Блоги |
Булохов Виктор Яковлевич. профессор кафедры русского языка
из "Времени, оставшегося с нами"
источник https://aurinko25.livejournal.com/91341.html
К юбилею факультет выпустил две книги воспоминаний выпускников.
Отрывок из воспоминаний В.Булохова, профессора Красноярского государственного педагогического университета.
...Выпуску 1958 года не повезло: шесть или восемь человек, имевших московскую прописку, получили направление в Институт русского языка и Институт языкознания Академии наук СССР, остальных бросили, как гласила молва - по совету Никиты Сергеевича Хрущева, - учителями русского языка и литературы в Среднюю Азию. Мне достался Узбекистан.
Представитель республики на заседании распределительной комиссии говорил, что Верхний Чирчик - это большой город химиков недалеко от Ташкента. На карте такого города обнаружить не удалось, был просто Чирчик. Появились первые подозрения в обмане. Забрав жену, сына и два огромных ящика книг, я в середине августа оказался в Чирчике, где и понял, что представитель республики врал (как теперь говорят, лукавил), чтобы заманить в Узбекистан больше специалистов. В 30 километрах от Ташкента находился Верхнечирчикский район, центром которого являлся кишлак Янги-Базар.
Средняя школа №18 имени И. В. Сталина, куда я получил направление, находилась в колхозе «Коммунизм». Под школу здесь когда-то переоборудовали конюшню, полы отсутствовали, крыша протекала, и в дождливые дни ученики шли к доске, растаптывая кирзовыми сапогами вязкую грязь.
При школе я получил квартиру, говорили, хорошую, потому что в ней были настелены полы. Конфигурация досок напоминала что-то очень знакомое, и, как позже подтвердили местные жители, доски, действительно, были из уборной, разрушенной в ожидании приезда русского учителя для благоустройства его квартиры.
После занятий до середины октября учащиеся 5-10 классов и учителя убирали кенаф, вернее – луб, то, что остается на полях, после того как комбайн перемолотит кенаф, волокнистое, наподобие конопли, растение. Затем наступила хлопковая страда. Из школьников создали рабочие бригады во главе с директором и завучем, а учителей всего района собрали в отдельную бригаду под руководством инспектора районо. Дневную норму в 20 килограммов я никогда не мог выполнить, как ни старался. Кормили нас в основном лапшой. И когда однажды в котле русские женщины вместо обычного мяса обнаружили лошадиный кутак, то есть, по-научному, конскую гениталию, они решили уйти из бригады. Но добраться до дома им не удалось. На всех развилках дорог стояли милицейские посты. Женщин схватили, заставили собрать по 20 килограммов хлопка и под вечер привезли в бригаду.
Спали мы на соломе в недостроенных домах без окон, укрывались казенными одеялами. Чтобы избавиться от вшей, сменить белье и вымыться, по очереди тайно уходили домой ночью и следующей ночью возвращались в бригаду.
Занятия в школах возобновились 15 декабря. Всех учащихся приказано было аттестовать положительно за первое полугодие. Я, конечно, сопротивлялся. На уроках литературы в 10 классе девушки, закрыв платком губы (нельзя их показывать молодому человеку), не говорили, а шептали: «Агай Горький - якши агай», - что в переводе на русский язык означало: «Товарищ Горький - хороший товарищ». Я понимал, что Горького хвалят, и ставил отметку «торт» - «четыре».
Первые столкновения с администрацией школы произошли еще в сентябре. В журнале я аккуратно отмечал отсутствующих на уроке. Директор школы Тасбулат Кельтаевич Кельтаев говорил мне так: «Виктор Яковлевич, учитывай национальные особенности, не ставь не был, не был. Сегодня - не был, завтра - был».
В 8-10 классах из 30-35 человек, значившихся в списках, реально присутствовало по 5-9 учащихся. Я взял у директора адреса не посещающих школу и отправился по кишлакам. Оказалось, что многие уже по 3-4 года не ходят в школу, вышли замуж или работают, некоторых вообще никогда не существовало в природе. Вспомнилась поэма Гоголя «Мертвые души». Молодой учитель-энтузиаст продолжал ходить по кишлакам, что очень не нравилось их жителям. И когда собаки, не без одобрения этих жителей, изодрали две пары брюк, пришлось успокоиться.
Не хотелось мириться с «национальными особенностями» и при получении зарплаты. За 36 недельных часов мне начисляли 800 рублей, а тоже начинающему учителю математики, таджику, при такой же недельной нагрузке - 1200. Не сразу и с трудом я овладел техникой начисления зарплаты, и за 3-4 скандала удавалось приблизиться той сумме, которую получал математик.
