В. Тишков, "Реквием по этносу".

К чтению этой книги я приступал с опаской. Тишков входил в первое ельцинское правительство, что само по себе клеймо, да еще С. Г. Кара-Мурза отзывался о его идеях как о совершенно людоедских.

На самом деле читать стоило. У умного человека не грех поучиться и заимствовать идеи, даже если он относится к другому политическому лагерю. Апологетику рыночной России можно и пропустить, тем более, что автор почти нигде ею не злоупотребляет. И ничего особо людоедского я у него не нашел.

Сама книга крайне неоднородна и явно надергана из отдельных статей, представляющих весьма разную степень интереса. Кроме того, в ее текстах по моде научных гуманитарных сочинений очень много воды, среди которых те самые идеи могут и затеряться.

Однако среди пространных рассуждений ни о чем вдруг попадается что-нибудь такое, что ты бьешь себя по лбу и жалеешь, что сам не догадался.

Например, что бессмысленно рассказывать, будто СССР был распущен как-то незаконно. Ни одно государство не имеет законов, по которому оно будет уничтожено, и роспуск государств всегда происходит явочным порядком, в силу политических раскладов, а не по букве юриспруденции.

Или что те, кто любит покопаться в истории и изучить, какие земли кому принадлежали в пятнадцатом веке, чтобы потом с пеной у рта доказывать про восстановление исторической справедливости, никогда не проводят эту операцию с той территорией, где живут сами, или, например, где находятся московские дачи уважаемых людей. Историческая справедливость неизменно требует восстановления где-то еще.

А вот весьма любопытный пассаж:

Меня давно интересовал один вопрос, который я, как историк и антрополог, хотел выяснить у некоторых своих коллег по российскому правительству, когда входил в его состав в 1992 г. Я спрашивал Г.Н. Бурбулиса, Е.Т. Гайдара и С.М. Шахрая о том, какие проработки и документы были в их распоряжении, когда готовились и произошли действительно исторические решения в Беловежской пуще по упразднению СССР. Насколько я понял, никаких проработок данных политических решений не было. Более того, был азарт и энтузиазм Б.Н. Ельцина и других республиканских лидеров наказать М.С. Горбачева лишением его власти в Московском кремле, а если окажется возможным для Ельцина - тогда уже президента РСФСР - то и забрать сам Кремль как место государственной власти. Раскол политических элит, в том числе и по республиканско-этническому принципу, а также борьба за обладание Кремлем даже за счет упразднения самого "центра" были важнейшими мотивами действий главных игроков на политической сцене того времени. Еще раньше эту ситуацию сравнил с игрой в шахматы по собственным для каждого игрока правилам Ю.М. Батурин, помощник Ельцина, участвовавших в Новоогаревском процессе45.

Закономерно или нет, был ли другой вариант решения или нет, принят был он под влиянием алкогольной интоксикации или нет - все эти вопросы остались для историков, и самые несчастные из них - те, кто безнадежно верит в исторические закономерности. Историю не в меньшей степени делают случайности и импровизации и даже ошибки, которые, возможно, корректнее было бы назвать стохастическими (непредвиденными) последствиями человеческой деятельности. Степень ошибок и стохастики повышается в условиях острых политических и других (например, насильственных) коллизий, когда доступная информация и время для решений ограничены. Ошибки и стохастика в исторических событиях повышаются и тогда, когда имеет место недостаток компетенции и должной процедуры выработки и принятия ответственных решений и по этой причине число возможных вариантов действий и политических решений кажется крайне ограниченным. Все больше современных политаналитиков и историков приходят к мнению, что существовали варианты сохранения и реформирования СССР, а также набор других политических опций и что выбран был далеко не самый оптимальный, как это уже представляется сегодня. Но в том и смысл истории, что она развивается далеко не по самым оптимальным вариантам, и то, что свершилось, то свершилось, ибо история не переигрывается как шахматная партия. Историкам остаются только анализ и суждения, в том числе и морально-политического толка. Не исключаются, а даже приветствуются и глобальные обобщения. Одно из таких считаю позволительным высказать. Новая Россия возникла не в результате распада СССР, а наоборот, он распался после того, как возникла новая Россия, т.е. после того, как Б.Н. Ельцин и поддерживающие его политические силы фактически одолели союзный центр во главе с Горбачевым, вернее, лишили его способности и воли к сопротивлению и к отправлению власти. Сколько таких случаев знает история? Вероятно, многие сотни и на протяжении очень долгого времени.

