Блоги |
История моей жизни. Заключение
Я уже писала, что история моей жизни – это история моих отношений с Игорем Тареевым. Все, что было до этого, это предыстория, а то, что после – это период изучения истории, которая закончилась, ее исследования, анализа и всяких разборок с ней. В этом периоде я и сейчас нахожусь. Я начала писать эту историю моей жизни в нашем ЖЖ, причем рассказывала о ней очень подробно. Написала множество постов. Рассказала о нашем знакомстве, о четырех годах наших сложных и трудных отношений до того, как мы поженились. О замужестве, о свадьбе, последний пост назывался «начало семейной жизни», а дальше меня отвлекло что-то, что казалось мне более актуальным. Я собиралась вернуться к истории моей жизни и продолжить рассказывать ее так же подробно до конца, до того, как мы расстались, но как-то так случилось, что я к этой теме так и не вернулась, о чем сожалею. Но нельзя сказать, чтобы вы не знали этой истории, в постах вроде бы на другие темы она как-то была изложена. Я написала несколько постов о моих отношениях со свекровью, и Игорь там, конечно, фигурировал. И когда я писала о сносе Зарядья, о переезде на новую квартиру к Северному Речному вокзалу, о жизни на Войковской, о жизни на Большой Ордынке – это все было и про Игоря, и про наши отношения.
А сейчас я хочу к этому кое-что добавить. Мы с Игорем были очень близкими людьми, Игорь говорил, что ближе быть невозможно. Мы хорошо понимали друг друга, у нас были общие интересы, собственно, все интересы у нас были общие. Игорь знал меня лучше, чем я сама себя знала. Я рассказала ему всю свою жизнь от 2,5 лет, с этого времени я себя помню, и до дня нашего знакомства. По моим рассказам он знал всех моих школьных друзей и запомнил их, понял, что они за люди. Иногда, рассказывая мне о каком-то своем знакомом, он говорил: «Да ты легко можешь себе его представить, он похож на Котельникова из вашего класса». И живя с Игорем, я продолжала рассказывать ему о каждом своем дне. Я проживала день и, проживая его, представляла себе, как вечером буду рассказывать о нем Игорю, искала формулировки. Вечером я Игорю все рассказывала, и он мне объяснял, что это было. Мне очень важна была его реакция. Он любил меня, принимал меня такой, какая я есть, все мне прощал, но, если какие-то мои проступки казались ему не очень правильными, не очень хорошими, он мне об этом говорил. Он тоже рассказывал мне о себе, но говорил меньше, чем я. Он был интроверт, и у него не было потребности обо всем непременно рассказать и разобраться во всем с участием другого человека. Он знал обо мне всё, а для меня он оставался загадкой, которую я продолжаю разгадывать. Свою тайну он унес с собой. Тареевы вообще люди загадочные, понять их до конца невозможно. Это относится и к Игорю, и к моей дочери Лене, и к Вале Тареевой – сестре Игоря и моему лучшему другу. Я экстраверт, я вся на поверхности, обо мне все можно рассказать словами, я существую на вербальном уровне. А Тареевы – люди с нутром, там до дна не докопаешься.
Как я уже сказала, мы с Игорем были люди не просто разные, но противоположные. Я оптимистка, доверяю жизни и всегда жду хорошего. Я могу умом понимать, что для счастливых ожиданий у меня нет особых оснований, но весь мой организм на каком-то физиологическом уровне полон счастливых предчувствий. Звонит телефон – я сразу хватаюсь за трубку в ожидании, что звонит человек, которого я люблю и рада слышать, и этот человек расскажет мне хорошие новости. Звонят в дверь – и я мчусь открывать, ожидая, что сейчас войдет тот, кого я очень хочу видеть, и сообщит мне что-то хорошее. Тареевым же, напротив, свойственно недоверие к жизни, ожидание плохих новостей, ожидание беды. И в окружающей жизни они концентрируются на отрицательных чертах. Игорь говорил, что я смотрю на жизнь сквозь розовые очки. Наверное, так и есть. Я хотела бы одно стекло этих очков приставить к глазам Игоря, но это было невозможно. Я почему-то считала, что мне в жизни везет, хотя не было такой беды, которая обошла бы меня и мою семью стороной. А Игорь считал, что ему не везет, а в чем не везет – он объяснить бы не смог. Игорь поверил мне, что я везучая, и когда шел по какому-нибудь важному делу, просил меня пойти с ним. Может, если я буду рядом, мое везение передастся ему.
