Блоги |
Надя Супрун // «Русский пионер», 21 июня 2021 года
Пионерские. Знойные. НашиНа Красной площади в рамках Книжного фестиваля вновь, как и год назад, состоялись летние «Пионерские чтения». За тем, как под вечерним, но все-таки палящим солнцем колумнисты читали колонки, под бой курантов превращавшиеся просто в песни, а то и в гимны, наблюдала редактор сайта «РП» Надя Супрун.
«Пионерские чтения» в рамках книжного фестиваля «Красная площадь» проходят уже в третий раз. В этот раз колумнистам предоставили полную свободу выбора, и даже главный редактор «Русского пионера» Андрей Колесников не знал толком, что именно прозвучит со сцены. И несмотря на то, что погода потворствовала тому, чтобы прочесть что-то из свежего номера, тема которого «Курортный роман», некоторые предпочитали иное.
«Год назад на этой же площади мы вот такими чтениями открывали публичную жизнь Москвы,— сказал Андрей Колесников,— а сегодня, у меня такое ощущение, мы ее некоторым образом закрываем, возможно. Не хотелось бы очень. Но ничего исключить нельзя».
Хотя, безусловно, всем присутствующим прошлогодний карантинный опыт хотелось исключить, но тут уж исключить бы хотя бы будущий. Впрочем, о пандемии в этот вечер продолжали напоминать прореженная посадка, и маски, и белые «скафандры», в которых те, кому положено, без устали дезинфицировали многочисленные поверхности как на Красной площади, так и самой Красной площади.
Вечер 20 июня выдался более жарким, чем утро, колумнисты, отдуваясь и обдуваясь, ожидали своего выхода за сценой, а не в первом ряду, как год назад здесь же, на Большой сцене. Этого также требовали новые санитарные нормы.
Первой на сцену вышла актриса театра «Современник» и постоянный колумнист «Русского пионера» Дарья Белоусова:
«Я буду читать важный и достаточно знаковый для себя текст. Я думаю, что вы поймете, почему»,— сделала ремарку Дарья и прочла колонку «Я жду папу».
«Вкус, запах и звук детства — осязаемое триединство. Отправная точка, делающая нас теми, кто мы есть. Из детства рождается Человек? Нет. В детстве человек и является Человеком… именно потому, что не успел еще обрасти навязанным соцпакетом, придуманными обязанностями, чужими представлениями, религиями, условностями и назиданиями взрослых о том, «как надо». Детство — это шанс быть собой. Детство — это «неправильно — как норма», а значит, самый истинный ты».
Так начинается рассказ. А далее воспоминания набегают друг на друга, как волны. И там есть место и детским секретикам, и другу Сашке, и даже Печорину. Еще среди этих воспоминаний попытка осознать страшное, необратимое:
«Я жду папу. А вот что, если я буду сидеть, не шевелясь? Да, если я просижу, не шевелясь, и досчитаю до 789, делая паузу в секунду перед каждым следующим счетом, то папа войдет в дверь. 1… и… 2… и… 456… и… 789. Тишина. Папы больше нет?
Через два дня папа улетел выше, и выше, и выше, и выше. Папа точно полетел не в шкатулке, папа точно сам. И папин полет не украл у меня детства, он только углубил его. Ну как папа может украсть детство? Конечно, нет. Папа летел и не позволял никому украсть у меня его. Оно никуда не ушло даже сейчас. Неправду пишут в плохих книжках. Детство — это да и нет, черное и белое, радость и боль, вранье и фантазия, неправильное — как правило».
Как-то так складывается, что вот уже второй раз за Дмитрия Быкова «отчитываются» его ближайшие родственники. Зимой рассказ отца читал сын — и надо сказать отлично справился, а в этот раз вместо писателя на сцену вышла его супруга Екатерина Кевхишвили.
«Следующую колонку из журнала должен был прочесть Дмитрий Львович Быков, потому что это его история. Но он сейчас читает в другом месте, но замена у нас более чем приятная и вообще замена, я считаю, лучшая — нам повезло больше. Его колонку прочтет Екатерина Кевхишвили — его родная жена», — объяснил происходящее Андрей Колесников.
«Женщина с киской» — это название рассказа, который как раз вышел в свежем номере журнала. Так вот «Женщину с киской», смоделированную под Чехова, Екатерина прочла c чувством, не без сопутствующей иронии и с интонациями не только Антона Чехова, но и Дмитрия Быкова. А как иначе читать про курортный роман, когда рассказ про него повествует о самом неприятном, что только может быть в курортном романе,— о его последствиях:
«Дмитрий Сергеич, — сказала она с неожиданной бабьей нежностью. — Ну подумай ты сам. Это же как с Россией. Помнишь, двадцать лет назад, после университета? Ты все говорил про земство, про самоуправление, про комитет Манухина, ты верил в реформы, да? Ты хотел работать. Ты все говорил про суды присяжных. Про то, что у всех раньше не получалось, а у вас получится, потому что вы честные. Что еще пару лет — и дана будет конституция. Помнишь? А теперь про тебя говорят: человек семидесятых годов. Ты все думаешь, что Россия тебя любит. А Россия с тобой позабавилась — и достаточно, у нее вас таких много, у нее со всеми вами курортный роман».