Вообще трезвый взгляд, лишенный шор, которые накладывают слова, за которыми стоит ничего определенного, мне очень импонирует. Очень полезный раздел, посвященный насилию и войнам, через который красной нитью проходит мысль: агрессия в смысле биологии и этологии никакого отношения к этому процессу не имеет, это чисто социальный феномен, особенно когда войны стали массовыми и бесконтактными. Этология тут только тем боком, что во время войн очень востребованы становятся разного рода садисты и безбашенные отмороженные типы с низким уровнем возбуждения и высоким болевым порогом.

Самый интересный раздел посвящен, конечно же, нациям и этносу. Именно он и дал название книге. Вообще лет пять назад я посвятил этим вопросам серию постов, но после чтения Тишкова почувствовал себя в положении гениального старшеклассника, самостоятельно придумавшего интегрирование. С одной стороны, такое явно выделяет тебя из всех школьников, но с другой - все это ведь известно уже много столетий.

Тишков - последовательный конструктивист и подтверждает то, к чему я пришел самостоятельно: никаких наций кроме гражданских не существует вообще, и ничего более в понятии нации нет. Нации организуются государством, а не являются некой мистической сущностью или живым существом, как полагает социобиологизаторская примордиалистская теория.

Но я остановился на этносе, а по Тишкову этнос точно так же не представляет собой ничего осязаемого, как и нация. Собственно, само понятие даже не общепринято в науке и характерно лишь для советской этнографии, и то только начиная с 60-х годов. Этничность - это разновидность идентичности, то есть представление человека о себе самом. Грубо говоря, это мысль. Но мысли вполне способны уживаться друг с другом. Аналогично и человек может иметь (и всегда имеет) несколько разных идентичностей, в том числе могут быть и две этнических. Ситуация тут примерно как с гендером и биологическим полом - только их роль выполняют этничность и усвоенная культура, в особенности язык.

А еще этничность, как и любая мысль, как представление человеке о самом себе, может меняться - в том числе по соображениям выгоды или под внешним воздействием.

Никаких этнических государств на нашей планете нет. Все государства многонациональны - только в разных государствах этому факту придают разное значение. Сама идея совпадения этнических границ с территориальными представляет собой бессмысленную и нереализуемую утопию, потому что этничность - это само по себе нечто достаточно неопределенное, не имеющее никаких четких границ и четкой процедуры определения. Все государства исключительно территориальны.

Если коротко, то этничность - это вера существование некоего этноса, объединяющего людей только по этому признаку. Этничность - это форма социальной организации на базе культурных отличий. В основном она используется для нужд социальной мобилизации или для получения преференций "элитами".

В завершении приведу также несколько больших и принципиально важных цитат,  в том числе касающихся пресловутой переписи 1926 года, когда русских большевики якобы переделывали в украинцев. Заодно можно понять, насколько же все-таки жизнь сложнее примитивных схем, придуманных сегодняшними национально озабоченными фриками.

На территории бывшего Советского Союза названия большинства народов в их современном виде сложились также сравнительно недавно: в Х1Х-ХХ вв., особенно в первое десятилетие советской власти, когда шел интенсивный процесс национально-государственного строительства и конструирования этнических наций. Именно поэтому список российских национальностей в переписи населения 1926 г. отличался от дореволюционных названий, как он разнится и от списка после переписи 2002 г.