Я говорила, что Игорь меня очень хорошо знал, лучше, чем я себя знала, и он был с этим согласен. Но, тем не менее, он читал стихотворение Блока:
Знаю я твоё льстивое имя,
чёрный бархат и губы в огне,
но стоит за плечами твоими
иногда неизвестное мне.
И ложится упорная гневность
у меня меж бровей на челе:
она жжёт меня, чёрная ревность
по твоей незнакомой земле.
Игорь говорил, что это стихотворение про нас. Значит, он чувствовал, что есть какая-то неизвестная земля, которая – моя земля, и ему туда доступа нет. Я, впрочем, понимаю, что он имел в виду. Были писатели, которых я очень любила, а ему они были неинтересны, он их вообще не читал. Например, Мюссе. Я очень любила его пьесы. Например, «Подсвечник». Я могла много раз перечитывать и его пьесы, и его переписку с Жорж Санд. Он любил ее, какое-то время они были любовниками, но верность в любви не была чертой, которая ей присуща. Он страдал. И Мюссе не единственный пример. На моей «неизвестной земле» жили еще писатели и поэты, которых я любила, они были мне важны, а Игорь даже не мог понять моего интереса к ним.
Я сейчас, как уже сказала, изучаю и анализирую историю моей жизни с Игорем и нахожу в ней черные дыры и белые пятна, какие-то загадочные эпизоды, я, возможно, о них уже писала. Но значит, напишу еще раз. Первый такой эпизод – венгерские события 1956 года. У меня тогда был грудной ребенок и я от колыбельки Лены ни на минуту никуда не отходила, разве что с нею погулять. Я была целиком погружена в мое материнство, ничего не читала, ничего не слушала, и друзья перестали меня навещать, потому что со мной стало неинтересно. Но однажды к нам зашла приятельница Игоря Нелли со своим мужем. Нелли была очень красивая девушка, была неравнодушна к Игорю еще до нашего с Игорем знакомства, она всегда была уверена в неотразимости своей красоты, и то, что Игорь не ответил ей взаимностью, было для нее неожиданным и тяжелым поражением, которое она остро переживала. Недавно она вышла замуж и пришла похвастаться своим мужем. Он был красавчик, но человек не интеллигентный, вообще не нашего круга. Нелли с мужем пришла, когда Игорь еще не вернулся с работы. Муж Нелли что-то сказал о венгерских событиях, о которых я не слышала. Я была поражена. Ребята ушли, не дождавшись Игоря, а я стала его ждать с нетерпением, чтобы сообщить ему эту потрясающую новость. Игорь пришел, я выложила ему новость, пока он раздевался в прихожей, а он сказал: «Но это не новость, это было три дня назад». От изумления я просто потеряла дар речи. Три дня он об этом знал и не сказал мне… Почему?! Самым приемлемым для меня объяснением было бы то, что он не хотел меня волновать, чтобы у меня молоко не пропало. Это было бы самым приемлемым объяснением, но не единственным. Он мог не рассказать мне об этом потому, что у него не было потребности всем со мной делиться. У меня была такая потребность, а у него – нет. И тогда, значит, наши отношения не такие, как я себе представляла. А может, он не рассказал мне об этом потому, что для него это было не так важно, как для меня, и тогда он не тот человек, каким я его считала. А чтобы вы понимали, насколько это было важно, я вам расскажу, что назавтра мы с Игорем пошли к маминым друзьям, старым большевикам, нам открыла их дочь и в прихожей сказала тихо: «О венгерских событиях ни слова – родители от этого заболели».