В декабре закончился каменный уголь, 240 кг, которые выдали в сентябре для отопления квартиры, хотя другие учителя получали но 800 кг. На вопрос «Почему такая несправедливая разница?» Тасбулат Кельтаевич тогда ответил: «Ты - молодой специалист. Читай инструкций». И подал брошюру, напечатанную на узбекском языке. Теперь моя семья буквально замерзала. Пришлось ехать в Янги-Базар за разъяснением. Заведующий районо Абдуразаков ответил так: «Что директор сказал - то закон».
Мириться с таким «законом» не хотелось, и я отправился в Ташкентский областной отдел народного образования, откуда привез бумагу, в которой указывалось на искажение администрацией школы и районо существующего положения.
- Зачем шуметь? - сказал Абдуразаков. - Мы дадим тебе 800 и жене 800.
И дали, но одной каменноугольной пыли. И сколько - этого никто не мог определить. Моя жалоба в Ташоблоно не прошла бесследно. В школу явилась комиссия, вернее - инспектор облоно, русская женщина, которая, посетив за неделю все мои уроки и не заметив существенной разницы между списочным составом учащихся и реальным составом, так выразилась на заключительном педсовете:
- Республика борется за образцовое выполнение «Закона о связи школы с жизнью», а Булохов - склочник, мешает работать всем. Со стороны директора школы, действительно, допущены ошибки: учителям не выдано по пять литров керосина. Выдать.
И выдали, нарушив тем самым существующую инструкцию, потому что при наличии электрического освещения керосин для проверки тетрадей и подготовки к урокам не требуется.
Топить печку каменноугольной пылью я не мог (она просто не горела) и обратился за советом к Тасбулату Кельтаевичу.
- Понимаешь, - сказал он, - по дороге идет ишак, кое-что теряет. Ты следуешь за ишаком, собираешь все, что он теряет, и смешиваешь собранное с каменноугольной пылью. Вот как горит! - и Кельтаев поднял указательный палец кверху.
Ходить за ишаком я не стал. Посоветовался с местными учителями, которые тайно посещали мою квартиру, чтобы попробовать сало (мусульманам Коран не разрешает употреблять свинину), применил предложенные ими приемы, но каменноугольная пыль никак не хотела гореть. И тогда я обратился к завхозу, корейцу, с просьбой дать взаймы со школьного склада два ведра угля. И надо же так случиться: когда я выходил с углем, навстречу мне попался Тасбулат Кельтаевич. Он назвал меня вором, требовал вернуть уголь и даже пытался отобрать ведра. Тут уж я не постеснялся в подлинно русских выражениях. И так расходился, что всю ночь описывал «национальные особенности», в которых работала школа, а утром отвез написанное в высшие партийные органы республики.
Вскоре явилась комиссия, настоящая, человек из десяти. Были представители ЦК, министерства, облоно, районо, директора школ. Конечно, ходили на все мои уроки, но приятно было, что каждый из директоров пригласил на работу в свою школу.
Результаты работы этой комиссии тоже для многих оказались неожиданными. Учащихся 8-10 классов перевели в среднюю школу соседнего, корейского, колхоза «Политотдел», славившегося богатством, порядком и своим председателем, Героем Социалистического Труда, то есть среднюю школу как таковую закрыли, преобразовав ее в семилетнюю. В итоге пришлось перераспределять учебную нагрузку. Виновнику произошедшего поручили вести физкультуру, а русский язык отдали учительнице начальных классов, узбечке, хорошо говорившей по-русски.
Тут наконец-то до меня дошло, что восток - дело тонкое и я не вписываюсь в эту тонкую структуру, поэтому решил уволиться. Первый разговор с Абдуразаковым ни к чему не привел: увольнять молодых специалистов, присланных из России и не проработавших трех лет, имел право только областной отдел народного образования при наличии каких-то сверхуважительных причин.
Найти такие причины помог Абдуразаков, которому при второй встрече пришлось сказать, что давно собираю компрометирующий лично его материал. И если в этом году закрыли школу, то в следующем сменят заведующего районо.
- Пиши заявлений, - сказал Абдузараков.
- А что писать?
- Ты любишь наших детей или не любишь? Так и пиши?
Мысль начальника в моем заявлении была сформулирована так: «Прошу уволить, потому что работа в национальной школе никаких чувств, кроме чувств отвращения, у меня не вызывает».
- Молодец! - обрадовался заврайоно.
Через три дня он привез, как и обещал, прямо на квартиру приказ Ташоблоно №50-6 от 17 марта и свой приказ №14 от 18 марта 1959 года о моем «освобождении от занимаемой должности согласно поданному заявлению».
В Узбекистане я проработал с 15 августа 1958 года по 17 марта 1959 года – 7 месяцев и два дня. Около недели я выбивал из начальства трудовую книжку, но мне ее так и не выдали, объявили: «Нет бланков». Уже на вокзале от местного учителя, который провожал меня, я узнал, что за трудовую книжку надо было дать взятку. Никто без взятки ее еще не получал. Таковы тамошние национальные особенности."
