ПО ЩУЧЬЕМУ ВЕЛЕНЬЮ
Прямо у железнодорожной станции Малаховка, у подземного перехода стоял магазин Рыба. Нельзя сказать, что с рыбой тогда был так уж вольготно, чтоб отводить ей целый магазин, но он существовал с незапамятных времен и так крепко врос в землю, что даже при желании его снести было бы невозможно. К тому же место, на котором он стоял, пропахло рыбой до земного ядра, так что ни на что другое оно и не годилось бы.
Хозяйничала в Рыбе Кривая Фрида. То-есть фамилия у нее была Мейлах, но ее и не помнил никто. Все звали ее Кривая Фрида из-за полузакрытого левого глаза . Из-за него она смотрела на всех как-то сбоку, по птичьи, как смотрят попугаи или вороны. Да и профиль им соответствовал. Не будь у Фриды кривой глаз, ее бы точно звали Носатая Фрида. Но Кривая - лучше, оригинальнее. Носатых-то было пол Малаховки, а кривых только двое: Фрида Мейлах и Арон-старьевщик, которого лягнула лошадь. Арона все равно все звали по роду деятельности - Арон-старьевщик, так что прозвище "Кривая" Фрида монополизировала.
В Малаховке многие шутили, что магазин Рыба можно снести, только если выманить Кривую Фриду на улицу: она была такая толстая и огромная, что вынесла бы весь хлипкий магазин на своих могучих плечах. Это было большим преувеличением. Все-таки Фрида уходила на ночь домой, а магазинчик продолжал стоять. Но над Кривой Фридой вообще много смеялись. И из-за глаза, и из-за толщины, и из-за носа, и из-за роста и огромного размера ботинок. Все по-отдельности встречалось часто, а вместе - только у Фриды. А некоторые местные сплетники еще и подливали масла в огонь.
Сапожник Залман Фуер, маленький, как артист шоу лилипутов, сам донашивавший школьные ботинки младшего внука, любил остановиться под окном Рыбы и громко, чтобы слышали и снаружи, и внутри, изумляться:" Шоб ви знали, я таки строю обув пеисят лет, но ув первий раз встрэчаю дама, шоб ей били малы колодки, шо я шью сапоги начальнику милиции! Может, это моя догадке, но я не веру, шо это спроста! Она сама не знает свой рОзмер! Ви видели, шоб человек умел вести торговля и не знал свой рОзмер?! Это таки не нормально и имеет секрет!"
На что намекал Залман, никому не было понятно, но жизнь в Малаховке была не слишком увлекательной и разнообразной, поэтому все его слушали из раза в раз с одинаковым изумлением, гадали, какой у Кривой Фриды размер, и почему у нее выросли такие огромные ступни. Родителей ее никто не знал или уже забыл, хотя Фрида родилась здесь же, в Красковском роддоме, никаких темных историй вокруг их фамилии не водилось, своей семьи у Фриды не было и жила она тихо. Глаз Фрида повредила еще в детстве, играя во дворе в снегу и наткнувшись на сломанную ветку. Какие уж тут тайные смыслы!
Но интерес к Фриде не утихал. Стоило умолкнуть разговорам о размере ноги, как новые поленья в костер общественного любопытства подбрасывала медсестра Зоя. Она ходила неделю к Фриде колоть ее от радикулита, а полгода потом, округляя изумленно глаза и манерно всплескивая руками, нашептывала всем, что у Фридки - не поверите! Да-да-да! Шрам на пол спины и пол задницы! Вот это да! Откуда ж такое?! Это-то вам не ноги, которые растут себе и растут! Тут-то точно секрет какой-то! Чего только не предполагали: и аппендицит (хоть рубец был сзади), и криминальный аборт (вообще не понятно, почему отпечатавшийся на спине), и преступное нападение с саблей или топором. Жители, склонные к историческому анализу, предполагали, что это следы погрома.
Хотя в Малаховке погромов сроду не было, да и родилась Фрида тогда, когда эта забава временно прекратилась. И напрасно доктор Дымов, чтоб пресечь эту болтовню, божился, что размер ноги у Фриды от генетического заболевания - акромегалии или, в просторечье, гигантизма, а шрамы - от фурункулеза, который он, Дымов, сам Фриде вскрывал и лечил. Это было скучно и неинтересно. Занятно было придумывать более загадочные объяснения.
При всех этих разговорах народ относился к Кривой Фриде дружелюбно и даже уважительно, да это и понятно. Не говоря уж о том, что она была добродушной, беззлобной бабой, не стоит все же забывать, что она еще и заведовала рыбой. А рыба в Малаховке имела сакральное значение! Карп и щука писАлись с большой буквы и бережно вносились на вытянутых руках. Хорошую селедку тоже уважали, да и все остальное не мешало в хозяйстве. Поэтому разговоры разговорами, а Фриде кланялись, занимали у нее деньги, справлялись о здоровье и сочувствовали ее одиночеству.
Кривая Фрида действительно с утра до ночи торчала в своем магазине, потому что дома умирала от одиночества и тоски. Дом был довольно большой, но старый и из всех щелей дуло. Фрида выбрала две смежные комнатки поменьше, а в остальную часть и не заглядывала, благо главная печка, а грубэ, как ее называли на идиш, была как раз между этими комнатками. Вот ее она топила, а по всему дому гулял ветер и половина окон обмерзало изнутри.
