В.Т.Кудрявцев. Творчество как обращение

Сальвадор Дали о картине Яна Вермеера "Кружевница": "...Мне понадобилось поразмышлять над ней целое лето, чтобы осознать наконец, что я инстинктивно провел на холсте логарифмические кривые..." На «неделю Л.С. Выготского», который родился 17 ноября 1896 г., как правило, падает Всемирный день философа, ежегодно отмечаемый 18 ноября. 17 ноября 2021 г., в день 125-летия Л.С. Выготского автор выступил с докладом на Международном круглом столе «Роль Выготского в решении проблем одаренности» в рамках Всероссийской научно-практической конференции «Психология творчества и одаренности». В докладе была сделана попытка соотнести теоретико-психологические сюжеты Л.С. Выготского с философской концепцией «обращений» Ф.Т. Михайлова под углом анализа природы творчества. Материалы круглого стола опубликованы в издании: Сборник статей Всероссийской научно-практической конференции с международным участием. Часть 3. 15-17 ноября 2021 года, г. Москва / Под ред. Д.Б. Богоявленской. М., 2021 (скачать). Среди них – эта статья автора. ТВОРЧЕСТВО КАК ОБРАЩЕНИЕ В.Т. Кудрявцев Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда (проект № 20-18-00028) Аннотация. Анализируется понятие «обращение», с введением которого связан один из фундаментальных вкладов Ф.Т. Михайлова в философию и теоретическую психологию. Многолетняя работа в психологии и контакты с психологами позволили по-новому реализовать эту традицию в ходе осмысления основ психологического знания в рамках культурно-исторического и деятельностного подходов. С точки зрения Ф.Т. Михайлова культура предстает как сфера воплощенных обращений людей (человеческих общностей) друг к другу. В логике этих обращений понимается процесс творения культуры в истории, так и ее освоения в ходе индивидуального развития. Индивидуальное обращение, рассчитанное на «всеобщий» отклик лежит в основе любого человеческого действия. В адресных потоках взаимных обращений, «зовов-отзывов» (не только вербальных), выражающих жизненную необходимость людей друг в друге, и рождается человеческая общность – «неявный» продукт их творчества. Ключевые слова: обращение, культура, творчество, Ф.Т. Михайлов. CREATIVITY as APPEAL V.T. Kudryavtsev Abstract. The paper analyzes the concept of ‘appeal’, the introduction of which is related to one of the fundamental contributions of F.T. Mikhailov into philosophy and theoretical psychology. Long-term work in psychology and contacts with psychologists made it possible to implement this tradition in a new way in the course of comprehending the foundations of psychological knowledge within the framework of cultural-historical and activity approaches. From the point of view of F.T. Mikhailov, culture appears as a sphere of embodied appeals of people (human communities) to each other. The logic of these appeals is seen both as the process of creating culture in history and as its assimilation in the course of individual development. Individual appeal, aimed at ‘universal’ response, is at the heart of any human action. It is in the targeted streams of mutual appeals, ‘call-responses’ (not only verbal) expressing the people’s vital need of each other, that a human community is born within – in ‘implicit’ product of their creativity. Keywords: appeal, culture, creativity, F.T. Mikhailov. При обосновании исходных позиций культурно-исторической теории в психологии мы сталкиваемся с необходимостью определения самого понятия «культура» и его значимого для психолога содержания. Среди многочисленных дефиниций культуры есть и такое, предложенное Э.В. Ильенковым [3]: культура, ее предметность - это система вещей, созданных человеком для человека, и отношений людей, которые складываются по поводу и вокруг созданного. Таким образом, культуру можно определить и как форму заботы человека о человеке, пусть заочной. Насечка на дереве – и человек выбрался из леса. А так блуждал бы, рыскал, «лешим» (т.