А тем временем Чтения постепенно двигались к завершению.
«Я честное слово не знаю о чем будет читать сейчас главный редактор телеканала RT Маргарита Симоньян, но я понимаю, что у нее накопилось», — сказал Андрей Колесников.
Судя по всему, у Маргариты действительно накопилось, потому что следующие полчаса Маргарита, не снимая защитный экран со лба (того тоже требовали санитарные нормы, но уже ее личные), читала про свою боевую юность и жаркий Краснодар. А там и жизнь, и слезы, и любовь, и журналистика.
«…Крутобедрая Анжелика уже полчаса сгоняла шваброй с посудного шкафа черную кошку, которая, не меняя истомной позы, изредка тюкала швабру ленивым шлепком пухлой лапки. Искусственный плющ под потолком, одинокая голая веточка в длинной вазе и замасленное меню со страницами, упакованными в целлофановые конверты для файлов, на них картинки слишком оранжевого ошметка лосося верхом на рисовом шарике — вот уже год Анжелика пыталась вылепить из своей забегаловки в самом душном углу Краснодара первый в городе суши-бар, но тяжелые на подъем краснодарцы продолжали заказывать опостылевшие Анжелике свиные котлеты «в авторском видении вкуса».
Андрей Макаревич для Чтений на Красной площади выбрал, может быть, лучшую свою колонку. И она была о времени, точнее о его сути.
«Я про главное его свойство — необратимость. Если человечество возьмет верх над временем, мы станем богами. Мы сможем изменять прошлое. Хотя, мне кажется, даже Бог не в силах изменить прошлое. Всемогущий? Выходит, время сильнее. Выходит, время и есть Бог».
Его рассказ в какой-то момент сопровождал бой кремлевских курантов. Это придавало многозначительность, это было метафизично, если угодно. Тем более что и текст местами будоражил воображение даже самых стойких скептиков:
«Мы отдыхали в Гурзуфе, сыну моему Ивану было, кажется, два года. Особой разговорчивостью он в этом возрасте не отличался. Мы сидели на диком пляже, солнце садилось прямо в море. Метрах в тридцати от берега из воды поднимался большой плоский камень. Я подумал, что, сидя на нем, будет здорово смотреть на закат. Посадил сына на шею, мы быстро доплыли до камня. Солнце скрылось в воде, небо окрасилось розовым, становилось прохладно. «Ну что, поплыли обратно?» — предложил я. «Погоди, давай еще посидим», — ответил Иван. Что-то меня насторожило в его интонации: она была не детская. Прямо по низкому горизонту мимо нас двигался пароходик — кажется, рыболовный траулер. «А я на таком работал, — задумчиво сказал Иван. И добавил: — Ну, это еще до войны было».
Я окаменел. Голосом моего сына говорил незнакомый взрослый человек. На этом монолог про работу до войны закончился. Иван проводил взглядом уходящий пароходик и снова стал двухлетним ребенком. Я взял его на руки, и мы вернулись на берег. Придя в себя, я осторожно попытался выяснить у него: что это было? Он не смог объяснить. Похоже, он не помнил. А я до сих пор убежден, что его тогда коснулось Время — бездонное и бескрайнее. Не то, которое в часах, — то, которое Бог».
«Эта колонка не была напечатана в журнале «Русский Пионер», но однажды она прозвучала на Пионерских Чтениях. И вот лично я ее с наслаждением сейчас послушаю снова», — сказал Андрей Колесников.
Закрывать Чтения вышел Виктор Ерофеев. Вместе с его «Лубянским Ванькой-Встанькой»:
«Сегодняшняя игра с моим памятником не имеет ко мне никакого отношения,— сказал Дзержиский Богу.— Памятник хотя вернуть разные товарищи. Мои последователи, чекисты сделали из меня языческий тотем! Зачем? Чтобы закрепить свою власть навечно и чтобы их безнаказанность стала законом? (…) Участие в Красном терроре постепенно превратило меня в садиста. Я полюбил грешным делом пугать и мучать людей. Эта бесчеловечность — моя услада, ну как лесная земляника».
Закончил Дзержинский в чистилище. Впрочем, на этой справедливой ноте закончился и рассказ, и очередные «Пионерские чтения». Но прежде чем попрощаться со зрителями, Андрей Колесников выразил соболезнования по поводу смерти Анталия Лысенко.
