Три встречи
автор: Реймен
Эту историю рассказал мне отец, который прошел две войны и лагеря "Дальстроя".
Весной 1942 года их артиллерийский полк вел бои на Северо-Западном направлении, неся тяжелые потери. В то время он был старшиной и командовал орудийным расчетом. Командование их батареи получило приказ выдвинуться в район одного из населенных пунктов, закрепиться на окраине леса и ждать подхода основных сил полка.
Переход осуществлялся ночью, на конно-тракторной тяге и к утру артиллеристы вышли в заданный район. На месте селения торчали только остовы печных труб. Его накануне разбомбила немецкая авиация.
Батарея миновала пожарище и, проследовав по проселку еще несколько километров, остановилась на лесной опушке. Орудия привели в боевую готовность, трактора загнали в глубь леса, выставили охранение и уснули мертвым сном.
Ни на следующий день, ни ночью, полк в расположении батареи не вышел – в той стороне, откуда она пришла, полыхало небо - шел бой.
За это время артиллеристы зарыли орудия в землю и даже выкопали небольшую землянку для комбата.
Вторые сутки люди ничего не ели и практически валились с ног.
Нужно было что-то делать.
Поскольку отец был один из немногих оставшихся в батарее «кадровиков» и воевал еще с финской, комбат вызвал его в землянку, где состоялся следующий разговор.
- Послушай, старшина, батарейцев нужно кормить, еще сутки и они не то, что стрелять, ходить не смогут. Бери свой расчет, сажай на повозку и ищи деревню. Без харчей не возвращайся - застрелю.
С комбатом я отступал еще с Карачева, от западной границы и знал, что он не шутит. Старший лейтенант был дважды контужен, легко приходил в бешенство, да к тому же был южных кровей - крымский татарин, по фамилии Нургалиев.
Еще через час, посадив солдат на повозку, я покатил по лесной дороге на восток. Ближайшая деревня, судя по карте комбата, располагалась в десятке километров от нас. Ребята в расчете у меня были надежные – трое с Донбасса и двое ростовчан, причем один бывший вор.
У меня с собой были наган и ППШ, а у хлопцев карабины. Примерно через час лес закончился, мы выехали на рокадную дорогу и увидели стоящий на обочине танк. Это была тридцатьчетверка, с открытым башенным люком из которого слышались звуки разухабистой песни «Три танкиста».
Повозка уже почти миновала ее, когда один из ростовчан заметил здоровенную свинью и несколько металлических канистр, прикрученных тросом к корме машины.
- Ты дывысь, Микола, танкисты гуляють, - завистливо произнес он, - може попросым у хлопцив трохы кнура?
Остальные вопрошающе уставились на меня. С танкистами нам приходилось иметь дело и мы знали, что ребята они нервные. Но чем черт не шутит? К тому же до деревни было еще далеко и неизвестно, что нас там ждет. За лесами громыхало так, что лошадь беспрерывно прядала ушами и временами испуганно ржала.
Приказав расчету на всякий случай приготовить оружие, я спрыгнул с повозки и направился к танку. Он выглядел не лучшим образом – закопченный, со следами пуль и осколков на броне и сползшей на землю гусеницей.
- Эй, земляки! Постучал прикладом по борту. Никакой реакции. Снова стучу, уже сильнее. Из башни появляется голова в танкистском шлеме.
- Тебе чего?
- Спустись вниз, поговорить надо.
Чертыхаясь танкист спускается на землю. Он невысокого роста, в замасленном комбинезоне и сильно пьян. Половина лица обожжена и походит на маску.
- Ты из рембата? - спрашивает он меня и икает.
- Нет, я из артбатареи. Слушай, друг, наши люди вторые сутки не кормлены, а у тебя целая свинья на танке. Выдели немного.
В это время открывается люк механика-водителя и оттуда выползают еще двое танкистов, в таком же состоянии, как и первый.
- Да гони ты его, Володя! - орет один из них, - эти пушкари только и умеют, что драпать да по своим шмалять!
