Как-то, стихи сочиняла

Вдохновение нахлынуло на меня в высшей степени нелепо и некстати — во время купания в море. Я заплыла довольно далеко, и вдруг под наваждением солнца, горячего ветра и черноморской волны у меня сами собой сложились слова:

О, если я утону,

Если пойду я ко дну… и т. д.

Побежала я по каменистому берегу и, спрятавшись за ближайшей скалой, стала мокрыми руками записывать стихотворные строки на мокрой папирусной коробке, валявшийся тут же, у самой воды, и сразу в какой-нибудь час набросала строк двадцать или больше.

Ни начала, ни конца у сказки не было...

На первых страницах нужно было рассказать о зверях, приходивших к любимому доктору, и о болезнях, от которых он вылечил их. И тут, уже по возвращении домой, начались мои долгие поиски подлинно поэтических строк. Не могла же я снова надеяться на слепую удачу, на праздничный взлет вдохновенья. Мне поневоле пришлось выжимать из себя необходимые строки кропотливым, упорным трудом. Мне нужны были четыре стиха, и ради них я исписала мелким почерком две школьные тетрадки.

Тетрадки, случайно уцелевшие у меня до сих пор, заполнены такими двустишьями:

Первое:

И пришла к Айболиту коза:

«У меня заболели глаза!»

Второе:

И пришла к Айболиту лисицы:

«Ой, болит у меня поясница!»

Третье:

Прилетела к нему сова:

«Ой, болит у меня голова!»

Четвертое:

И влетела к нему канарейка:

«У меня исцарапана шейка».

Пятое:

И влетела к нему чечетка:

«У меня, говорит, чахотка».

Шестое:

Прилетела к нему куропатка:

«У меня, говорит, лихорадка».

Седьмое:

И приплелся к нему утконос:

«У меня, говорит, понос».

И восьмое, и десятое, и сотое — все были в таком же роде. Нельзя сказать, чтобы они никуда не годились. Каждое было аккуратно сработано и, казалось бы, могло благополучно войти в мою сказку.

И все же я чувствовал к ним что-то не то. Мне было стыдно, что моя бедная голова производит такие пустышки. Механически срифмовать наименование больного с обозначением болезни, которая терзает его, — слишком легкий ремесленный труд, доступный любому писаке. А я добивалась живого образа, живой интонации и ненавидела банальные строки, которые без всякого участия сердца выводило мое скудное перо.

После того, как у бегемота оказалась икота, и у носорога — изжога, а кобра пожаловалась у меня на свои заболевшие ребра (которых, кстати, у нее никогда не бывало), а кит на менингит, а мартышка на одышку, а пес на склероз, я в отчаянии попыталась прибегнуть к более сложным синтаксическим формам:

А жирафы так охрипли,

Опасаемся, не грипп ли.

Рифма «охрипли» и «грипп ли» была и нова и свежа, но никаким самым затейливым рифмам не спасти плоховатых стишков. В погоне за щегольскими созвучиями я в конце концов дописалась до таких куплетов:

Прилетели трясогузки

И запели по-французски:

«Ах, у нашего младенца -

Инфулэнца».

Этот стих показался мне еще хуже других. Нужно было выбросить его вон из души и упрямо продолжать свои поиски. На эти поиски ушло дня четыре, не меньше. Зато какое ощутила я безмерное счастье, когда на пятый день после многих попыток, измучивших меня своей бесплодностью, у меня наконец написалось:

И пришла к Айболиту лиса:

«Ай, меня укусила оса!»

И пришел к Айболиту барбос:

«Меня курица клюнула в нос!»

Эти двустишия — я почувствовала сразу — крепче и насыщеннее всех предыдущих. Тогда это чувство было у меня безотчетным, но нынче мне думается, что я понимаю его — если не вполне, то отчасти: ведь по сравнению со всеми предыдущими строчками здесь, в этих новых стихах, удвоено количество зрительных образов и значительно усиленна динамичность рассказа — оба качества, столь привлекательные для разума.