Блоги |
Смотрите, кто ушел. Ч. 2
Бывший иерей Евгений Большов, быший заштатный клирик Уваровской епархии Тамбовской митрополии
Я родом из Пскова, в семинарию пошел сразу после школы. Это был 1989-й год – время, когда в стране все возрождалось. Там судьба меня свела и с Андреем Кураевым, и с другими будущими известными священниками. Попал, можно сказать, в тот первый, самый искренний, призыв.
После семинарии я не стал продолжать учебу в академии, решил поехать на приход – возрождать церковь в провинции. Меня направили в Тамбов. И там, в Тамбовской епархии, я прослужил всю жизнь, в основном, на сельских приходах. Первый был в поселке Мучкап, который, кстати, Борис Пастернак дважды упоминает в своем сборнике «Сестра моя – жизнь».
В семинарии и академии учат по книгам, а о реальной жизни большая часть семинаристов имеет плохое представление, особенно о жизни сельских приходов, где и жизнь другая, и другое отношение к вере и духовности. Для меня это была ломка, переоценка ценностей. Но со временем я полюбил и народ, и местность, занялся краеведением и археологией, писал статьи об истории Мучкапа.
Я понял, что народ имеет собственную религиозность, что церковную жизнь не надо приводить в соответствие с книжными идеалами. Это ложный путь, ведущий в никуда. Есть базовая религиозность народа, который хочет общаться с потусторонним миром – молиться о живущих и провожать в иной мир своих усопших. На этом вырастает любая церковная структура, которая питается, в том числе экономически, от народа. А Евангелие от нас отделено двумя тысячами лет, иной культурой, народом и реалиями.
Когда я пришел на приход молодым священником, меня раздражало, почему такое огромное значение в церковной жизни играют деньги. Вплоть до того, что, когда мои сельские прихожане – бабушки и дедушки – организовывали приход, они первым делом обсуждали, будет ли это экономически выгодно. К моему возмущению, они подходили к этому как к какой-то финансовой структуре.
Но потом я понял, что вся церковь представляет собой бизнес-корпорацию. Это не особенность РПЦ – об этом говорится в «Деяниях апостолов», то есть было решено при основании христианской церкви вообще. И апостол Петр, и апостол Павел собирали пожертвования, которые тогда пересылались в Иерусалим. Так и сейчас: приход – епархия – патриархия. И священник живет так, как живет его средний прихожанин. Если он служит на Рублевке, то он и будет жить как средний обитатель Рублевки.
ругое дело, на что идут эти деньги. Ведь содержание даже архиерея (еда, разъезды) – это небольшие деньги. Строительство храмов и других церковных построек всегда ведется силами спонсоров и за счет народных пожертвований. На что тогда тратятся деньги?
Лет пять назад у меня был интересный случай в деревне. На похороны одного из прихожан приехал из Москвы его племянник. Он приехал на дорогой машине с личным водителем, а мне надо было их проводить на кладбище в десятке километров от деревни. И пока мы ехали, этот племянник стал рассказывать, что он работает в церковной инвестиционной компании в Москве в Чистом переулке. По его словам, компания вкладывала церковные деньги в бизнес по всему миру: сейчас, говорит, тренд вкладываться в венесуэльскую нефть.
Мой уход был обусловлен семейной ситуацией. Распалась моя первая семья, какое-то время жил один. А потом решил жениться во второй раз, а с церковным служением это никак не сочетается. Теперь я живу в Москве, работаю в фирме по ремонту бытовой техники.
Отношения с вышестоящим начальством у меня никогда не складывались. Я всегда находился в опале, потому что всегда имел свое суждение по разным вопросам и не стеснялся об этом говорить и писать в интернете. У меня был блог в ЖЖ, потом стал писать в Facebook. Я как человек сформировался в эпоху Горбачева, когда на первое место стали выходить общечеловеческие ценности, либерализм, права человека. На эти темы я всегда и писал. Но если в 90-е годы все были такие, то потом страна стала меняться… Вдруг слова «либерал», «демократ» стали ругательством, Запад стал врагом, а в последнее время дошло и того, что друзья, вроде бы умные и интеллигентные люди, стали кричать «Крым наш» и «Путин – Бог».
