Татьяна Хохрина. «Бремя страстей человеческих»
Семен Борисович был постоянен, как число пи, константа Планка, масса протона и мнимая единица вместе взятые. Он родился и прожил всю жизнь в одной и той же квартире, хотя улица, на которой стоял дом с его квартирой, успела сменить название минимум раза четыре. Он женился всего один раз и был верен своей Симе все сорок семь лет совместной жизни. Ровно столько же, сколько он преподавал физику и астрономию в средней школе N 369 на улице Гастелло.
Каждое утро он вставал без четверти семь, выгуливал собачонку, которую каждый раз звали Брошка, потом съедал яичницу, выпивал стакан мечниковской простокваши и шел на работу. Костюма у него было целых четыре: два зимних и два — на жаркую погоду, но и менял он их в неуклонной очередности. Раз в месяц они ходили с Симой в театр, раз — в музей на выставку, кинофильмы всегда смотрели по телевизору, по субботам отправлялись за покупками на Преображенский рынок, а после обеда гуляли в Сокольниках. На Новый год они с Симой наряжали синтетическую елку, дарили друг другу чулочно-носочные изделия, готовили оливье с колбасой, холодец и курицу с черносливом. На восьмое марта Сима получала тапочки и веточку мимозы. Казалось уже, что ни война, ни стихия, ни какие-то другие катаклизмы не смогут сбить Семена Борисыча с ритма и заставить свернуть с дороги. У него, словно с намеком, и фамилия была Стабильнер.
Семен Борисович, как все школьные педагоги, должен был регулярно проходить диспансеризацию, которая, как правило, никого ни здоровее, ни осведомленнее в своем состоянии не делала, а времени отнимала тьму. Но Семен Борисыч безропотно поперся в поликлинику и в тоске пристроился в конец длинной очереди, проклиная себя за то, что не прихватил с собой книжку или хотя бы газету. Минут через десять в кабинет потянулся сидевший неподалеку мужчина, а на опустевшем стуле осталась лежать какая-то книжица.«Полистаю хотя бы, пока он не вышел», — решил Стабильнер и взял ее в руки.
Это был любовный дамский роман. Семен Борисыч и в молодости-то не увлекался такой литературой, а уж в последние лет сорок точно ничего похожего не открывал. Слегка брезгливо он заглянул в текст. Тот был еще хуже его ожиданий! Пошлые, ходульные фразы, корявые обороты, уродливый слог...А похабель-то какая! Семен Борисыч покраснел так, словно читал свою тайную биографию. И ведь не стыдятся описывать такое! И придумывают, словно так в жизни может быть! Можно подумать, люди такое и впрямь вытворяют! Стабильнер даже оглянулся, не читает ли кто-нибудь у него через плечо и не думает ли, не дай Бог, что это он сам такое чтиво выбрал!
Но одновременно в голову полезли и совершенно другие мысли...Как давно у них с Симой уже ничего не было, как стеснялись они оба этого момента, как не осталось даже в памяти друг друга жара тех объятий, счастливой бесстыдности молодых тел, нереализованных и реализованных фантазий, высоты наслаждения, пришедшей с опытом...Почему-то внутренний взор заслонили застиранные голубоватые кальсоны на спинке кровати и огромный плотный розовый симин лифчик на пуговицах, больше похожий на бронежилет. Как назло проходившая мимо молоденькая медсестра задела Семена Борисовича голой коленкой, хихикнула и он понял, что диспансеризация на сегодня закончилась.
Стабильнер побежал домой, по дороге скупив в двух попутных киосках стопку эротических журналов, еще пяток романчиков, два каких-то полумедицинских пособия и штук шесть дисков, вручая которые, здоровый парень-продавец подмигнул Семену Борисычу и, осклабившись, шепнул: "Ну чо, папаша, считай бессонницу проскочишь, не скучая!". Дома его ждала Сима, не рассчитывавшая, что он придет так рано. Она начала охать и торопиться с обедом, но ему было не до того.
Семен Борисыч со всей учительской усидчивостью и обстоятельностью погрузился в новый (или подзабытый и плохо изученный) предмет. Когда Сима пришла звать его к столу, он сидел с апоплексическим свекольным румянцем, в испарине, обложившись литературой, из телевизора прямо в сторону остолбеневшей Симы торчала огромная голая негритянская задница, а стоны и вскрики смутно напомнили ей ночные звуки общежития камвольного комбината, где она жила, не поступив первый год в институт. На вопрос Симы, можно ли уже наливать ему рассольник, Семен Борисович не ответил, почему-то подошел к Симе близко-близко, так что явственно почувствовал запах капель Вотчала, провел мелко дрожащей рукой по ее бронированной груди и вдруг выкрикнул фальцетом: "Я прошу тебя впредь надевать фартук на голое тело!" Сима шарахнулась в сторону, но по дороге в кухню решила, что точно надо сходить к ухо-горло-носу — черт знает что мерещится от глухоты!