«Сегодня ушел из жизни Анатолий Григорьевич Лысенко, человек, который придумал «Взгляд». И вообще культовый человек для советского и российского телевидения. Вы знаете, в Останкино есть библиотека, и библиотекари рассказывали, что у них есть один настоящий многолетний читатель. Человек, который постоянно берет книжки и возвращает их. Это был Анатолий Григорьевич Лысенко. Огромная боль, когда такие люди уходят».
Тема следующего номера — «Достоевский (Игра)».
«Год назад на этой же площади мы вот такими чтениями открывали публичную жизнь Москвы,— сказал Андрей Колесников,— а сегодня, у меня такое ощущение, мы ее некоторым образом закрываем, возможно. Не хотелось бы очень. Но ничего исключить нельзя».
Хотя, безусловно, всем присутствующим прошлогодний карантинный опыт хотелось исключить, но тут уж исключить бы хотя бы будущий. Впрочем, о пандемии в этот вечер продолжали напоминать прореженная посадка, и маски, и белые «скафандры», в которых те, кому положено, без устали дезинфицировали многочисленные поверхности как на Красной площади, так и самой Красной площади.
Вечер 20 июня выдался более жарким, чем утро, колумнисты, отдуваясь и обдуваясь, ожидали своего выхода за сценой, а не в первом ряду, как год назад здесь же, на Большой сцене. Этого также требовали новые санитарные нормы.
Первой на сцену вышла актриса театра «Современник» и постоянный колумнист «Русского пионера» Дарья Белоусова:
«Я буду читать важный и достаточно знаковый для себя текст. Я думаю, что вы поймете, почему»,— сделала ремарку Дарья и прочла колонку «Я жду папу».
«Вкус, запах и звук детства — осязаемое триединство. Отправная точка, делающая нас теми, кто мы есть. Из детства рождается Человек? Нет. В детстве человек и является Человеком… именно потому, что не успел еще обрасти навязанным соцпакетом, придуманными обязанностями, чужими представлениями, религиями, условностями и назиданиями взрослых о том, «как надо». Детство — это шанс быть собой. Детство — это «неправильно — как норма», а значит, самый истинный ты».
Так начинается рассказ. А далее воспоминания набегают друг на друга, как волны. И там есть место и детским секретикам, и другу Сашке, и даже Печорину. Еще среди этих воспоминаний попытка осознать страшное, необратимое:
«Я жду папу. А вот что, если я буду сидеть, не шевелясь? Да, если я просижу, не шевелясь, и досчитаю до 789, делая паузу в секунду перед каждым следующим счетом, то папа войдет в дверь. 1… и… 2… и… 456… и… 789. Тишина. Папы больше нет?
Через два дня папа улетел выше, и выше, и выше, и выше. Папа точно полетел не в шкатулке, папа точно сам. И папин полет не украл у меня детства, он только углубил его. Ну как папа может украсть детство? Конечно, нет. Папа летел и не позволял никому украсть у меня его. Оно никуда не ушло даже сейчас. Неправду пишут в плохих книжках. Детство — это да и нет, черное и белое, радость и боль, вранье и фантазия, неправильное — как правило».
Как-то так складывается, что вот уже второй раз за Дмитрия Быкова «отчитываются» его ближайшие родственники. Зимой рассказ отца читал сын — и надо сказать отлично справился, а в этот раз вместо писателя на сцену вышла его супруга Екатерина Кевхишвили.
«Следующую колонку из журнала должен был прочесть Дмитрий Львович Быков, потому что это его история. Но он сейчас читает в другом месте, но замена у нас более чем приятная и вообще замена, я считаю, лучшая — нам повезло больше. Его колонку прочтет Екатерина Кевхишвили — его родная жена», — объяснил происходящее Андрей Колесников.
«Женщина с киской» — это название рассказа, который как раз вышел в свежем номере журнала. Так вот «Женщину с киской», смоделированную под Чехова, Екатерина прочла c чувством, не без сопутствующей иронии и с интонациями не только Антона Чехова, но и Дмитрия Быкова. А как иначе читать про курортный роман, когда рассказ про него повествует о самом неприятном, что только может быть в курортном романе,— о его последствиях:
«Дмитрий Сергеич, — сказала она с неожиданной бабьей нежностью. — Ну подумай ты сам. Это же как с Россией. Помнишь, двадцать лет назад, после университета? Ты все говорил про земство, про самоуправление, про комитет Манухина, ты верил в реформы, да? Ты хотел работать. Ты все говорил про суды присяжных. Про то, что у всех раньше не получалось, а у вас получится, потому что вы честные. Что еще пару лет — и дана будет конституция. Помнишь? А теперь про тебя говорят: человек семидесятых годов. Ты все думаешь, что Россия тебя любит. А Россия с тобой позабавилась — и достаточно, у нее вас таких много, у нее со всеми вами курортный роман».