Названия ряда народов утвердились на основе географических и политико-административных терминов и прочно вошли в самосознание: наименования чеченцы и ингуши происходят от названий населенных пунктов Чечен-аул и Ангушт; украинцы -от названия исторической территории бывшей Российской империи; азербайджанцы - от искаженного названия Атропатены, провинции древнего Ирана; узбеки, ногайцы - от личных имен ханов кочевых племенных группировок; латыши, литовцы, эстонцы - от древних территориальных племенных названий; грузины - от искаженного имени св. Георгия (Гурджи). Очень часто народы, зная и принимая свое название на языках соседей, на родном языке свое название (самоназвание) произносят совершенно иначе: грузины называют себя картвели, армяне - хай и т.д. Однако и здесь много особенностей.

---

Вопрос заключается не в том, какие государства можно научно определить как национальные, а какие нет. Все попытки составить такие списки носят наивный и бесполезный характер. В равной мере из-за недостатка аргументации не очень убедительна и попытка разделить понятия "нация-государство" и "национальное государство"51. Можно только говорить о степени успеха того или иного государства в осуществлении интеллектуально-эмоциональной операции утверждения понятия единой нации среди своих граждан, т.е. о состоянии умов, а не о реальной этнокультурной, социальной и территориальной гомогенности и основанной на этом типологии государств. В некоторых государствах существует огромное расовое, этническое и религиозное разнообразие или же сильные регионально-территориальные различия без интенсивных взаимных связей, однако успешно функционирует на элитном и даже на массовом уровне миф о единой нации. Яркие примеры тому - Индия, Малайзия и Индонезия, в каждой из которых проживает больше этнических общностей, чем в России, но по крайне мере на официально-элитном уровне присутствуют понятия индийской, малайзийской и индонезийской наций. В Канаде вертикальные экономические и гуманитарные связи провинций с соседними американскими штатами интенсивнее, чем горизонтальные, и между Британской Колумбией и Приморскими провинциями мало общего даже в культурном смысле, хотя понятие канадской нации не оспаривается, за исключением части населения провинции Квебек, где есть представление о квебекской нации.

Государства больше различаются не степенью этнического многообразия, а тем, в какой мере этим различиям придается самодовлеющее и институциональное значение. Как отмечает Л. Гринфельд, «в некоторых обществах мы не замечаем этого разнообразия и считаем их "гомогенными", в то время как в других это может проявляться в самых болезненных формах. Это происходит не потому, что в одном обществе среди его членов имеется меньше культурно-отличительных характеристик, чем в другом обществе, а потому, что то же самое разнообразие воспринимается по-разному. Не каждое общество придает этничности и этническому разнообразию культурное значение, и не каждое общество рассматривает эти характеристики как суть основополагающей идентичности своих членов»52.

СССР оказался уникальным в смысле отношения к слову нация. Первоначально Ленин и большевики на пути к власти и в момент ее утверждения резко отвергали имперское государство и выступали за национальное самоопределение всех "наций, народностей и этнографических групп". Когда это государство было сохранено и в нем установился тоталитарный режим, власти могли позволить себе роскошь осуществить этнонациональный принцип в политике и в государственно-административном устройстве страны. Скорее в полемических целях осуждения "буржуазного федерализма", построенного на территориальном принципе, в СССР утвердился принцип "национальной государственности" на уровне этнотерриториальных автономий для меньшинств. Объединяющую идею гражданской нации заменила идеология советского патриотизма вместе с карательными институтами, а затем - формула "советский народ как новая историческая общность людей". Таким образом, метафора нация и термин национальность (впервые в перепись населения официально введен в 1926 г.) были отданы в собственность представителям этнокультурных групп населения страны, а задача "нацие-строительства" оказалась в идеологическом арсенале этнически обозначенных внутригосударственных образований (союзных и автономных республик и областей).

<...>

СССР, имея в качестве опоры власти КГБ, ЦК КПСС и газету "Правда", сдал идею нации на уровень ниже того, что принято считать в мире "национальным", т.е. общегосударственным, и конституировал "многонациональность" на уровне этнических общностей.