Тот пару минут что-то осмысливает, затем отрицательно качает головой и хрипит, - не дам, валите отсюда.
- Очень тебя прошу, а мы вам поможем трак заменить, - киваю на гусеницу.
- Я сказал, валите! - внезапно ярится танкист и тянет из кобуры ТТ.
Зная по опыту, что за этим может последовать, бью его прикладом под дых и приказываю набежавшему расчету вязать остальных. Через несколько минут весь экипаж лежит на траве и злобно матерится.
- Там, в танке, должен быть еще четвертый, разберитесь с ним,- бросаю артиллеристам. Двое ныряют в люк, затем выбираются обратно и сообщают, что четвертый танкист вообще лыка не вяжет и спит на перине.
- У них там патефон, жратва и канистра спирта, старшина, - сообщает одни из них, - забрать?
- Оставь! Быстро загружайте свинью на повозку и мотаем отсюда.
Через несколько минут, взвалив здоровенного хряка на телегу, а заодно прихватив и пару притороченных к танку канистр, в которых тоже оказался спирт, мы помчались назад, настегивая своего савраску.
К ночи батарея была накормлена и каждый солдат получил по сто граммов спирта.
Половина кабаньей туши была спрятана в ближайшем бочаге, а канистрысо спиртом закопаны в землянке комбата.
Каким образом «добыли» мы все это, я скрывать не стал, и старший лейтенант меня особо не журил. Главное, наши люди были накормлены и готовы принять бой. А он явно назревал, громыхало все ближе.
- Ты, вот что, старшина, установи пока свое орудие на прямую наводку в кустах у КП. На всякий случай, танкисты могут за кабаном приехать, - многозначительно изрек комбат. И как в воду глядел.
На следующее утро наблюдатели доложили, что по лесной дороге, в нашу сторону движется одиночный танк. Тридцатьчетверка.
- Ну, вот и гости пожаловали, - наблюдая за ним в бинокль, произнес Нургалиев. Готовь свой расчет.
Я приказал зарядить замаскированное в кустах орудие.
Метрах в ста от батареи, танк взвыл и, не глуша мотора, остановился.
Башенный люк откинулся и на землю спрыгнул уже знакомый мне танкист. Теперь он был в полевом обмундировании с погонами старшего лейтенанта и с болтающейся на запястье руки плеткой.
Нервно похлестывая ею по сапогу, офицер хмуро оглядел батарею и проследовал в землянку комбата. Затем туда же нырнул и мой командир взвода.
О чем шла беседа, догадываться не приходилось. Мат офицеров доносился до расчета и обстановка в землянке явно накалялась.
Затем из нее выскочил сопровождаемый комбатом старлей, который бесновался и орал, что закатает батарею в землю.
Тогда Нургалиев взмахнул рукой в нашу сторону и расчет разбросал маскировавшие орудие ветки.
- Будэшь бузить, расстреляем твою коробку, - гортанно произнес он, обращаясь к танкисту.
Тот мгновение смотрел на орудие, а затем, увидев меня, хищно оскалился и прохрипел, - да вот же этот рыжий, что ж ты мне комбат «вола крутишь»? И тоже махнул рукой.
На танке тяжело заворочалась башня и пушечный ствол уставился на наш КП.
Чем бы все это закончилось, сказать трудно, но разрядил ситуацию мой командир взвода.
В этот самый момент младший лейтенант появился из двери землянки и, увидев вращение башни, с воплем рухнул на землю, закрыв голову руками.
- А суки! Трухаете?! - радостно заорал танкист, - давай сюда этого рыжего, комбат, а то и эта хлопушка не спасет! - машет плеткой в сторону орудия.
Пришлось идти.
В землянке он еще немного покуражился, затем чуть подостыл и спросил, откуда я родом.
- Из «Серго», с Луганщины.
- Все ясно, у вас там вся шахтерня бандиты!
- Зачем вы так, товарищ старший лейтенант, далеко не все.
- Все! Я сам с Макеевки.