А тем временем Чтения постепенно двигались к завершению.
«Я честное слово не знаю о чем будет читать сейчас главный редактор телеканала RT Маргарита Симоньян, но я понимаю, что у нее накопилось», — сказал Андрей Колесников.
Судя по всему, у Маргариты действительно накопилось, потому что следующие полчаса Маргарита, не снимая защитный экран со лба (того тоже требовали санитарные нормы, но уже ее личные), читала про свою боевую юность и жаркий Краснодар. А там и жизнь, и слезы, и любовь, и журналистика.
«…Крутобедрая Анжелика уже полчаса сгоняла шваброй с посудного шкафа черную кошку, которая, не меняя истомной позы, изредка тюкала швабру ленивым шлепком пухлой лапки. Искусственный плющ под потолком, одинокая голая веточка в длинной вазе и замасленное меню со страницами, упакованными в целлофановые конверты для файлов, на них картинки слишком оранжевого ошметка лосося верхом на рисовом шарике — вот уже год Анжелика пыталась вылепить из своей забегаловки в самом душном углу Краснодара первый в городе суши-бар, но тяжелые на подъем краснодарцы продолжали заказывать опостылевшие Анжелике свиные котлеты «в авторском видении вкуса».
Андрей Макаревич для Чтений на Красной площади выбрал, может быть, лучшую свою колонку. И она была о времени, точнее о его сути.
«Я про главное его свойство — необратимость. Если человечество возьмет верх над временем, мы станем богами. Мы сможем изменять прошлое. Хотя, мне кажется, даже Бог не в силах изменить прошлое. Всемогущий? Выходит, время сильнее. Выходит, время и есть Бог».
Его рассказ в какой-то момент сопровождал бой кремлевских курантов. Это придавало многозначительность, это было метафизично, если угодно. Тем более что и текст местами будоражил воображение даже самых стойких скептиков:
«Мы отдыхали в Гурзуфе, сыну моему Ивану было, кажется, два года. Особой разговорчивостью он в этом возрасте не отличался. Мы сидели на диком пляже, солнце садилось прямо в море. Метрах в тридцати от берега из воды поднимался большой плоский камень. Я подумал, что, сидя на нем, будет здорово смотреть на закат. Посадил сына на шею, мы быстро доплыли до камня. Солнце скрылось в воде, небо окрасилось розовым, становилось прохладно. «Ну что, поплыли обратно?» — предложил я. «Погоди, давай еще посидим», — ответил Иван. Что-то меня насторожило в его интонации: она была не детская. Прямо по низкому горизонту мимо нас двигался пароходик — кажется, рыболовный траулер. «А я на таком работал, — задумчиво сказал Иван. И добавил: — Ну, это еще до войны было».
Я окаменел. Голосом моего сына говорил незнакомый взрослый человек. На этом монолог про работу до войны закончился. Иван проводил взглядом уходящий пароходик и снова стал двухлетним ребенком. Я взял его на руки, и мы вернулись на берег. Придя в себя, я осторожно попытался выяснить у него: что это было? Он не смог объяснить. Похоже, он не помнил. А я до сих пор убежден, что его тогда коснулось Время — бездонное и бескрайнее. Не то, которое в часах, — то, которое Бог».
«Эта колонка не была напечатана в журнале «Русский Пионер», но однажды она прозвучала на Пионерских Чтениях. И вот лично я ее с наслаждением сейчас послушаю снова», — сказал Андрей Колесников.
Закрывать Чтения вышел Виктор Ерофеев. Вместе с его «Лубянским Ванькой-Встанькой»:
«Сегодняшняя игра с моим памятником не имеет ко мне никакого отношения,— сказал Дзержиский Богу.— Памятник хотя вернуть разные товарищи. Мои последователи, чекисты сделали из меня языческий тотем! Зачем? Чтобы закрепить свою власть навечно и чтобы их безнаказанность стала законом? (…) Участие в Красном терроре постепенно превратило меня в садиста. Я полюбил грешным делом пугать и мучать людей. Эта бесчеловечность — моя услада, ну как лесная земляника».
Закончил Дзержинский в чистилище. Впрочем, на этой справедливой ноте закончился и рассказ, и очередные «Пионерские чтения». Но прежде чем попрощаться со зрителями, Андрей Колесников выразил соболезнования по поводу смерти Анталия Лысенко.
«Сегодня ушел из жизни Анатолий Григорьевич Лысенко, человек, который придумал «Взгляд». И вообще культовый человек для советского и российского телевидения. Вы знаете, в Останкино есть библиотека, и библиотекари рассказывали, что у них есть один настоящий многолетний читатель. Человек, который постоянно берет книжки и возвращает их. Это был Анатолий Григорьевич Лысенко. Огромная боль, когда такие люди уходят».
Тема следующего номера — «Достоевский (Игра)».