Друг мой, Васька
«Никогда не верь пьянице, моряку и женщине. Пьяница, ничего не помнит, моряк – рано или поздно утонет, ну а женщина – женщина все равно обманет».
С пьяницами я в ту пору не общался, по причине своего малолетства, моряков видел только на картинках, а насчет женщин, довольно здраво рассуждал с высоты своего шестилетнего возраста. Наверняка еще с молоком матери я впитал в себя недоверие и неверие к противоположному полу и, как показала дальнейшая жизнь – народная мудрость была очень права.
Я очень много писал о своей малой родине, о Коми АССР, где прошли мои незабвенные детские и юношеские годы, где я встретил свою первую и последнюю любовь с изумрудными, таинственными глазами и откуда я призвался в армию. Это потом, после службы, жизнь пошла кувырком, а тогда... Стояла морозная, северная зима. Наш большой, пятистенный дом, обдуваемый всеми ветрами, стоял на самой окраине деревни. Дальше – бани на берегу и безжизненная равнина намертво замерзшей реки.
Я был единственным ребенком в семье, а рождение младшей сестры еще только рассматривалось моими вечно занятыми родителями. Наша довольно небольшая деревушка имела на своем статистическом балансе полуразрушенную церковь, построенную по приказу Екатерины, дабы обратить наивных и доверчивых комяков в христианство. Возле церкви, как цыплята возле наседки, – клуб, магазин и школа, куда осенью я должен пойти в первый класс.
В школе, где обучали до четвертого класса, училось всего девять человек, преимущественно, препротивные девчонки, и я должен был быть десятым, единственным учеником в первом классе. Ввиду малочисленности учеников все занимались в одном кабинете, что было весьма удобно, потому что требовался всего один учитель, коим и являлся строжайший Василий Иванович.
Так что друзей – сверстников в деревне у меня практически не было и все свое время я посвящал рытью землянок в углу огорода и игре в войну... с курицами. К тому же я готовился к школе, усиленно изучая буквы и цифры с помощью мамы, которая работала бригадиром на ферме.
Зима нехотя сдавала свои позиции. В средней полосе России давно и широко шагала весна, потому что был конец марта, а у нас трещали сорокоградусные морозы. Но, как известно – холода жизни не помеха и в самый пик морозов у нас опоросилась свинья. Восемь розовых, забавных шариков, которые совали свои вездесущие пятачки во все щели сарая, не давая покоя огромной мамаше своим пронзительным визгом. А морозы становились все свирепее и мама, посовещавшись с отцом, решила занести поросят в избу, в тепло, благо, дом у нас был очень большой.
Хлопот у меня сразу прибавилось. Теперь я должен был выносить бешено визжавших, забавных хрюшек, к свинье Симке, на кормежку. Первый раз, когда я, пыхтя от усердия притащил ей ее детенышей, Симка недовольно заурчала, но затем успокоилась и с блаженным стоном, осторожно завалилась на бок.
Поросята быстро набирали в весе, потому что я, пользуясь оказанным мне доверием, таскал их в насквозь промерзший сарай каждый час. Они уже запросто выпрыгивали из закутка, который отец отгородил им в углу теплого чулана, и, дробно постукивая копытцами, носились по избе, сбивая табуретки и сгребая в кучу половики.
Особенно мне нравился один, шустрый, нахальный, с дерзкими белесыми глазками и постоянно грязным пятачком, которого я, да и мои родители ласково звали Васькой. Любопытный, наглый, он, скорчив недовольную физиономию, обычно сидел под столом, истерически повизгивая, и успокаивался только тогда, когда ему давали кусок хлеба, а предпочитал он белый, пшеничный. Затем, довольно похрюкивая, он лихо, с разгону запрыгивал на мою кровать и нахально укладывался на подушку, спрятав свой пятак между передними ножками.
Однажды ночью я проснулся от непонятной возни в углу комнаты и, усевшись в кровати, спросил темноту хриплым, испуганным шепотом:
- Кто тут?