"В итоге Советский Союз не воспринимался в теории и не был организован на практике как нация-государство. К тому же в нем не произошло определение государства или гражданства как целостности в национальных смыслах. Именно в этом - отличие советского режима в отношении проблемы национальности - в беспрецедентном устранении национальной общности и национальности как организующего принципа социального и политического порядка с общегосударственного уровня и передача его на подгосударственный уровень. Ни одно государство не зашло столь далеко в спонсировании, кодификации, институализации и даже в ряде случаев изобретении национальных общностей и национальностей на подгосударствен-ном уровне и в то же время ничего не сделало для их институализации на уровне государства в целом"53.

С этим замечанием Р. Брубейкера можно полностью согласиться. Югославия и Чехословакия повторили тот же эксперимент, хотя понятия югославская и чехословацкая нации стали внедряться в Югославии и Чехословакии, но этой идеологической кампании просто не хватило исторического времени. Однако последнее вовсе не значит, что эти государства были нелегитимны или их нельзя было по мировым стандартам считать государствами-нациями. Кроме того, ряд других государств позволяли сохранять и сохраняют до сих пор этнотерриториальную ин-ституализацию и допускают местные национализации, как, например, в Испании. Там понятие каталонская нация зафиксировано в конституции провинции и присутствует в общественном сознании каталонцев, которые, тем не менее, понимаются как региональная общность, т.е. как все жители Каталонии. При этом испанское государство настойчиво утверждает конкурирующий проект испанской нации в отношении всего согражданства. Даже имея этнорегиональный федерализм под общенациональной королевской формой правления, оно едва ли позволит называть себя "многонациональным государством" или "империей". Не позволят этого сделать и союзники Испании по НАТО, оберегая целостность и стабильность государств - членов этого блока.

Более или менее успешное использование метафоры нация на общегосударственном уровне зависит не только от осознанных усилий самого государства в сфере идеологии, но и от других факторов, которые опять же не имеют прямой связи с этническим составом населения. Богатые государства с социально благополучным населением и с либеральными свободами легче добиваются лояльности своих граждан, которые готовы признавать "единую нацию" и считать государство своей родиной, поскольку в нем живется лучше, чем в соседних или дальних странах. Гомогенный облик западноевропейских наций-государств обусловлен не только длительным процессом их консолидации ("формирование наций"), превратившим их в некое "терминальное" целое, но и безоговорочным предпочтением большинства членов этих сообществ пребывать в достигнутых условиях социального комфорта. Благополучие и порядок, столь важные для каждой личности в реализации ею главной жизненной задачи социального преуспевания (человек рождается не для служения нации), позволяют богатым странам обходиться без фанатичных и нервных усилий гражданского нациестроительства и даже без его законченных результатов. Считается, что западноевропейские страны прошли эти процессы в прошлом, в том числе через революции и бисмарковское огнем и железом. Есть мнение, что гражданские нации в Западной Европе являют собой свершившийся факт, а сами страны считаются классическими или полноправными нациями-государствами, построенными на едином этническом ядре.

Однако это не так. В тех же Франции или Великобритании этнокультурная гетерогенность населения в XX в. сохранилась, и даже увеличилась, причем не только по причине бретонского, корсиканского или уэльского и шотландского мининационализ-мов, но главным образом по причине включения во французскую и британскую нации иммигрантского населения. В Соединенном королевстве, видимо, только меньшинство населения подтвердит свою принадлежность к "британской нации", большинство же может назвать английскую, ирландскую, шотландскую или уэльскую нации, т.е. самоидентифицироваться прежде всего по этнической общности. В Норвегии только нефтяные доходы последних десятилетий и зимние игры 1996 г. в Лилиехаммере завершили процесс формирования норвежской нации. По крайней мере, прекратились частые разговоры о том, что "мы - те же шведы", которые я фиксировал во время своих поездок в 1980-1990-е годы в эту страну.