Наша церковь всегда следует в фарватере Кремля: она отражает структуру власти. Поэтому при Путине в церкви, как и в стране, патриарх Кирилл стал выстраивать вертикаль власти – она воткнулась в нас и пронзила сверху донизу. Если при патриархе Алексии II я писал свободно, то после того, как патриархом стал Кирилл, мое начальство стало регулярно возмущаться в мой адрес. Для патриарха Кирилла стало очень важно доминировать идеологически и пресекать всякое инакомыслие. Он начал использовать выражение «предатели в рясах» – эдакая пятая колонна внутри церкви.
За свои ехидные тексты на грани фола я заслужил опалу. Из Патриархии звонили моему архиерею в Тамбове. Он вызывал меня на ковер и всячески ругал. Один блог с рассказами о церковной жизни, сомнениями и шутками в адрес начальства я даже полностью снес – стер все данные. Чувство юмора же у нас не приветствуется.
Как-то негодование Москвы вызвали мои слова о епархиальной реформе: патриарх решил разукрупнить епархии, и нашу Тамбовскую разделить на три части. А я написал: почему не спросили нас, священников: хотим ли мы эту реформу? Хотим ли мы, чтобы архиерей стал нам ближе? Может, нам вовсе это не нужно. Как говорилось у нас в армии, «подальше от начальства – поближе к кухне». Близость к архиерею не доставляет большой радости священнику. Если священник говорит обратное, значит, он врет, потому что боится.
У молодых архиереев, которых прислали в новосозданные епархии, нет особых занятий. Священник на приходе нужен людям, чтобы крестить, венчать, отпевать, освящать. А архиерей, по сути, нужен только для того, чтобы освятить храм и назначить священника, такое случается раз двадцать в год. Архиерей чувствует эту свою ненужность народу, и возникает раздражение, которое он выливает на священников. Да и друзья среди священников отойдут в сторону, ведь ты теперь для них не равный им – они боятся с тобой выпить лишнюю рюмочку и сказать при тебе лишнее слово. Вот так возникает стена – с народом, с духовенством. И возникает одиночество и желание властвовать. А свой ты теперь только местному светском начальству – губернатору, мэру, главе района, другим высокопоставленным чиновникам и крупным бизнесменам. Но это своеобразная тусовка, среди которой мало кто может себя чувствовать легко, свободно и счастливо. И при этом архиерей имеет неограниченную власть над приходами, которая, по сути, ограничена только Уголовным кодексом.
После разноса я начал писать в интернете анонимно. Взял себе псевдоним «Иван Простопопов». И какое-то время эту анонимность удавалось сберечь, что устраивало и мое начальство. Но потом мне намекнули, что ФСБ следит за моим блогом. Друзья, связанные с ФСБ, дали мне понять, что меня мониторят, поскольку я пишу «протестный контент». Мой друг сказал: «Ты думаешь, твоя анонимность – и в самом деле анонимность? Кто хочет знать – тот знает». И он при мне позвонил знакомому в ФСБ и прямо по громкой спросил про меня. А когда разговор закончился, сказал: «Убедился? Будь осторожен и не пиши всякую ерунду».
На сельском приходе у меня было много времени, чтобы подумать о роли религии и церкви. И в общем, я пришел к выводу, что церковь всегда поддерживала власть, любые режимы, которые были на земле, если власть сама этого хотела. Такова природа Церкви: она относится к власти с пиететом, прекрасно понимая, что власть рано или поздно сменится, а сама церковь останется и потом будет точно так же общаться с теми, кто сменит нынешнюю власть. Станет Навальный президентом – патриарх также будет и с ним обниматься и целоваться. А прилетят инопланетяне с тремя головами – церковь будет поддерживать и их. В этом есть здоровый церковный цинизм. В этом плане с годами я не перестал быть либералом, но стал пофигистом: народ имеет ту власть, которую заслуживает. А церковь в России вынуждена быть такой, какой ее хочет видеть Кремль.