Ответом мне было сопенье, шорох, теперь уже совсем рядом и, протянув руку, я наткнулся на теплый, волосатый бок.
- Это ты, Васька, - я облегченно вздохнул и затащил поросенка под одеяло.
- Продавать поросят надо, - я снова распахнул глаза, услышав тихий голос мамы. – Большие уже стали. Одного оставим, а остальных утром на рынок увезу, - так же вполголоса ответил ей отец.
- Ваську оставим. Наш сорванец вон как к нему привязался. Друзьями стали, - усмехнулась мама.
Дальнейшего разговора я не слышал, потому что уснул, крепко прижав к себе своего друга.
Утром я проснулся от тишины и, не открывая глаз, прислушался. «Мама на работе, отец уехал на рынок продавать поросят» - лениво размышлял я, вспоминая ночной разговор.
- А Васька! – я резко вскочил и наступил на безмятежно спящего боровка, который развалился на коврике возле моей кровати. Тот ошалело хрюкнул и бросился к двери, но врезавшись в нее пятаком, тупо уставился на меня сонными глазенками.
Я не знаю почему, но в нашей деревне преобладало преимущественно женское население, а с приятелями, повторюсь еще раз, сверстниками было совсем туго. У бабки Маши жил, правда, внук, Колька, который учился в нашей школе, в третьем классе. Его отец жил в Сыктывкаре, в столице нашей автономии, да еще был летчиком и по этой причине Колька относился к нам, деревенским, свысока, с некоторым пренебрежением. В поселке у меня, конечно, были знакомые пацаны, но до поселка два километра и это будет потом, через четыре года. А пока... Поросенок Васька стал для меня самым настоящим другом и единомышленником.
Весна, как это бывает на Севере, наступила неожиданно и бурно. Буквально за две недели раскаленное солнце растопило снег, оставив его жалкие и рыхлые обноски только в затененных оврагах. Утром, по обыкновению, меня разбудил истошный Васькин визг из сарая, куда его переселили после того, как он стащил со стола скатерть с ведерным самоваром. На этом терпению мамы пришел конец, и поросенок поменял место жительства.
Я не спеша оделся и направился к своему другу, прихватив ведерко с Васькиным завтраком, приготовленным с вечера. Пока поросенок аппетитно чавкал в небольшом загончике, не спеша поедая свой ланч, я, наспех выпив стакан молока, нашел в сенях корзину и, сунув в нее серп, вышел на улицу, где в нетерпеливом ожидании топтался Васька.
«Все-таки я мужик и должен помогать матери с отцом», – рассуждал я, отпирая дверь загона. Васька с радостным визгом крутился у меня под ногами, всем своим видом выражая полную готовность к предстоящему путешествию. Мы собрались на конюшню, где под трухлявыми, бревенчатыми стенами, на солнцепеке росла особенно сочная крапива, любимое Васькино лакомство. А еще, там была огромная, никогда не просыхающая лужа. Вот к ней то и стремился поросенок, шустро семеня впереди короткими, толстыми ногами, и поминутно оглядывался, поворачиваясь всем корпусом.
Конюх, дядя Коля, давал мне большие брезентовые рукавицы и я не спеша принимался за работу, выбирая самые лучшие стебли, а Васька забирался в лужу по уши и, прикрыв глаза, кряхтел от удовольствия. Когда корзина наполнялась, поросенок со счастливым видом выбирался из грязевой ванны и трусил к бочке с водой.
Я брал щетку, которой дядя Коля чистил лошадей и тщательно мыл своего друга. Васька очень любил водные процедуры, да и вообще, он был очень чистоплотным и аккуратным поросенком, если не брать в расчет его пятачок, нет, теперь уже чрезмерно любопытный и вечно грязный пятак. Потом мы шли обратно. Теперь уже я шел впереди, степенно неся корзину с крапивой, а Васька, обреченно плелся сзади.
