесточали режим и отправляли в пыточную ЕПКТ-31 («Новая» публиковала информацию от правозащитников о том, как в той колонии зэков били палками, душили, подвешивали за конечности, заливали в нос воду, окунали головой в ведро с водой и половой тряпкой, потом заставляли есть кашу и хвалить сотрудников. — Ред.).

Заключенные приезжают в ЕПКТ, почти сразу их начинают пытать, потом после нескольких месяцев возвращают обратно в ИК. Я там не был, мне рассказывали другие осужденные, как им одновременно выкручивали руки и ноги, душили, били шокером. Все ерунда, что приезжают проверки и развешены видеокамеры. Всегда будут места, где пытают и избивают. На ЕПКТ-31 такие места находятся в начальственных кабинетах, еще в так называемой «обысковой» комнате и в бане.

ПРОДОЛЖЕНИЕ