Но все-таки Бог у нас за смену власти, он, наверное, демократ. Как бы ни хотели разные чингисханы находиться у власти, он их в свое время поменяет.
Я родом из Пскова, в семинарию пошел сразу после школы. Это был 1989-й год – время, когда в стране все возрождалось. Там судьба меня свела и с Андреем Кураевым, и с другими будущими известными священниками. Попал, можно сказать, в тот первый, самый искренний, призыв.
После семинарии я не стал продолжать учебу в академии, решил поехать на приход – возрождать церковь в провинции. Меня направили в Тамбов. И там, в Тамбовской епархии, я прослужил всю жизнь, в основном, на сельских приходах. Первый был в поселке Мучкап, который, кстати, Борис Пастернак дважды упоминает в своем сборнике «Сестра моя – жизнь».
В семинарии и академии учат по книгам, а о реальной жизни большая часть семинаристов имеет плохое представление, особенно о жизни сельских приходов, где и жизнь другая, и другое отношение к вере и духовности. Для меня это была ломка, переоценка ценностей. Но со временем я полюбил и народ, и местность, занялся краеведением и археологией, писал статьи об истории Мучкапа.
Я понял, что народ имеет собственную религиозность, что церковную жизнь не надо приводить в соответствие с книжными идеалами. Это ложный путь, ведущий в никуда. Есть базовая религиозность народа, который хочет общаться с потусторонним миром – молиться о живущих и провожать в иной мир своих усопших. На этом вырастает любая церковная структура, которая питается, в том числе экономически, от народа. А Евангелие от нас отделено двумя тысячами лет, иной культурой, народом и реалиями.
Когда я пришел на приход молодым священником, меня раздражало, почему такое огромное значение в церковной жизни играют деньги. Вплоть до того, что, когда мои сельские прихожане – бабушки и дедушки – организовывали приход, они первым делом обсуждали, будет ли это экономически выгодно. К моему возмущению, они подходили к этому как к какой-то финансовой структуре.
Но потом я понял, что вся церковь представляет собой бизнес-корпорацию. Это не особенность РПЦ – об этом говорится в «Деяниях апостолов», то есть было решено при основании христианской церкви вообще. И апостол Петр, и апостол Павел собирали пожертвования, которые тогда пересылались в Иерусалим. Так и сейчас: приход – епархия – патриархия. И священник живет так, как живет его средний прихожанин. Если он служит на Рублевке, то он и будет жить как средний обитатель Рублевки.
ругое дело, на что идут эти деньги. Ведь содержание даже архиерея (еда, разъезды) – это небольшие деньги. Строительство храмов и других церковных построек всегда ведется силами спонсоров и за счет народных пожертвований. На что тогда тратятся деньги?
Лет пять назад у меня был интересный случай в деревне. На похороны одного из прихожан приехал из Москвы его племянник. Он приехал на дорогой машине с личным водителем, а мне надо было их проводить на кладбище в десятке километров от деревни. И пока мы ехали, этот племянник стал рассказывать, что он работает в церковной инвестиционной компании в Москве в Чистом переулке. По его словам, компания вкладывала церковные деньги в бизнес по всему миру: сейчас, говорит, тренд вкладываться в венесуэльскую нефть.
Мой уход был обусловлен семейной ситуацией. Распалась моя первая семья, какое-то время жил один. А потом решил жениться во второй раз, а с церковным служением это никак не сочетается. Теперь я живу в Москве, работаю в фирме по ремонту бытовой техники.
Отношения с вышестоящим начальством у меня никогда не складывались. Я всегда находился в опале, потому что всегда имел свое суждение по разным вопросам и не стеснялся об этом говорить и писать в интернете. У меня был блог в ЖЖ, потом стал писать в Facebook. Я как человек сформировался в эпоху Горбачева, когда на первое место стали выходить общечеловеческие ценности, либерализм, права человека. На эти темы я всегда и писал. Но если в 90-е годы все были такие, то потом страна стала меняться… Вдруг слова «либерал», «демократ» стали ругательством, Запад стал врагом, а в последнее время дошло и того, что друзья, вроде бы умные и интеллигентные люди, стали кричать «Крым наш» и «Путин – Бог».