Таким образом, вопрос не только и не столько в "строительстве" и "формировании" некоего реального коллективного тела под названием нация, а в том, есть ли желающие оспаривать эту идею и вести диссидентские разговоры, что "мы - другие". С ухудшением жизни появляются претенденты на культурный партикуляризм или ирредентизм. Бывает, что проект гражданской нации оспаривает тот сегмент населения страны, который больше преуспевает, но не хочет делиться с остальным сообществом, воспринимая это как несправедливость. Примеры Северной лиги в Италии, Каталонии и Страны Басков в Испании подтверждают это замечание, как и опровергают химеру раз и навсегда состоявшихся наций. Эти гражданские нации, или нации-государства, могут считаться конечными общностями только в смысле отсутствия внутренних вызовов и внешней защиты, в том числе и военным блоком НАТО. Оспаривать успех этих стран в утверждении общеразделяемого понимания слова нация практически невозможно.

Что можно оспорить, так это вывод, что остальные страны, особенно страны так называемых третьего и второго мира, - это не нации-государства в полном смысле, а своего рода "квазиоб-щества"54. Действительно, теоретики и политики в СССР обменяли слово нация на кажущееся внешнему миру несуразным понятие единый советский народ, но этот вполне легитимный новояз выполнял ту же самую функцию, что и слово нация в других странах мира. В некоторых африканских и азиатских странах также обходятся без массового употребления этого европейского понятия на рынке коллективных идентичностей.

На самом же деле следует говорить о степени консолидированности и степени лояльности граждан своему государству через ту или иную общую метафору, среди которых самой известной и самой действенной является нация. Однако этого недостаточно для столь политически значимой типологии, как деление государств на нации-государства и ненации-государства. Имеющиеся попытки предложить такое деление являются неубедительными, а в отношении стран бывшего СССР - откровенно политизированными: страны, не менее этнически мозаичные, с большей долей меньшинств (до половины населения страны) и с культурно-гетерогенными "коренными нациями" (Таджикистан, Казахстан, Грузия, Латвия, Украина, Узбекистан) объявляются "национальными", а Россия, где все граждане способны общаться на одном языке и имеют более высокий уровень гражданской консолидации, чем в большинстве постсоветских государств, объявляется "ненациональным" государством.

<...>

Сегодня в государствах бывшего СССР главный вопрос заключается не в установке формирования наций как очередного проекта социальной инженерии, а в улучшении условий жизни гражданина и в укреплении законного регулирования общественных процессов, включая договоренности между элитами культурно-различительных групп о справедливом распределении ресурсов и доступе к власти. В условиях глубоких реформ и смены (ослабления) государственных институтов важнее сам по себе обеспечиваемый прежде всего государством социальный порядок, чем форма, в которой он осуществляется, и идея, которой он освящается. Иначе регулятором общественных (межличностных и межгрупповых) отношений становятся насилие и хаос, когда вооруженная секта молодых мужчин выбирает (не)реализуемый проект явочного "национального самоопределения", сделав своими заложниками целый народ, а у государства с политиками-неофитами в арсенале разрешения внутригражданских коллизий оказывается единственный аргумент в виде армии. Именно это случилось в Чечне и ряде других регионов постсоветских государств.

В регионе бывшего СССР (как это уже давно имеет место во многих других регионах мира с невысоким уровнем жизни и не очень эффективным управлением) с наступлением свободы частного выбора социальное неблагополучие, отсутствие порядка и стабильности ослабляют веру в гражданскую общность (страну, нацию) и необходимость пребывания в ее составе. Рациональные частные стратегии заставляют вспоминать или изобретать "историческую родину" с лучшими условиями социального существования и по возможности переходить из одной нации в другую. Сотни миллионов людей в мире совершили этот переход только в XX в., эмигрируя в более обустроенные страны. Если бы у российских немцев этнические корни были не на территории Германии, скажем, в Сомали, тогда едва ли воссоединение с "исторической родиной" приобрело бы столь массовый характер. В равной мере оказались иллюзорными надежды националистов в постсоветских государствах на то, что произойдут возвращение и воссоединение этносов (русских, казахов, адыгов, армян, эстонцев, латышей и других) за счет дальних диаспор.