источник https://aurinko25.livejournal.com/91341.html
К юбилею факультет выпустил две книги воспоминаний выпускников.
Отрывок из воспоминаний В.Булохова, профессора Красноярского государственного педагогического университета.
...Выпуску 1958 года не повезло: шесть или восемь человек, имевших московскую прописку, получили направление в Институт русского языка и Институт языкознания Академии наук СССР, остальных бросили, как гласила молва - по совету Никиты Сергеевича Хрущева, - учителями русского языка и литературы в Среднюю Азию. Мне достался Узбекистан.
Представитель республики на заседании распределительной комиссии говорил, что Верхний Чирчик - это большой город химиков недалеко от Ташкента. На карте такого города обнаружить не удалось, был просто Чирчик. Появились первые подозрения в обмане. Забрав жену, сына и два огромных ящика книг, я в середине августа оказался в Чирчике, где и понял, что представитель республики врал (как теперь говорят, лукавил), чтобы заманить в Узбекистан больше специалистов. В 30 километрах от Ташкента находился Верхнечирчикский район, центром которого являлся кишлак Янги-Базар.
Средняя школа №18 имени И. В. Сталина, куда я получил направление, находилась в колхозе «Коммунизм». Под школу здесь когда-то переоборудовали конюшню, полы отсутствовали, крыша протекала, и в дождливые дни ученики шли к доске, растаптывая кирзовыми сапогами вязкую грязь.
При школе я получил квартиру, говорили, хорошую, потому что в ней были настелены полы. Конфигурация досок напоминала что-то очень знакомое, и, как позже подтвердили местные жители, доски, действительно, были из уборной, разрушенной в ожидании приезда русского учителя для благоустройства его квартиры.
После занятий до середины октября учащиеся 5-10 классов и учителя убирали кенаф, вернее – луб, то, что остается на полях, после того как комбайн перемолотит кенаф, волокнистое, наподобие конопли, растение. Затем наступила хлопковая страда. Из школьников создали рабочие бригады во главе с директором и завучем, а учителей всего района собрали в отдельную бригаду под руководством инспектора районо. Дневную норму в 20 килограммов я никогда не мог выполнить, как ни старался. Кормили нас в основном лапшой. И когда однажды в котле русские женщины вместо обычного мяса обнаружили лошадиный кутак, то есть, по-научному, конскую гениталию, они решили уйти из бригады. Но добраться до дома им не удалось. На всех развилках дорог стояли милицейские посты. Женщин схватили, заставили собрать по 20 килограммов хлопка и под вечер привезли в бригаду.
Спали мы на соломе в недостроенных домах без окон, укрывались казенными одеялами. Чтобы избавиться от вшей, сменить белье и вымыться, по очереди тайно уходили домой ночью и следующей ночью возвращались в бригаду.
Занятия в школах возобновились 15 декабря. Всех учащихся приказано было аттестовать положительно за первое полугодие. Я, конечно, сопротивлялся. На уроках литературы в 10 классе девушки, закрыв платком губы (нельзя их показывать молодому человеку), не говорили, а шептали: «Агай Горький - якши агай», - что в переводе на русский язык означало: «Товарищ Горький - хороший товарищ». Я понимал, что Горького хвалят, и ставил отметку «торт» - «четыре».
Первые столкновения с администрацией школы произошли еще в сентябре. В журнале я аккуратно отмечал отсутствующих на уроке. Директор школы Тасбулат Кельтаевич Кельтаев говорил мне так: «Виктор Яковлевич, учитывай национальные особенности, не ставь не был, не был. Сегодня - не был, завтра - был».
В 8-10 классах из 30-35 человек, значившихся в списках, реально присутствовало по 5-9 учащихся. Я взял у директора адреса не посещающих школу и отправился по кишлакам. Оказалось, что многие уже по 3-4 года не ходят в школу, вышли замуж или работают, некоторых вообще никогда не существовало в природе. Вспомнилась поэма Гоголя «Мертвые души». Молодой учитель-энтузиаст продолжал ходить по кишлакам, что очень не нравилось их жителям. И когда собаки, не без одобрения этих жителей, изодрали две пары брюк, пришлось успокоиться.
Не хотелось мириться с «национальными особенностями» и при получении зарплаты. За 36 недельных часов мне начисляли 800 рублей, а тоже начинающему учителю математики, таджику, при такой же недельной нагрузке - 1200. Не сразу и с трудом я овладел техникой начисления зарплаты, и за 3-4 скандала удавалось приблизиться той сумме, которую получал математик.