е. импульсом) ведомый, может, в лесу бы и остался. Помогает ли человеку Небо? Да, помогает! Не он «повесил» на небо звезды, но он додумался прочитать в их расположении «географическую карту» (Э.В. Ильенков), с опорой на которую древние мореплаватели и сухопутные странники не пропадали в мире, а попадали, куда нужно. «Если звезды зажигают – значит – это кому-нибудь нужно…» (В. Маяковский). Линейка, которой пользуется школьник, чтобы не прикладывать тысячи вещей друг к другу (хотя это тоже измерение), чтобы оценить их размер… Кругом материнская забота культуры – в буквальном смысле слова! Заботясь друг о друге, люди внутри созданного ими мира культуры овладевают собой, а не слепо подчиняются внешним обстоятельствам. В этом – смысл культурно-исторической теории Выготского. Философ и психолог-теоретик Ф.Т. Михайлов, будучи последовательным сторонником Э.В. Ильенкова, не сомневался в объективности форм культуры, которые противостоят индивидуальному сознанию как особая «естественноисторического» (Маркс) происхождения, и в этом плане ничуть не подвластны капризам воли индивида. Но при этом он прекрасно понимал, что идеальные формы культуры — всеобщие меры человеческого отношения к любому мыслимому содержанию обретают свою действительность лишь в актах живого обращения людей друг к другу [3], [4], [5], [6]. «Соль» философии и «суть» философской, теоретической психологии Ф.Т. Михайлова — едины, ибо, как исторически, так и логически, неразделимы для него эти две формы рефлексии человеческого духа, человеческой культуры. Они — в идее смыслопорождающего обращения (вести-речи-посыла, по В.В. Бибихину) к миру другого человека с надеждой на отклик. В этом аффективно насыщенном, экспрессивном обращении-посыле целостная конструкция нашей субъективной реальности не просто объективируется, но каждый раз заново строится, реорганизуется по его законам. Именно в логике таких обращений творится история человеческой культуры. А мы по-прежнему почитаем высшей добродетелью трактовать культуру как нечто безличное, безадресное и деавторизованное. Разумеется, как постоянно подчеркивает Михайлов, эти обращения с необходимостью принимают каноническую форму в виде норм нравственности, научности, эстетических идеалов и т. д., кристаллизуясь в творениях культуры — научных текстах, произведениях искусства, технических изобретениях и т. д., но при этом никогда не утрачивают своей первозданности и непосредственности (по словам Феликса Трофимовича, «душа не знает посредников»). Человеческие предметы созданы людьми и для людей, а значит — всегда «со значением». Уже физическая форма стула «подсказывает» усталому путнику: присядь, отдохни [4]. Это — идеальная «подсказка», ее форма стула сохраняет и тогда, когда вы на нем не сидите. Не для вас — так для кого-нибудь другого. Таков посыл и конструктора стула, и столяра, и даже плотника, особым образом обрабатывающего дерево для стула, который предназначен для сидения (недаром появилась новая специализация — «столяр-плотник»). Разумеется, этот посыл адресуется не просто от «личного имени» трех специалистов — за ним стоит многовековая культура работы с деревом, ее образцы и нормы. Предметность такой культуры — образцы мебели, технологии ее изготовления, технические стандарты и др. Она и фиксирует в себе «значение стула» в обобщенный форме, которое опредмечивается в отдельных изделиях. А люди, не посвященные в профессиональные тонкости, сразу воспринимают это значение «пятой точкой» И воспринимают адекватно: «пятая точка» сразу «интуитивно», но на удивление достоверно определит, если технические нормы в каком-то звене технологической цепи были нарушены. Ее не обманешь. Значение слова «снег» первоначально воплощено не в самих по себе замерзших водяных кристаллах, а в полозьях саней и лыжах. Там оно зафиксировано идеально. Да и лыжные мази рассчитаны на определенные температуры, от которых зависит состояние снега. Что общего между мазью и снежинкой? Их связь до поры до времени предполагаема, идеальна, пока человек не встал на лыжи, ходовые качества которых она реально задает. Равным образом язык — не просто система знаков, а семиотический инструмент оформления мыслью и адресации другому человеку (даже если этот другой — ты сам) дотоле неоформленного и безадресного потока потенциально «значащих переживаний» (Ф.