Короче помирились. Выпили реквизированного спирта и закусили свининой. Выяснилось, что танковая рота, которой командует мой земляк, входит в состав нашей армии и тоже отступает с боями на восток от самого Карачева. На прощание он предложил мне перейти к нему.
- Смотри, ты воюешь с самой финской и имеешь только одну «Отвагу», а у моих ребят их по нескольку. Да и меня командование не обижает,- тычет в грудь, на которой ордена «Отечественной войны» и «Красной Звезды». Думай, пока я добрый, перевод организую. И офицеров больше не бей.
Я обещал. Мы обменялись номерами полевой почты и расстались.
Затем война покатилась в обратную сторону и закончил я ее в Восточной Пруссии, в должности командира взвода артиллерийского полка ПВО, куда попал после тяжелой контузии.
К тому времени Нургалиев погиб при освобождении Киева, в боях под которым я потерял и весь свой расчет, за исключением одного из ростовчан.
В Восточной Пруссии мы стояли в городе Бреслау, который взяли с боями уже после падения Берлина.
Была весна 1945, на его окраинах буйно цвела сирень, все ходили хмельные от Победы и предстоящего возвращения на Родину. Офицеры обзавелись трофейной техникой и разъезжали по городу и его окрестностях на всевозможных «Цундапах», «Опелях», «Мерседесах» и даже «Хорьхах». Многие тешились надеждой увезти их к себе домой.
Я такой блажью не страдал, ибо ждал вызова в артиллерийское училище, а туда автомобиль с собой из Германии не попрешь.
Однако мой последний комбат относился к этому вполне серьезно и всячески холил имеющийся у него новенький «Опель-кадет».
Но вскоре военный комендант Бреслау издал приказ, по которому весь имеющийся в частях трофейный автотраспорт подлежал сдаче. После одной из поездок в штаб корпуса, капитан вернулся в часть без машины - ее изъяла военная комендатура.
Комбат рвал и метал, но делать было нечего, автомобили поотбирали даже у многих старших офицеров.
Прошел слух, что некоторые из них получили свои автомашины назад, послав туда представителей со щедрыми подношениями.
Решил пойти по этому пути и комбат, попросив меня съездить в комендатуру нашей части города, офицеры которой и реквизировали его «Опель». А для общения с ними дал золотой портсигар и хорошие швейцарские часы.
Я приказал своему Мишке-ростовчанину запрячь параконную повозку на резиновом ходу и в его сопровождении отправился в это учреждение.
Оно располагалось недалеко от центра, в трехэтажном здании, окруженном металлической оградой чугунного литья. Весь двор перед ним был заставлен десятками разнокалиберных автомобилей и мотоциклов, а у входа прохаживался часовой с автоматом.
Не зная наверняка, относится ли трофейная повозка к автотранспорту, я не стал рисковать и попросил Мишку остановить ее в соседнем переулке. Затем приказал ему никуда не отлучаться и направился к комендатуре.
Мордастый часовой скользнул по мне взглядом, я вошел в здание и, обратившись к сидевшему за стойкой дежурному офицеру спросил, как попасть к коменданту.
- Его нет, а в чем дело? - недовольно пробурчал тот.
- Я по поводу отобранного у моего комбата автомобиля.
- Ты сегодня уже десятый, лейтенант. Приказ читал?
- Читал.
- Ну так и дуй отсюда. Кстати, ты на чем сюда приехал?
- Пешком.
- Ну, вот и топай назад. Не мы придумали. Приказ коменданта города.
Не солоно хлебавши, я покинул комендатуру и выйдя за ограду закурил.
- Здорово, рыжий ! - послышалось за спиной, я обернулся и увидел стоящего перед собой майора.
- Володька, ты?!
Это был мой земляк-танкист из Макеевки, но уже с погонами майора, в отлично сшитом габардиновом кителе с многочисленными орденами на груди и неизменной плеткой в руке. Мы обнялись, а затем долго хлопали друг друга по плечам, радуясь встрече.
- А где ж твой комбат-татарин, поди уже полковник?