---

Первая всеобщая перепись населения в Российской империи 1897 г. дала богатейший материал о населении столь крупного и сложного по составу населения государства. Восприятие и интерпретация историками этой переписи до сих пор содержат в себе много мистификаций и постфактических рационализаций, как, например, опрокидывающее в прошлое вычисление численности русских по параметрам родного языка и вероисповедания, а не по самоидентификации, которая как категория в тот момент для переписчиков не существовала (что такое "национальность" население просто не знало), но которая действительно может быть единственным критерием этнической принадлежности, в том числе принадлежности к русским. Причем само содержание понятия "русского" (как и "татарина", "таджика" и т.д.) пережило самые причудливые трансформации. Это также слабо учитывается учеными.

Например, в упоминавшемся труде Б.Н. Миронова приводятся таблицы распределения русского населения по районам Российской империи в 1897 г. и этнического состава населения России в 1719-1914 гг.23 Первая таблица составлена на основе общего свода данных переписи 1897 г., и в данном случае цифры назвавших русский язык родным были переквалифицированы (уже исследователем, а не публикаторами переписи) как "русские". В этой операции "склейки" этнонима и носителя языка есть две существенные проблемы. Во-первых, в конце XIX в. родным языком скорее считался язык, который человек лучше всего знал и которым чаще всего пользовался, а не язык, который должен был совпадать с названием народности. В России уже значительная часть нерусского населения подверглась языковой ассимиляции в пользу русского языка, особенно народы Европейского Севера, Поволжья, Северного Кавказа и западных регионов России. Если бы из этой категории можно было бы вычесть хотя бы неправославных, тогда бы численность этнических русских, вероятно, была бы точнее, но эта операция никем из исследователей не проводилась. Сделать это было возможно только при обсчете первичных данных переписи, но такой операции сделано не было, ибо прежде всего в ней не нуждались сами организаторы переписи: в то время русскими могли считаться все, кто исповедовал православие, не говоря о малороссах и белорусах.

Что же касается этнического состава дореволюционного населения России в историческом разрезе, то используемые для этого данные В.М. Кабузана и С.И. Брука24 нуждаются еще в более серьезной коррекции. "Русский" в XIX в. и "русский" в XX в. также различались, как и содержание названия "татарин". Приведу лишь одну литературную цитату из "Дамы с собачкой" А.П. Чехова: «А что, ваш муж - немец? - спросил Анну Павловну Гуров, увидев на двери ее квартиры надпись "Фон Дидериц". Нет, он - русский. Он принял православие». Не случайно в переписи 1926 г. переписчикам нужно было уточнять у тех, кто назвался "русским", не является ли он "малороссом" или "белорусом". Сужение понятия "русскости" до этнической категории произошло уже в результате и после переписи 1926 г.

<...>

В российской переписи 1897 г. вопрос о гражданстве отсутствовал, ибо все жители страны и так считались подданными российского императора и никакой дополнительной легитимности для определения населения страны не требовалось. Важнейшую градацию на грани гражданской и культурной идентично-стей представляли собой категории "православные" и "инородцы". Как и во многих переписях того времени, российская перепись содержала вопрос о языке, что дало позднее основу для исторических реконструкций этнического состава населения страны. Однако выполненные историко-демографические исследования о русских, как мы уже отметили, не различают исторически обусловленные формы идентичности и как бы опрокидывают в прошлое нынешнее представление о "русском этносе". Неучет изменения самого содержания русскости и механистические проекции данных переписей и других более ранних описей населения в конечном итоге приводят исследователя к политически предпочтительным выводам о русских не как о меняющейся во времени форме личностной идентификации, а как о неком исторически оформившемся и длительно существующем коллективном теле, которое и осуществляет акт российского государствообразования и тем самым делает его (государство) легитимным.