В декабре закончился каменный уголь, 240 кг, которые выдали в сентябре для отопления квартиры, хотя другие учителя получали но 800 кг. На вопрос «Почему такая несправедливая разница?» Тасбулат Кельтаевич тогда ответил: «Ты - молодой специалист. Читай инструкций». И подал брошюру, напечатанную на узбекском языке. Теперь моя семья буквально замерзала. Пришлось ехать в Янги-Базар за разъяснением. Заведующий районо Абдуразаков ответил так: «Что директор сказал - то закон».
Мириться с таким «законом» не хотелось, и я отправился в Ташкентский областной отдел народного образования, откуда привез бумагу, в которой указывалось на искажение администрацией школы и районо существующего положения.
- Зачем шуметь? - сказал Абдуразаков. - Мы дадим тебе 800 и жене 800.
И дали, но одной каменноугольной пыли. И сколько - этого никто не мог определить. Моя жалоба в Ташоблоно не прошла бесследно. В школу явилась комиссия, вернее - инспектор облоно, русская женщина, которая, посетив за неделю все мои уроки и не заметив существенной разницы между списочным составом учащихся и реальным составом, так выразилась на заключительном педсовете:
- Республика борется за образцовое выполнение «Закона о связи школы с жизнью», а Булохов - склочник, мешает работать всем. Со стороны директора школы, действительно, допущены ошибки: учителям не выдано по пять литров керосина. Выдать.
И выдали, нарушив тем самым существующую инструкцию, потому что при наличии электрического освещения керосин для проверки тетрадей и подготовки к урокам не требуется.
Топить печку каменноугольной пылью я не мог (она просто не горела) и обратился за советом к Тасбулату Кельтаевичу.
- Понимаешь, - сказал он, - по дороге идет ишак, кое-что теряет. Ты следуешь за ишаком, собираешь все, что он теряет, и смешиваешь собранное с каменноугольной пылью. Вот как горит! - и Кельтаев поднял указательный палец кверху.
Ходить за ишаком я не стал. Посоветовался с местными учителями, которые тайно посещали мою квартиру, чтобы попробовать сало (мусульманам Коран не разрешает употреблять свинину), применил предложенные ими приемы, но каменноугольная пыль никак не хотела гореть. И тогда я обратился к завхозу, корейцу, с просьбой дать взаймы со школьного склада два ведра угля. И надо же так случиться: когда я выходил с углем, навстречу мне попался Тасбулат Кельтаевич. Он назвал меня вором, требовал вернуть уголь и даже пытался отобрать ведра. Тут уж я не постеснялся в подлинно русских выражениях. И так расходился, что всю ночь описывал «национальные особенности», в которых работала школа, а утром отвез написанное в высшие партийные органы республики.
Вскоре явилась комиссия, настоящая, человек из десяти. Были представители ЦК, министерства, облоно, районо, директора школ. Конечно, ходили на все мои уроки, но приятно было, что каждый из директоров пригласил на работу в свою школу.
Результаты работы этой комиссии тоже для многих оказались неожиданными. Учащихся 8-10 классов перевели в среднюю школу соседнего, корейского, колхоза «Политотдел», славившегося богатством, порядком и своим председателем, Героем Социалистического Труда, то есть среднюю школу как таковую закрыли, преобразовав ее в семилетнюю. В итоге пришлось перераспределять учебную нагрузку. Виновнику произошедшего поручили вести физкультуру, а русский язык отдали учительнице начальных классов, узбечке, хорошо говорившей по-русски.
Тут наконец-то до меня дошло, что восток - дело тонкое и я не вписываюсь в эту тонкую структуру, поэтому решил уволиться. Первый разговор с Абдуразаковым ни к чему не привел: увольнять молодых специалистов, присланных из России и не проработавших трех лет, имел право только областной отдел народного образования при наличии каких-то сверхуважительных причин.
Найти такие причины помог Абдуразаков, которому при второй встрече пришлось сказать, что давно собираю компрометирующий лично его материал. И если в этом году закрыли школу, то в следующем сменят заведующего районо.
- Пиши заявлений, - сказал Абдузараков.
- А что писать?
- Ты любишь наших детей или не любишь? Так и пиши?
Мысль начальника в моем заявлении была сформулирована так: «Прошу уволить, потому что работа в национальной школе никаких чувств, кроме чувств отвращения, у меня не вызывает».
- Молодец! - обрадовался заврайоно.
Через три дня он привез, как и обещал, прямо на квартиру приказ Ташоблоно №50-6 от 17 марта и свой приказ №14 от 18 марта 1959 года о моем «освобождении от занимаемой должности согласно поданному заявлению».
В Узбекистане я проработал с 15 августа 1958 года по 17 марта 1959 года – 7 месяцев и два дня. Около недели я выбивал из начальства трудовую книжку, но мне ее так и не выдали, объявили: «Нет бланков». Уже на вокзале от местного учителя, который провожал меня, я узнал, что за трудовую книжку надо было дать взятку. Никто без взятки ее еще не получал. Таковы тамошние национальные особенности."