Он ходил со мной купаться на речку, где с радостным визгом, залихватски задрав кверху пружинку хвостика, носился по мелководью. На рыбалке он молча и терпеливо ожидал, когда мне надоест смотреть на неподвижный поплавок и сочувственно сопел мне в спину, когда мы возвращались домой без улова. Мы были неразлучны.
Лето закончилось и первого сентября, когда я вышел из дома в белой рубашке, с ранцем за плечами, Васька, ожидавший завтрак, вытаращил глаза и возмущенно захрюкал. Мой друг словно почувствовал, что у меня начинается совсем другая, взрослая жизнь. Да и сам он за прошедшие вольготные месяцы превратился в довольно упитанного борова. У калитки я оглянулся. Поросенок тоскливо смотрел на меня. Я проглотил комок, положил огромный, приготовленный мамой букет желтых астр на лавочку и отправился постигать науку.
Незаметно пролетел сентябрь и наступил октябрь, напоминающий скорее середину августа. Шел урок. Окошки в классе были распахнуты настежь. Монотонно гудела муха, готовящаяся к зиме. Я сидел за партой и сосредоточенно рисовал закорючки в тетради, когда за окном раздался грохот, истошный визг и на подоконник взгромоздилось свиное рыло моего друга. Я оторопел от неожиданности. Увидев меня, Васька жалобно завизжал высоким фальцетом. Он заверещал так пронзительно, что зазвенели стекла, а девчонки заткнули уши.
- Это что за явление? – раздался грозный голос Василия Ивановича. Васькино завывание оборвалось на самой высокой ноте, и он с недоумением, а я с испугом уставились на строгого учителя, который смотрел на меня, приподняв очки. Если бы я был постарше, то, конечно, заметил бы веселые искорки в его глазах, а теперь...
Я медленно встал и низко опустил голову.
- Я еще раз спрашиваю, что это такое, уважаемый! – у Василия Ивановича, когда он сердился, все были «уважаемые».
- Это... друг мой... Васька, - невнятно пробормотал я, чувствуя, что мои глаза наполняются слезами. Васькина ушастая голова исчезла. Зловредные девчонки захихикали, Колька – летчик надменно улыбался...
- Я знаю, что это твой друг, - послышался необычайно мягкий голос учителя. Я поднял голову. Василий Иванович, улыбаясь, смотрел на меня.
- Так вот. Забирай своего приятеля, и отправляйтесь домой. Скажи своей маме, что вечером я к вам зайду, - я шмыгнул носом. – Иди, иди, - ободряюще кивнул учитель.
Когда я вышел из школы, Васька, ожидавший меня возле крыльца, участливо ткнулся в мою руку влажным пятаком.
- Пошли, - я расстроено потрепал поросенка за ухо, и Васька, виновато пряча глаза, потрусил за мной.
Василий Иванович, как и обещал, пришел к нам поздно вечером, когда мать и отец были уже дома. Я делал уроки в своей комнате и, услыхав знакомый голос, прильнул ухом к двери. Они разговаривали долго, но тихо, и несмотря на мои тщетные попытки что-нибудь услышать, я улавливал только отдельные слова и обрывки ничего не значащих фраз.
Утром на дверях сарая, где жил Васька, висел замок.
- Жаловался на тебя Василий Иванович, - тихо ответила мама на мой немой вопрос. – Урок сорвал твой Васька. Я боюсь, как бы он сарай не разворотил. Вон, какой здоровый стал, - мать через силу рассмеялась, а я угрюмо побрел в школу.