В. Бассин). Ф.Т. Михайлов трактует обращение и как механизм порождения культуры, и как механизм ее развития (преображения), и как механизм ее освоения в онтогенезе. Что нам Шекспир? Что мы Шекспиру? А у Шекспира актер плачет о какой-то Гекубе, которая, по понятным причинам, не подозревает о существовании актера. Что они друг другу? Ничего, если не понять, что актерскими слезами плачет сам Шекспир. Плачет по страданию вообще — прошлому, настоящему, будущему. По тем, кто еще не родился и не страдал. Потому он — и личность. И его страдание — страдание страданий. Мера переживаний. Уже не только все давно известно (из известного), но и давно пережито. До нас. Пережито не так, но именно то, что переживаем мы. Драматург поставил точку в рукописи, композитор захлопнул крышку рояля, художник нанес последний мазок — все, пережито. И не пережито — покуда не войдет в опыт всех и каждого, если ему суждено заново пережить. И кажется правдой Гекуба, и даже верится Пушкину, что Сальери отравил Моцарта, а Репину — что Иван Грозный убил своего сына. А правда одна — наши текущие переживания, поток которых подхватил авторское переживание и приобрел особую оформленность. Наша Таня горче плачет, чем все Тани, уронившие в речку мячик, вместе. Или даже не уронившие. Поэтому утешение приходит к ней первой. А ее не тонущий в речке мячик оказывается успокоением для сотен Танечек, которые оплакивают не мячик, а что-то другое. В этой «волшебной силе искусства» проступает творческое и тем самым объединяющее начало культуры. По Ф.Т. Михайлову, любое человеческое действие, любая мысль, любой образ, любое чувство приобретают культурную форму (а в иной — все это просто не существует) в силу того, что наполняется смыслом общезначимого обращения к другим людям. Если даже человек что-то делает, о чем-то думает, что представляет, что-то чувствует, оставаясь наедине с собой. Более того, действие, мысль, образ, чувства становятся возможными благодаря тому, что изначально являются обращениями. Эйнштейн не просто рассматривает классическую механику как частный случай в своих построениях, а указывает на границы той картины мира, которая была универсальна для Ньютона и всех тех, кто разделял его мировоззрение. Теория относительности — это обращение. В череде таких обращений, согласно Ф.Т. Михайлову, рождается, живет, творится феномен культуры. Миллионы «обычных людей», принадлежащих к разным историческим временам, гораздо больше рассказывают о гениях, чем сами гении и их творения. А само по себе понятие «гений», - и в этом парадокс, - почти ничего не говорит о творчестве. Оно характеризует эпоху – со ее всеми ее взлетами и потолками, высоту которых задают не только гении. «По плодам их узнаете?». Плоды могут созреть, а эпоха до них - не дозреть. Обращение в форме творения, произведения не находит своего адресата. Потому что его еще нет. Турбина Герона Александрийского, придуманная гениальным математиком, механиком и изобретателем I веке н.э., – прообраз паровой турбины воспринималась как гаджет, в первоначальном значении этого французского слова – безделица, игрушка. Первый газопровод построили не в Европе, а в одном китайском городе полтысячи лет назад. А промышленной революции, которая могла изменить мир, не произошло. Что-то не дозрело в сознании культуры. Гений – это когда существует мир «до» и мир «после», и когда это черта исторически укоренилась. Когда радикально и необратимо изменился сам уклад жизни, способ образ отношений людей, тип общения и модель коммуникации внутри человеческого сообщества. Что объединяет бабушку, которая