В советских переписях озабоченность государства по поводу единого народа не находила отражения, ибо не существовало и самой этой озабоченности: факт существования, т.е. изначальная легитимность советского народа обеспечивалась не через всеобщий переписной референдум, а через другие механизмы, в том числе силовые и идеологическо-пропагандистские. Категория "народа" в переписях была отдана в пользу этнических идентификаций, которые в свою очередь были оформлены как "народы СССР" или "советские нации". На этом ключевом вопросе следует остановиться особо, ибо именно здесь роль этнографов в государственной переписной политике оказалась решающей и по своим итогам противоречивой. Как известно, еще при Временном правительстве была создана в рамках Российской академии наук Комиссия по изучению племенного состава населения России (КИПС), в которую вошли лингвисты, географы, специалисты по физической антропологии и этнографы, прежде всего специалисты по составлению этнографических карт России. Последние еще ранее в рамках деятельности специальной Постоянной комиссии Императорского российского географического общества (ИРГО) собрали информацию о языках, одежде, жилище и быте народов империи и подготовили проекты таких карт28. Именно петербургские этнографы обратились в правительство с предложениями организовать изучение этнографического состава населения европейской и азиатской частей России. Ими подчеркивалась стратегическая ценность этнографической информации, поскольку к тому времени Германия организовала изучение этнического состава ряда западных территорий (Литвы, Галиции, Буковины, Бессарабии и других).

Именно тогда в острых спорах рождалось понятие о категории "национальность" или "народность", которые до этого отсутствовали в научной и политической практике, в том числе и при проведении переписей. Население страны вообще не понимало смысл этого понятия, ибо пользовалось другими идентификационными категориями (православные, инородцы, местные самообозначения, в том числе и по этнокультурным параметрам). Председатель комиссии С.Ф. Ольденбург рекомендовал придерживаться языка и религии как основных показателей национальной принадлежности, тем самым ориентируясь на перепись 1897 г. Кстати, именно по принципу "национальности, определяемой по языку", была произведена в 1919 г. демилимитация границ между Украиной, Белоруссией и РСФСР. Другие этнографы, например, В.В. Богданов, считали, что для неевропейской России язык не может использоваться в качестве показателя национальности (среди значительной части населения уже имела место значительная языковая русификация). Уже к 1920 г. КИПС перестал рассматривать язык в качестве основного определителя народности. Был выработан довольно сложный метод определения национальной принадлежности, т.е. национальности. Этнографы, в частности С.И. Руденко, сочли перепись 1897 г. в этой части ошибочной из-за отсутствия вопроса о национальности и предложили Наркомнацу ввести эту категорию в предстоящую перепись. В 1924-1926 гг. в КИПС были разработаны инструкции по регистрации национальности и составлен Список национальностей СССР. Руководитель подкомиссии по переписи В.П. Семенов-Тян-Шанский подготовил список из пяти вопросов для переписчиков при определении национальности. Переписчику рекомендовалось узнать национальную принадлежность родителей опрашиваемого, вероисповедание, в "котором он родился", вероисповедание во время опроса, язык детства, язык домашнего общения, владение русским языком. Предлагались и другие перечни "объективных критериев" национальной принадлежности. Некоторые этнографы предупреждали, что население не понимает смысл этих вопросов, а в некоторых даже нет и аналогов таких терминов. Специалист по Средней Азии И.И. Зарубин рекомендовал переписывать ответы в пользу "правильных": если назвался сартом, значит нужно записывать узбек.

Так в итоге родилась система двухступенчатой регистрации национальной принадлежности: фиксация ответов в ходе переписи и последующая их перекодировка и сведение к заранее заданному перечню. Сложность такой методики вынудила ЦСУ использовать разные подходы для разных регионов страны, чтобы население могло дать "правильные" ответы. На Украине вопрос задавали в форме "национальность (народность)", в Закавказье дополнительно спрашивали о племени, роде и т.п. Для Средней Азии и для населения Сибири существоали свои отдельные инструкции.

С позиции сегодняшнего дня легко высказывать критическое отношение к тогдашней увлеченности этнографов вместе с властью способствовать процессу "национального самоопределения" некогда "угнетенных наций". Однако бесспорен сам факт, что именно тогда и с активным участием ученых самого высокого ранга была сконструирована категория национальность (народность), которая сегодня кажется столь непререкаемо фундаментальной не только для ученых и политиков, но и для "национализированного" населения.