Наша церковь всегда следует в фарватере Кремля: она отражает структуру власти. Поэтому при Путине в церкви, как и в стране, патриарх Кирилл стал выстраивать вертикаль власти – она воткнулась в нас и пронзила сверху донизу. Если при патриархе Алексии II я писал свободно, то после того, как патриархом стал Кирилл, мое начальство стало регулярно возмущаться в мой адрес. Для патриарха Кирилла стало очень важно доминировать идеологически и пресекать всякое инакомыслие. Он начал использовать выражение «предатели в рясах» – эдакая пятая колонна внутри церкви.
За свои ехидные тексты на грани фола я заслужил опалу. Из Патриархии звонили моему архиерею в Тамбове. Он вызывал меня на ковер и всячески ругал. Один блог с рассказами о церковной жизни, сомнениями и шутками в адрес начальства я даже полностью снес – стер все данные. Чувство юмора же у нас не приветствуется.
Как-то негодование Москвы вызвали мои слова о епархиальной реформе: патриарх решил разукрупнить епархии, и нашу Тамбовскую разделить на три части. А я написал: почему не спросили нас, священников: хотим ли мы эту реформу? Хотим ли мы, чтобы архиерей стал нам ближе? Может, нам вовсе это не нужно. Как говорилось у нас в армии, «подальше от начальства – поближе к кухне». Близость к архиерею не доставляет большой радости священнику. Если священник говорит обратное, значит, он врет, потому что боится.
У молодых архиереев, которых прислали в новосозданные епархии, нет особых занятий. Священник на приходе нужен людям, чтобы крестить, венчать, отпевать, освящать. А архиерей, по сути, нужен только для того, чтобы освятить храм и назначить священника, такое случается раз двадцать в год. Архиерей чувствует эту свою ненужность народу, и возникает раздражение, которое он выливает на священников. Да и друзья среди священников отойдут в сторону, ведь ты теперь для них не равный им – они боятся с тобой выпить лишнюю рюмочку и сказать при тебе лишнее слово. Вот так возникает стена – с народом, с духовенством. И возникает одиночество и желание властвовать. А свой ты теперь только местному светском начальству – губернатору, мэру, главе района, другим высокопоставленным чиновникам и крупным бизнесменам. Но это своеобразная тусовка, среди которой мало кто может себя чувствовать легко, свободно и счастливо. И при этом архиерей имеет неограниченную власть над приходами, которая, по сути, ограничена только Уголовным кодексом.
После разноса я начал писать в интернете анонимно. Взял себе псевдоним «Иван Простопопов». И какое-то время эту анонимность удавалось сберечь, что устраивало и мое начальство. Но потом мне намекнули, что ФСБ следит за моим блогом. Друзья, связанные с ФСБ, дали мне понять, что меня мониторят, поскольку я пишу «протестный контент». Мой друг сказал: «Ты думаешь, твоя анонимность – и в самом деле анонимность? Кто хочет знать – тот знает». И он при мне позвонил знакомому в ФСБ и прямо по громкой спросил про меня. А когда разговор закончился, сказал: «Убедился? Будь осторожен и не пиши всякую ерунду».
На сельском приходе у меня было много времени, чтобы подумать о роли религии и церкви. И в общем, я пришел к выводу, что церковь всегда поддерживала власть, любые режимы, которые были на земле, если власть сама этого хотела. Такова природа Церкви: она относится к власти с пиететом, прекрасно понимая, что власть рано или поздно сменится, а сама церковь останется и потом будет точно так же общаться с теми, кто сменит нынешнюю власть. Станет Навальный президентом – патриарх также будет и с ним обниматься и целоваться. А прилетят инопланетяне с тремя головами – церковь будет поддерживать и их. В этом есть здоровый церковный цинизм. В этом плане с годами я не перестал быть либералом, но стал пофигистом: народ имеет ту власть, которую заслуживает. А церковь в России вынуждена быть такой, какой ее хочет видеть Кремль.
Но все-таки Бог у нас за смену власти, он, наверное, демократ. Как бы ни хотели разные чингисханы находиться у власти, он их в свое время поменяет.