разговаривает по мобильнику с подругой из соседнего подъезда и… Норберта Винера или Джона фон Неймана? Пустые лавочки. Во дворе, в другом мире, которого не было еще 20 лет назад. Пустые лавочки – а не только цепочка глобальных научно-технологических последствий, устремленная в будущее. Предложите этим условным бабушкам 21 века совершить ностальгическое путешествие в свои молодые годы. Будь это возможно, они едва ли долго продержаться там без мобильников, скайпов, «зумов» и многого другого, что объединяет их далеко не только с Винером и фон Нейманом, которые, кстати, примерно в те годы и творили, но «дошло» только сейчас. А в художественной форме предвидели глобальный сетевой мир с «пустыми лавочками» или вовсе без «лавочек», в которых просто отпала надобность, еще раньше – князь Владимир Одоевский и век спустя Велимир Хлебников (в обескураживающе точных деталях), авторы литературных утопий. У них как раз были адресаты, но их круг ограничивался читателями такой литературы, хотя «по факту» адресация была неизмеримо шире. И это неслучайно, поскольку «рассказывает» о гораздо большем, чем творчество. А заодно - о возможностях (и ограничениях) творчества, которые всегда историчны. Как и посылы, обращения, в форму которых оно облечено. Акт обращения всегда основан на человеческом воображении. Уже простейшая форма человеческого воображения «двухкомнатна». Этот образ предложил Майкл Коул, который мы попробуем развить. Сидя в одной комнате, отмечает Коул, вы можете представить себе другую, в которой вас нет и даже не бывало. Но именно потому, что вы способны представить себя в комнате, которой вовсе не существует и которую только предстоит построить. Комнаты еще нет, а вы уже есть. А вот каким вы будете, когда (лишь в уме) построите комнату - не меньший вопрос, чем то, какой будет комната. Если - не больший. Хрестоматийное: ребенок видит палочку, оседлывает ее, и она - уже лошадка. Но ведь и он - уже наездник. Значит, ребенок сначала увидел палочку глазами наездника, и только поэтому она стала «волшебной». А дальше - кем он на ней поскачет: ковбоем, индейцем, кавалеристом, спортсменом, цирковым артистом, какие сюжеты «подскажут» эти образы, какие обстоятельства из реальной жизни, всегда уникально переживаемые, «притянут» эти сюжеты (в игре возможно и обратное - ребенок найдет свою образ в заданном сюжете, но механизм тот же), остается гадать. Да ребенок и сам всего не ведает. Только благодаря воображению человек может жить в многоквартирном «доме человеческой культуры». Поэтому, как ни парадоксально, значительных усилий воображения требует подражание. Если, конечно, не путать его с внешним копированием чужого «поведенческого текста». Ведь для подражания нужно войти в образ («во-образ», по Э.В. Ильенкову) того, кому подражаешь. Пусть не в самые «глубины». Но настолько, чтобы хотя бы «в первом приближении» увидеть действительность его глазами, чтобы хотя бы смутно почувствовать себя в ней его чувствами. А если еще возникает задача «обмануть» - быть не узнанным со стороны, значит, с этой «стороны» тоже нужно взглянуть на себя, подражающего. Без воображения это невозможно. Скопировать и «перевести во-образ», даже оставаясь «подражателем», - это разные механизмы. Это относится не только к «подражанию образу», но и к «подражанию образцу». «Энгр желал подражать Рафаэлю, из этого получился Энгр. Сезанн захотел подражать Пуссену — получился Сезанн», - пишет Сальвадор Дали [7, с. 124]. Уже «состоявшийся» Дали, часами просиживал в Лувре, перерисовывая Вермеера, как студиец. Чтобы проникнуть в тайны Вермеера, которого, наряду с Веласкесом, ставил превыше всех художников. Дали очень не любил «измов» - слова «модернизм», например, да и к «сюрреализму» относился с иронией. Для него это было слишком узко. И уже тем более, не вознамеривался сокрушать «классицизм». А это для него было бы слишком мало, да и бессмысленно. Он сформулировал свою эстетическую программу столь же логично, сколь и амбициозно: «поднять современное искусство до уровня классики» [7, 145]. Дали в другом месте призывает «Художник, копируй! Всегда тебе что-то останется» [7, 148]. Здесь ключевое слово - художник. Так и ребенок, подражая взрослому, стихийно стремится выведать «секреты» сверхзначимой для него взрослости. И даже противопоставляя себя взрослому в качестве бунтующего подростка, - вытащить из него эти «секреты», которые тот в иной, стабильной, ситуации не спешит выдавать. Подростковый бунт – лишь экстремальная форма интеграции во взрослое сообщество, считал Д.