Берегите коротышек!
На самом деле и после «Незнайки» у него были проекты. Например, спектакль «Как я читал Исаака Сирина», к которому тоже есть музыка. Но так уж вышло, что именно альбом по детской книжке Николая Носова стал последней законченной работой Петра Николаевича, практически завещанием. Мамонов завещал нам не обижать коротышек, художников и поэтов.
Петр Мамонов. Фото: Сергей Кузнецов
Вроде бы очевидная вещь, лежит на поверхности, но ее почему-то мало кто замечает. Всю жизнь, начиная с самых ранних песен «Звуков Му», Мамонов писал о маленьких людях, о маленьком человеке. Найденная еще в 80-е формула «Серого голубя»: «Я самый плохой, я хуже тебя, я самый ненужный, я гадость, я дрянь, зато я умею летать!» — по сути, вполне христианская, просто это не сразу стало понятно, даже ему самому.
Он метался по жизни. То выступал на стадионах, то уходил в отшельники. Играл в кино, радикально, как никто у нас в то время, экспериментировал с музыкой и проповедовал христианские ценности.
Но только в десятые годы, когда уже перевалило за шестьдесят, вдруг заговорил в интервью не об авангарде, который очень любил, а о гоголевской «Шинели»: «Меня это волнует, как Гоголя в «Шинели». У нас много ребят одиноких, молодых. Человеку тяжело, одиноко».
Это есть в замечательном фильме Сергея Лобана «Пыль» (2005), где сыграл Мамонов. Молодой парень, аутсайдер и немножко аутист, живет настолько одиноко и уныло, что с легкостью поддается и на провокацию фээсбэшников, и на уговоры сектантов. И в альбоме «Сказки братьев Гримм», выпущенном тогда же. Мальчик-с-пальчик там жалуется густым мамоновским басом: «Я родился таким — маленьким!» И в спектакле «Дед Петр и зайцы» та же нота: маленькие — самые уязвимые, беспомощные. Могли бы летать, а сидят в грязной московской луже, бедные глупые зайцы.
Сразу после «Зайцев» он начал работу над новой программой и впервые за черт знает сколько лет собрал для нее полноценную группу — «Совершенно новые Звуки Му». Более того: вывел ее на сцену в спектакле. Беспрецедентный поступок для такого эгоцентрика и одинокого волка, как Мамонов.
Вот эти люди. Грант Минасян (барабаны), Илья Урезченко (бас), Александр Грицкевич (электроника), Вячеслав Кейзеров, он же Слава Лосев (тромбон, труба, клавишные). Все молодые, на тот момент с минимальным музыкальным опытом. Работали долго, несколько лет. Только на постановку звука и обустройство домашней студии ушло около года, об этом рассказывает Лосев в недавно вышедшей книжке воспоминаний «Какой я тебе Петя».
Поначалу он набросал им кучу культурных референсов. Никакой классики, в основном неочевидные имена: Nord Borders, Wagon Christe, Dj Food, Dj Vadim, детройтское техно, современный джаз, соул, хип-хоп, электроника… Все это переделывалось, впитывалось, а потом он вдруг приходил с совершенно новой мелодией под акустическую гитару и менял угол зрения.
Альбом «Незнайка»
Мое ухо слышит в «Незнайке» и «Пинк Флойд», и Майлза Дэвиса, но это угловатый мамоновский «Пинк Флойд», имеющий мало общего с оригиналом. Сыгранный не столько для красоты, сколько от душевного беспокойства.
Звучит в итоге все очень аскетично, без экзальтации. И на сцене он себя вел последнее время предельно сдержанно.
Так и говорил: «А мы тут не спеша, по-стариковски, неуверенно, неумело. Жизнь сейчас такая, что хочется без прыжков там этих, без визгов».
Премьера состоялась в 2015-м в ЦДХ, и еще пять долгих лет, перед тем как записать альбом, они катали программу по стране, Мамонов все время что-то менял, дорабатывал, выкидывал куски, дописывал новые. К записи подошли только в 2020-м. Зато работа вышла монументальная. Двойной альбом, 18 треков, каждая нота выверена. Но даже после этого, когда все уже было сделано, он не спешил выпускать «Незнайку». Издали его уже после смерти.