- Нету комбата, и ребят из расчета нету, полегли под Киевом.
Он на минуту задумывается а затем интересуется, - что здесь делаешь?
- Да вот, пытался из комендатуры автомобиль командира вызволить. Не получилось. А ты?
- Тоже сюда, но за своим, у шофера отняли. Я теперь командир танкового батальона.
- А на чем приехал? Смотри, и этот отберут.
- Не отберут,- смеется майор, - вон он стоит.
На ближайшей улице, под старыми липами, стоит танк.
- Ты тут, немного погуляй, я сейчас свой вопрос решу и двинем ко мне, отметим встречу. Мой механик-водитель до сих пор тебя вспоминает и того кабана, что вы увели.
- А может не стоит? коменданта на месте нет.
- Ничего, решу с помощником. Уходит.
В это время к воротам подъезжает роскошный «Хорьх», из которого вылазит толстый подполковник и вальяжно следует в комендатуру. Судя по застывшему на месте часовому – комендант.
Он не спеша поднимается по ступеням и в двери сталкивается с выходящим майором. Володя козыряет и что-то объясняет подполковнику. Тот багровеет, начинается словестная перепалка и комендант пытается нажать кнопку вызова дежурного.
Не успевает. Майор сатанеет и с криком «Шкура!», несколько раз хлестко вытягивает его плетью по морде. Достается и опешившему часовому, который с воплями убегает в комендатуру.
Володя быстро выходит со двора и, проходя мимо, шипит,- тикай отсюда, Никола. Бежит к взревевшему двигателем танку.
Я мчусь в переулок с повозкой.
- Разворачивайся! - пинаю задремавшего ездового и пока он, чертыхаясь понукает коней, бросаю взгляд на площадь перед комендатурой.
А по ней уже грохочет танк. На секунду притормозив, и высекая искры из брусчатки, он разворачивается перед зданием, из дверей которого уже выбегает караул, и из пулемета дает несколько очередей по окнам. Звенят разбитые стекла, с визгом рекошетируют пули и караульные в панике разбегаются. Затем, развернув башню и натужно взвыв двигателем, танк проламывает заграждение и начинает утюжить стоящие во дворе автомобили.
Быстро прыгаю в повозку и, настегивая перепуганных лошадей, мы несемся в сторону от побоища. Через несколько улиц переходим на рысь и я предупреждаю Мишку, чтоб помалкивал о том, что видел. Он молча кивает.
На вопрос комбата, как съездил, протягиваю ему часы с портсигаром и сообщаю, что коменданта на месте не было, а дежурный меня выгнал.
- Вот суки,- злится капитан,- даже общаться с фронтовиками не желают. Буду обращаться к генералу.
А на следующий день в батарею приехал особист и стал опрашивать офицеров по поводу разгрома комендатуры. Никто ничего не видел…
_ _ _
Наступила осень и я сам попал в «историю». Сгубила излишняя горячность. Дело в том, что помимо нас в Бреслау стояли части войска Польского, офицеры которых отличались нелюбовью к нам, заносчивостью и на этой почве между сторонами постоянно возникали конфликты. Нередко со стрельбой и мордобоем.
Открылось в городе и много ресторанов с красивыми «паненками», которые с удовольствием посещали советские офицеры. Мы были молоды, прошли войну и имели на это право.
В один из августовских вечеров я, комбат и еще один, только что прибывший в батарею из училища лейтенант, сидели в таком ресторане. Повод был. Я получил орден «Красной Звезды», к которому был представлен еще в 1944 году, за бои на Днепре. Решили отметить.
В ресторане было шумно, играла музыка, слышался смех женщин и хохот офицеров. В большинстве они были поляками.
Один из офицеров, находящийся в сильном подпитии, шатаясь подошел к нашему столу и стал браниться. Самыми мягкими его словами были «Пся крев». Началась ссора, он выхватил пистолет и дважды выстрелил в комбата. Третий раз не успел, я проломил ему голову рукояткой его же парабеллума.