Вот то, что Игорь не рассказал мне о венгерских событиях, это первое белое пятно, оно же – черная дыра. А второе связано с архитектурой. Мы с Игорем буквально с первого дня знакомства стали много ходить по Москве. Как только спадали большие морозы, а тогда в Москве зимы были морозные, температура -30 -32 градуса Цельсия была обычным делом, вот как только спадали большие морозы, в начале марта, мы начинали ходить. Мы называли это «весенний бег». Мы могли запросто пройти от университета на Моховой до Таганки, а там – через Рогожскую заставу, выйти на Шоссе энтузиастов и пройти все Шоссе энтузиастов до выезда из города. Я очень любила ходить и чувствовала себя комфортно только во время ходьбы. Вот из всех положений – лежачего, сидячего и др. – я предпочитала ходьбу. Когда я работала в школе, то на уроках, объясняя новый материал, ходила по классу. И дома во время какого-нибудь важного разговора с друзьями тоже не сидела, а ходила по комнате. Я ходила с Игорем по городу, потому что любила ходьбу. Я шла, иногда при этом разговаривая с Игорем, и ничего вокруг себя не видела. Я думала, что он так же. И только когда я стала работать в ЦНТБ по архитектуре и строительству и восемь часов в день читала архитектурные журналы на семи языках, я стала интересоваться архитектурой. По-настоящему открыл мне ее мой сослуживец Леня Досковский. Архитектура стала одним из моих главных интересов. Я стала говорить об архитектуре с Игорем, в частности, об архитектуре Москвы, и поняла, что Игорю архитектура всегда была интересна, что во время нашей с ним долгой ходьбы по городу он видел окружающую нас архитектуру, дома, улицы, деревья и пр. И, собственно, это и было целью его прогулок, но со мной он не поделился. Он мог бы открыть мне глаза на архитектуру почти на двадцать лет раньше, чем я стала работать в ЦНТБ, мог бы сделать для меня то, что потом сделал Леня. Как-то в Крыму мы шли на катере вдоль берега, и в одном месте он мне сказал: «Ты представляешь себе, что здесь творилось, слои стоят вертикально!» По первому образованию Игорь был геолог, и все это было ему понятно и интересно. Когда он мне сказал об это, я тоже увидела и поразилась. Но мы проходили это место, может быть, уже в двадцатый раз, если не больше, а он сказал мне только теперь. Совершенно случайно. Мог бы и не сказать.
Перечисляю черные дыры и белые пятна: он не сказал мне о венгерских событиях, он не поделился со мной своей любовью к архитектуре, и было кое-что еще, еще случаи взаимного непонимания. Однажды Игорь рассказал мне историю, произошедшую у него на работе. Мы тогда жили на Войковской. Я сказала: «Какая мерзкая история». Он кивнул. Я добавила: «Какая мерзкая история, и при этом какая русская». Игорь ничего не ответил. Вечером он взял с нашей тахты свою подушку и постелил себе в кабинете. Он не объяснил почему, а я не стала спрашивать. Наутро мы вместе завтракали и собирались на работу, все было как обычно. И после работы все было как обычно. Но вечером Игорь опять постелил себе на диване. Я опять не стала его ни о чем спрашивать. Не могу же я спрашивать у мужчины, почему он не хочет со мной спать. Так продолжалось, наверное, недели две. Потом Игорь опять, ничего не объясняя, вернул свою подушку на ее обычное место, и мы опять были вместе. После двух недель разлуки мы друг другу очень обрадовались. Игорь сказал: «Какое счастье! Я уже подумал, что мы не нужны друг другу». Вот сам придумал себе какую-то страшилку, сам испугался и расстроился. Я думаю, что причиной было то, что я назвала мерзкую историю очень русской, он обиделся за русских, другой причины быть не могло. И вот это самое удивительное! Игорь прекрасно знал, как я отношусь к России, ко всему русскому, знал, что это мне так же важно и дорого, как ему. Но вот обиделся.
Я уже рассказывала, что я хотела, чтобы, живя в браке со мной, Игорь чувствовал бы себя свободно, чтобы я знала, что он сегодня со мной не потому, что я под рукой и это удобно, и не потому, что он обязан сохранять верность жене, а потому что сегодня он выбрал меня. Я никогда его не ревновала, я, наверное, вообще не ревнива. Наверное, он понимал, что случайный пересып на стороне я ему прощу, и при этом он был мне верен. Однажды он мне изменил в командировке в Вильнюсе. Я об этом подробно рассказала, посвятила этому целый пост, он назывался «Измена». Но я уверена, что и в Вильнюсе, когда он обнимал Лайму, его любимой женщиной все равно оставалась я.
Историю моей жизни я могу рассказывать бесконечно, но, пожалуй, на этом закончу.
А если уж говорить все начистоту, то я ведь с Игорем не рассталась. Я продолжаю жить с ним. Когда ложусь спать, то вспоминаю все слова, которые он говорил мне ночью, слышу его голос и интонации, душусь на ночь, когда смотрю телевизор, мне кажется, он сидит рядом со мной и его взгляд как бы устремлен на экран телевизора. И я воспринимаю происходящее на экране, будь то фильм или что-то другое, за себя и за Игоря – и это два разных восприятия. Что бы ни случилось, в доме или в стране, я все мысленно обсуждаю с Игорем, пытаюсь представить себе его реакцию.
А вот на кладбище я бывала редко. Не любила бывать на кладбище, потому что только здесь я вспоминала, что Игоря и мамы нет (они похоронены рядом). А вне кладбища они всегда были со мной, я это чувствовала, а в могилах их не было, могилы были пусты, там был только прах – а душа бессмертна. Наши ушедшие близкие оттуда смотрят на нас, переживают за нас. И скоро мы встретимся.