Почему именно «Незнайка»? Если верить Мамонову, тут стечение обстоятельств. «Я собираю виниловые пластинки. И стал я собирать советские речевые записи на 10-дюймовых пластиночках. Наткнулся на радиоверсию «Приключений Незнайки» и понял — это же про нашу жизнь!»
Фото: Сергей Кузнецов
Ну неочевидно. Книга Носова вообще очень странная. Он начинал писать ее еще при Сталине. Только представьте. Кампания против безродных космополитов, громят литературу, музыку… А он отстаивает право коротышек рисовать непохоже и писать странные стихи. То есть попросту быть не такими, как все, быть собой.
И появляется на свет Незнайка, очаровательный маленький фрик в голубой шляпе с огромными полями. Этакий русский хоббит.
А вот интерпретация Мамонова: «Он всю ночь рисовал, а утром ему сказали, что все не так, тот не похож, этот не похож. Не нравится. Стихи тогда стал писать. Ходил по комнате, держался то за голову, то за подбородок, глядел то на пол, то на потолок. И наконец, бац: «Братцы, послушайте, какие я стихи сочинил!» «А про что стихи?» — «Про вас…» — «Про нас? Любопытно». — «Знайка шел гулять на речку, перепрыгнул через овечку». — «Когда это я прыгал через овечку?» — «Да это я только так, для рифмы сказал». — «Ты что ж теперь, из-за рифмы будешь на нас всякую неправду сочинять?» А правду зачем же сочинять, она и так есть. Вот так и мы к нашим молодым — все нам не так. И дома они не так, и в школе. И слушают они музыку не ту. Одеваются не так. Вот мы знаем, как. И Элвис Пресли, и Чак Берри — такие же были Незнайки: всех их растоптали, все мучились. Только с позиции любви можно относиться к человеку, тем более молодому».
Элвис — Незнайка? Внезапно. Очень мамоновский поворот.
Этой теме посвящена примерно половина альбома. Треки «Тюбик», «Зависть», «Выставка», «Все порвать», «Не так», «Винтик и Шпунтик»… Иногда Мамонов дословно читает Носова, иногда пересказывает, иногда добавляет всякие странности от себя. А на концертах вдруг начинал декламировать Заболоцкого, которого знал блестяще. Мамонов поэт, это всегда подразумевалось, но как-то во вторую очередь, после его актерского таланта, а теперь вдруг вышло на первый план. Три поэта: Мамонов, Заболоцкий, Незнайка…
И он не был бы, конечно, Мамоновым, если б не развернул в конце историю Незнайки в другую сторону, в сторону глубоко личной боли. Я даже подумал сначала, что готовый альбом уже потом добили бонус-треками из другой программы. Как говорится, из другой оперы. Но нет, это сознательное решение.
Три последние вещи — «Гроб», «Весенний вечер», «Николай» — стоят особняком.
«Гроб» — описание похорон. И почти прямым текстом: смерть — это одиночество, это когда ты отделен от людей. Особенно бьет по голове строчка: «Все поверхности кажутся новыми, не троганными раньше». Апофеоз отчуждения.
«Весенний вечер». Ровный бит, бодрая светлая труба. Мамонов вдруг оживился и описывает свой странный мамоновский рай. Тепло, костер во дворе, девочки на балконе. «Звезда будет гореть всю ночь. Пусть даже исчезнет облако, и небо станет черным, будто его нет совсем». И это после смерти — все кончилось, а она все равно горит.
И «Николай». Нелепый вестерн под бренчание на одном-двух аккордах. Клинт Иствуд по имени Николай сражается с шерифом. Кольт, скачки, простреленная рука, могильный холмик со звездой. А в конце понимаешь: человек долго гонялся сам за собой, всю жизнь, потом настиг и убил.
Мне Мамонов лет десять назад эту идею излагал проще и прозаичнее:
«Вся жизнь уходит на то, чтобы стать нормальным человеком. И то если успеешь».
При чем здесь Незнайка? Да, в сущности, ни при чем, кроме того, что он маленький, слабый, нуждается в сочувствии и любви. Мамонов, кстати, был высокого роста, очень сильный от природы, он эти вещи хорошо понимал.