А так – все было по-прежнему. После уроков, наспех перекусив, я бежал к своему другу, где в углу сарайчика была навалена куча чистой соломы. Я до сих пор не знаю, есть ли у поросят способность к аналогическому мышлению, но Васька никогда не позволял себе лечь на солому, предпочитая отдыхать в противоположном углу. Встречая меня радостным повизгиванием, Васька своим грязным, ободранным пятаком подталкивал меня к моему, как он считал законному месту, а когда я усаживался, он ложился рядом и, положив свою тяжелую голову мне на колени, закрывал глаза. Я, почесывая его за ухом, обстоятельно рассказывал своему другу все деревенские и школьные новости, объяснял ему, о чем сегодня на уроке рассказывал Василий Иванович и что показывают по телевизору. Васька внимательно слушал меня, изредка открывая глаза, и облегченно вздыхал.
Незаметно летели дни, недели и с наступлением холодов, когда я был в школе, зарезали свинью Симку.
- Старая стала, - коротко объяснил мне отец.
Приближался Новый Год, а вместе с ним и долгожданные каникулы, на которые у меня были свои, особенные планы. По телевизору я видел, как на крайнем Севере оленеводы ездят на собаках, и теперь загорелся мыслью во что бы то ни стало запрячь в санки Ваську.
«Он умный и вон, какой здоровый!», – размышлял я, неумело протыкая дырки в неуклюжем подобии упряжи, и ежечасно бегал в сарай, чтобы примерить сбрую на Ваське. Тот недоуменно косился на меня, но терпел, стойко перенося мою очередную прихоть. А в мечтах я уже видел себя мужественным полярником, отважно несущимся по заснеженной деревне, на зависть девчонкам, которых я, конечно же, никогда не прокачу, и бабкам-сплетницам...
Но все грезы разрушились с появлением тети Вали, двоюродной сестры отца, которая жила в поселке.
- Погостишь у нас, в клуб, на елку сходишь, с ребятами погуляешь, - певуче уговаривала она меня, наливая очередную чашку чая.
- Что тебе в деревне две недели сидеть, а у нас все-таки поселок, - многозначительно и горделиво добавляла она, кладя в чашку несметное количество сахара, а у меня на душе скребли кошки.
- Конечно, сходи, сынок, - поддержала мать тетку, придвигая гостье вазу с конфетами.
Пролетели новогодние праздники. С елкой, с хороводами, с подарками, и я засобирался домой.
- Дойдешь один-то, племянничек, - тетя Валя заботливо завязала тесемки ушанки у меня под подбородком.
- Дойду, - буркнул я и, подгоняемый неясными, нехорошими предчувствиями, побежал в деревню. Мимо кладбища, по, до блеска укатанной дороге, которая виляла вдоль реки.
Калитку... рывком... Дверь сарая - открыта... В ушах у меня зазвенело.
- Васька, - робко позвал я. Тишина.
- Васька! – это был уже крик отчаяния, хотя я все понял и горько заплакал.
- Ведь еще совсем недавно мы сидели здесь, на этой соломе, - всхлипывая, шептал я, а память услужливо рисовала умные, понимающие глаза моего друга, речку, где мы провели благодатное, незабываемое лето.
- Друг мой, Васька! – прохрипел я и, рухнув на кучу соломы, зарыдал.
- Поплачь сынок, поплачь, - раздался тихий, родной голос. Я поднял голову и сквозь пелену слез разглядел встревоженное лицо мамы, отца, стоявшего сзади, а в проеме двери виднелась фигура Василия Ивановича, нашего учителя.
- Ты же большой, сын. Ты - мужик, - отец подошел и, опустившись на корточки, положил руку мне на плечо. – А мужики не плачут. Успокойся, и пойдем домой, нам надо поговорить.
Я тяжело вздохнул и поднялся, вытирая шапкой слезы. Конечно же, я знал, какая участь ожидает моего Ваську, а приход к нам учителя тогда в октябре, только утвердил мои предположения, но чтобы вот так, неожиданно...