Б. Эльконин «Бунт» - форма обращения, исследования, творения своего места в мире, на которое в какой-то момент истории мир уже не может выдать «билет» с обозначением этого места. Через «бунт», а не через идиллическое согласие поколений, связуются времена – и в искусстве, и в жизни. Связуются силой воображения. Гамлета раздирает вовсе не пресловутый «внутренний конфликт», не коллизия выбора с непредрешенным исходом. Об этом – и Шекспир, и Выготский [1], и Высоцкий (в одном из своих рассказов о постановке «Гамлета» в Театре на Таганке). Чувствительный Гамлет - на перекрестье обращений, языком которых говорят разные времена в лице окружающих его персонажей. Но большинство из них уверено в своей «временной» правде (герои реально живут в разных временах, сосуществуя в одном историческом пространстве), а Гамлет сомневается. Именно поэтому один из учителей Выготского литературовед и критик Ю.И. Айхенвальд дал формулу: «Гамлет – в толпе». Не только на сцене, не только в зале, но и за стенами театра, где могут не знать не только о том, что там дают «Гамлета», но и вообще о его существовании. И Выготский [1] риторически вопрошает: кто не задавался гамлетовскими вопросами? Не подозревая, что живет в «гамлетовском» мире. Таким он был и в Шекспировском Ренессансе, и в «Серебряном веке» Айхенвальда и Выготского, таков он и сегодня. Правда, нынешний Гамлет - не на перекрестье, а в сетевой стихии обращений, где анонимность, деавторизация – конвенциональная норма «по умолчанию», сами обращения трудно отделить от потока коммуникативных импульсов, наделив смыслом, а чувство новизны социальной ситуации развития притупляется и затухает в силу ее безостановочной изменчивости, калейдоскопичности и размытости внутренних границ. Чьим голосом сегодняшний Гамлет (а с ним – и Шекспир) задают свои гамлетовские вопросы, расслышать нелегко. Часто не слышит он и самого себя. Не слышит – и не осознает себя «Гамлетом». Это – не пессимистический финал для исследователя творчества, наоборот. Шекспир оставил открытым главный вопрос: «Что ему Гекуба, что он Гекубе?», и именно современность его предельно заострила. Ответ на него несет любое творение, произведение, решение – научное, техническое, художественное. Но лишь в виде «промежуточного результата» поиска, который инициативно продолжается людьми (Д.Б. Богоявленская), создающими мир друг для друга в образе культуры. Т.е. в образе не только чего-то общезначимого, но и делающего создателей этого мира небезраличными друг другу. Этот процесс имеет свою особую социальную режиссуру, природу и механизмы, которой еще только предстоит исследовать в рамках психологии творчества. Литература 1. Выготский Л.С. Психология искусства // Выготский Л.С. М.: Педагогика, 1987. 344 с. 2. Ильенков Э.В. Философия и культура / Э.В.Ильенков. М.: Политиздат, 1991. 404 с. 3. Михайлов Ф.Т. Общественное сознание и самосознание индивида / Ф.Т. Михайлов. М.: Наука, 1990. - 222 с. 4. Михайлов Ф.Т. Избранное / Ф.Т. Михайлов. М.: Индрик, 2001 . - 655 с. 5. Михайлов Ф.Т. Самоопределение культуры. Философский поиск / Ф.Т. Михайлов. М.: Индрик, 2003. - 272 с. 6. Михайлов Ф.Т. Проблема метода культурно-исторической психологии // Культурно-историческая психология. 2005. Том 2. - С. 30—46. 7. Тайная жизнь Сальвадора Дали, написанная им самим. О себе и обо всем прочем // Сальвадор Дали. М.: Изд-во «СВАРОГ и К», 1998.