Семен Борисыч изучал свои трофеи до утра. К семи часам давление у него было 220 на 130, пульс 105. Сима вызвала скорую и он получил больничный с обязательным постельным режимом. Когда скорая уехала, немного снизив предынсультные показатели, Стабильнер предпринял две бездарные попытки овладеть Симой, которые она трактовала, как его головокружение и попытку на нее опереться, а также невнятно выраженную просьбу прилечь рядом, чтоб в прямом смысле держать руку на пульсе. Держать руку там, где на самом деле хотел Сёма, ей даже не пришло в голову. Больше того, она боялась Сёму потревожить, поэтому легла отдельно, на диван в большой комнате, чем спасла себя от очередных потрясений, а его — от паралича.
Отлежав двое суток в постели и стабилизировав давление, Семен Борисыч понял, что Сима была ему верным другом и опорой, но лишила его многообразных мужских радостей, очень на нее обиделся, задумался было о возможности начать новую жизнь, признался сам себе с горечью, что слегка поздновато, и понесся в ближайший читальный зал. Там, за самым дальним и укромным столом он продолжил самообразование, в тоске осознавая, что большинство достижений мировой цивилизации прошли мимо, не задев. Он даже несколько раз принимался беззвучно плакать и пожилая библиотекарша умиленно думала, что это над стихами Асадова, которые он схватил для отвода глаз.
Потом обрушившаяся на Семена Борисовича информация как-то улеглась в его сознании, он почти смирился со своей безнадежной долей и вот почему. Вся изученная им литература и видеоматериалы свидетельствовали, что сказочный мир телесного наслаждения доступен только эксклюзивным особям: стройным, тонконогим, женщинам от 16 до сорока трех, с высокой грудью, крутой задницей, чувственным ртом и узкими щиколотками, а также поджарым стройным сильным во всех аспектах мужчинам с гладкой безволосой кожей, волевым подбородком, мускулистыми руками и ногами, белозубым жестким ртом, орлиным носом и сказочными мужскими достоинствами.
Пока Сима ходила в молочный, Семен Борисыч подробно исследовал себя в большом шифоньерном зеркале. Вывод был неутешительный. Сколиоз, плоскостопие, из большого — только размер ноги, задница висит пустым мешочком, мускулов нет, на груди клоками седая шерсть, нос опущен вниз перезрелой сливой. Про остальное и говорить стыдно. Симу так детально осмотреть не удалось, но даже то, что было в зоне доступа, не обнадеживало, да и воспоминания юности отличались от канонических стандартов. Как ни странно, это Стабильнера слегка успокоило. В детстве он, например, начитавшись Хижины Дяди Тома, мечтал быть беглым негром, но не почернел же от этого и на хлопковые плантации не попал. Вот и эта история, похоже, для другой категории. Надо только в реальной жизни найти кого-то из знающих людей, чтоб подтвердили его выводы.
До конца больничного Семен Борисович продолжил сидеть в библиотеке, но теперь уже с целью сбора материалов об авторах эротической литературы. И к его великому счастью обнаружил, что буквально в ближайшую пятницу в клубе электролампового завода на Семеновской будет встреча с писателем, автором двух десятков нашумевших любовных романов Эвальдом Садомским. Кроме Стабильнера на творческую встречу пришли какие-то невнятные тетки трудной судьбы, два прыщавых подростка возраста учеников Семена Борисовича, почему-то взвод солдат и дама со следами былой красоты и букетиком не очень свежих цветов.
Эвальд Садомский, чьи романы были всегда написаны от первого лица, отчего Семену Борисовичу особенно хотелось его поближе рассмотреть как эталон мужского совершенства, оказался невысоким, курносым, рыхловатым лысым дядькой с глумливым лицом и туфлями на очень толстой подметке. Он говорил недолго и не очень внятно, тем более, что у него были неудачные зубные протезы, издававшие самостоятельные звуки и искажавшие его речь. Солдатики спали, тетки шушукались, дама вручила автору букетик, а Семен Борисыч понял, что все это высосано из пальца, чистое вранье, такого, как он и думал всю жизнь, не бывает и быть не может, и вернулся домой в состоянии абсолютного покоя! Сима как чувствовала, спекла его любимую медовую коврижку, Семен Борисыч ущипнул ее за раскрасневшуюся от духовки щечку и сам позавидовал своему счастью.
Татьяна Хорхина