В теплой кухне отец усадил меня за стол, а сам, усевшись напротив, заговорил, тщательно подбирая слова:
- Тут вот какое дело, сын. Ты достаточно взрослый и должен меня понять, - отец, не отличающийся особой разговорчивостью, говорил медленно, не сводя с меня пытливого взгляда. – Понимаешь, какая тут штуковина, сынок. Каждая вещь, каждое живое существо на земле призвано служить человеку. Например, стол, - он хлопнул рукой по дубовой столешнице и я, внимательно слушая его, вздрогнул от неожиданности. – На нем мы едим. Корова – ест траву и дает нам молоко, свинья – мясо, - отец замолчал, давая мне возможность осмыслить услышанное.
- Немного потеплеет, и я возьму тебя на рынок. Обещаю! – твердо заверил он, заметив искорку недоверия, промелькнувшую в моих глазах, и, потрепав меня по вихрастой голове, вышел.
Отец сдержал слово и сумрачным мартовским утром мы окунулись в кипящую суматоху базара. Не догадываясь, зачем папка притащил меня сюда в такую рань, я с трудом пробирался сквозь толпу, боясь отстать и потеряться.
Вдалеке послышался поросячий визг и папа, обернувшись ко мне, ободряюще подмигнул, но заметив мое потускневшее лицо, замер и нерешительно затоптался на месте.
- Ты… сынок… того… Не ходил бы…
Я облегченно вздохнул и, привалившись к покосившейся створке рыночных ворот, принялся ожидать отца. Ждать пришлось довольно долго и, чтобы скоротать время, я медленно побрел по базару, с любопытством разглядывая снующих мимо меня людей. Дойдя до конца рынка, я постоял немного и, едва сделав шаг, замер на месте. Чуть поодаль от людской толчеи сиротливо стоял мальчишка, примерно мой одногодок, который держал в руках корзинку, из которой доносился жалобный писк. Я робко подошел ближе, почти вплотную к пареньку и заглянул в корзинку, на дне которой копошился маленький котенок.
- Почем продаешь? – ни минуты не колеблясь, спросил я, чувствуя, как мое сердечко сжалось и куда-то ухнуло.
- Так, бесплатно отдаю, - бессвязно пролепетал оживившийся мальчишка посиневшими от утреннего морозца губами. – Кошка окотилась под сараем и все бы ничего, да неделю назад решила их в избу притащить! Ну, мамка моя в крик, ругаться начала, говорит, что закопает или утопит их! А мне жалко… Маленькие они… Беспомощные… Поначалу я их прятал под печку, а как они маленько подросли, то я их сюда, на рынок. Может, возьмешь? - умоляюще промямлил он, протягивая мне корзинку. – Три было, а вот этот последний остался.
Я неумело взял трясущийся мелкой дрожью, серенький комок в руки и, посмотрев в измученные глаза котенка, решительно сунул его за пазуху.
- Беру!
Котенок, ощутив окутавшее его тщедушное тельце тепло, немного повозился, устраиваясь поудобнее и затих.
- Мальчик это! Васька его зовут! – крикнул мне вдогонку паренек.
Я невольно вздрогнул и, прижав к себе покрепче своего нового друга, вприпрыжку побежал к воротам, куда уже подходил отец. В руках он держал мешок, из которого доносился воинственный и залихватский визг.
- Вот, - подходя ко мне поближе, устало проговорил он. – Пару боровков взял. Вертлявые чертенята, насилушки доволок, - он поставил мешок на землю и вытер со лба мелкие капельки пота.
Котенок заерзал и, выставив наружу мордашку, недовольно мяукнул.
- А это что за чудо? Откуда он у тебя? У нас же есть две кошки!
- Это друг мой! Васька его зовут! – пробормотал я и умоляюще посмотрел на папку.
- Ну, - удовлетворенно проговорил отец, прижимая меня к себе. – Коли друг, тогда другое дело! Поехали домой, сынок?
- Поехали, - радостно выдохнул я и, сунув руку под пальто, бережно погладил своего друга.
- У нас все будет хорошо, Васька! Обязательно будет!
Автор Геннадий Перминов