Да ей и эту печь топить не хотелось: надо было дрова закупать и уголь, таскать их из сарая, а спина ныла, корячиться у печки, выгребать золу и караулить, пока все выгорит, чтоб закрыть вьюшку, но не угореть. Вообще она и угореть не боялась, кошку только прибившуюся и отъевшуюся на рыбе было жалко - ведь пропадет! А так-то ни слова не с кем сказать, ни плакать по ней некому, ни вспоминать ее. Вон Малаховка вся из-за рыбы этой с ума сходит, а она себе и не взяла ни разу - зачем? Готовить не для кого и есть некому...
Раньше Фрида справлялась в магазине одна. У нее ни грузчика, ни уборщицы не было, а сторож и не положен был. Так, замок навесит да и все. И полы сама мыла, и прилавок, и даже садок для живой рыбы отскребала. Да и ящики ворочала - будь здоров! Иди, подними с консервами-то - чисто снаряды в войну, от пола не оторвешь! Ну ничего, справлялась как-то. Сейчас только стало труднее. Радикулит замучил - в сырости же все время, ну и тяжести...Спину ломит - сил нет. Сил нет и роздыху нет, а сменить-то некому и доверить никому нельзя. Что делать?! До пенсии еще четыре года, их прожить надо, да и на пенсию не разгуляешься, хорошо бы поработать, пока не гонят. Но очень уж стало тяжело.
Вообще Фрида об этом молчала, чтоб не давать повод для новых сплетен. Но как-то все-таки поделилась со стариком Гендлиным. Он пакостей не делал, а человек был очень умный, вдруг подскажет чего. Рувим Гендлин выслушал Фриду, тоскливо оглядел ее, тщательно упаковал дареного карпа, пожевал сухими губами и сказал:"Китценька, тебе уже нужен помощник, а то ты таки протянешь свои большие ноги! Но это должен быть свой человек: шоб не скрал ничего и не загнал тебя в кутузку, и шоб не подсидел тебя и не встал вместо тебя на рыбу. Есть только один такой человек. Федя-дурачок. Он сильный руками и слабый головой. Это то, что нужно!"
И ровно со следующего понедельника местный дурачок Федя, до этого шатавшийся по Малаховке, подъедавшийся у кого придется и не имевший много лет своего угла, по гендлинской команде вышел на работу в Рыбу. По этому случаю Фрида выстирала свой огромный белый халат, а найденный в старом тряпье поменьше торжественно натянула на Федю. Федя сиял, как новая копейка, щерился пустым ртом с четырьмя уцелевшими зубами, нюхал просоленный и прокопченный воздух, закатывая от удовольствия глаза и повторяя:"Вкусно! Вкусно!"
Он действительно оказался крепким мужиком, легко подносил Фриде ящики, двигал бочки и преданно заглядывал ей в глаза. В обед она прервала бойкую торговлю (все хотели посмотреть на нового сотрудника и купить выброшенной в честь такого дня на прилавок копченой салаки), погрела на электроплитке рыбный суп и рыбные котлеты и усадила Федю закусить. Он цокал языком, жмурился от счастья, разрумянился и перемазался, как маленький ребенок. А после еды уснул тут же за столиком.
Фрида его не будила. Она сама так радовалась, что словно помолодела и снова могла ворочать любые грузы.
Когда кончился рабочий день, Федя-дурачок заметался - куда идти? И увязался за Фридой. Она тоже растерялась, не зная, что с ним делать, а потом оглядела тощую, хоть и жилистую фигуру, драную детскую шапку на голове и выношенную до белых ниток куцую телогрейку. Да он околеет на улице где-нибудь. А в магазине тоже нельзя: отопления нет, днем включает она два рефлектора и вроде при движении не так холодно, а ночью его одного оставишь - он спалит все к чертовой матери, дурачок же! Что делать? И взяла его к себе.
Оба они натаскали угля и дров, Фрида натопила так, что вдоль дома начал подтаивать снег, а с крыши в двух местах у труб застучала капель. Фрида выделила Феде соседнюю комнату, где когда-то спала бабка, притащила на кухню детскую цинковую ванну, стараясь не смотреть на срамные места, отмыла неожиданного квартиранта, дала отцовские чистые кальсоны и еще раз накормила, с умилением глядя, как он наворачивает. Федя все доел, погладил себя по выкатившемуся пузу, счастливо взглянул на Фриду, засмеялся и сказал:"Мама!" Косая Фрида оторопела, испугалась и отправила его спать. Продолжая улыбаться, Федя доплелся до кровати и мгновенно засопел, утонув в перине Фридиной бабки.
Фрида вытирала на кухне пол после бани и размышляла. Черт его знает - то она делает или нет? "Мама!" Это же уму не постижимо...Ну кто он ей, этот Федя-дурачок?! Еще непонятно, будет ли от него польза, а заботы она себе уже нашла. И разговоры какие поползут, представить страшно. Своих что ли проблем нет?! И в этот момент подумала: а своих проблем в общем-то нет. И раньше вечер этот проклятый тянулся бесконечно, переходя в бессонницу и тоску. А сегодня она едва успела все сделать, а глаза у нее уже слипаются. А ведь это она еще не готовила ничего, а надо утром его покормить и с собой на работу взять, не кусочничать же в сухомятку, как сама привыкла! Мама...
И от этих полуматеринских мыслей вдруг разулыбалась и так, улыбаясь, рухнула в кровать и заснула.
Автор: Татьяна Хохрина