В зале поднялся шум и визг, откуда-то появился наш комендантский патруль и его начальник - капитан, попытался отобрать у меня оружие. Врезал и ему. Держа на прицеле остальных, мы быстро покинули ресторан и вернулись в часть.
На следующий день нас арестовал «Смерш». Пока шло следствие, поляк умер в госпитале, а наш капитан, с украинской фамилией Бондаренко, был признан инвалидом.
Дело вела военная прокуратура, а судил нас военный трибунал 10 корпуса ПВО, который 14 ноября 1945 года, по части 2 статьи 74 УК РСФСР определил мне пять лет лагерей со всеми вытекающими последствиями.
Затем был эшелон на Дальний Восток, сформированный из бывших фронтовиков, а после него пароход «Джурма» через Татарский пролив до бухты Ванино. Там нас выгрузили и этапировали в один из лагерей, располагавшихся в окрестностях Комсомольска – на Амуре.
Прибывших построили и хмурый майор в белом полушубке и с тростью в руке выступил со следующей речью.
- Я начальник лагеря, майор Дынин! В прошлом командир стрелкового батальона. Вчера вы были солдаты, а сегодня преступники, которые должны искупить вину перед Родиной!
Здесь! - он указал рукой на зону, - всю войну отсиживались воры и блатные. Хотите выжить - заставьте их работать! Как -ваше дело. Администрация вмешиваться не будет.
После этого нас развели по территории лагеря и поселили в несколько пустующих бараков.
Ночью меня разбудили. В проходе стояло несколько человек и один из них, в бурках и полушубке произнес, - здорово, рыжий! Вот и снова встретились. И обнял меня. Это был Володя.
Он попал в этот лагерь в августе, получив за разгром комендатуры семь лет и работал в клубе «придурком». С ним были еще несколько бывших офицеров, которые и ввели нас в курс дела.
Зона считалась «воровской» и верховодили в ней воры. Тогда на Колыме уже начиналась война между ними и бывшими фронтовиками, которых гнали сюда эшелонами.
В этом лагере пока было тихо - до нашего прибытия.
В течение следующего месяца зона из «воровской» превратилась в «красную».
Ночами, прихватив ломы и «фомки», мы вламывались в бараки, где жили воры с блатными и убивали их. Администрация не вмешивалась. А некоторых заставляли работать.
Делалось это следующим образом.
В наши группы входили так называемые «суки», бывшие воры, которые добровольно ушли на фронт из лагерей, а потом вновь попали туда.
Мы заходили в барак, будили заключенных и кто-нибудь из авторитетных в прошлом «сук» подходил к местному «законнику» и бросал перед ним кайло.
- Бери.
Если тот брал, считался «посученным» и обязан был работать вместе со своими шестерками.
Если нет, «суки» вешали его на обмотках, а шестерок мы пороли ломами. Так и воспитывали.
Еще через некоторое время многие бывшие офицеры и я в их числе, были назначены «придурками» и руководили бригадами заключенных на лесоповале.
Затем Володю и часть фронтовиков отправили в колымские лагеря, где вскоре случилось восстание. По слухам, руководил им какой-то майор. Кто он был, мы так и не узнали.
В октябре 1950 я освободился из лагеря, в 1953 был реабилитирован и восстановлен в партии.
Многое забылось. Но часто майскими вечерами, после дня Победы, накатывают воспоминания. Кажется стукнет калитка, он войдет и улыбнется, - ну, здравствуй, Рыжий…»
***
В 1986 году отца не стало. А еще через шесть лет, в 1992, я купил книгу Варлама Шаламова «Колымские рассказы». В ней был рассказ «Последний бой майора Пугачева», о тех событиях.
А в 2006 году, наверное по воле Проведения, случилось знакомство с легендарным морским пехотинцем Героем Советского Союза Дмитрием Дмитриевичем Вонлярским, который в начале 50-х, по воле рока отказался в том же лагере, что и отец, и много чего рассказал об их жизни. И даже прозвище Николая Леонтьевича вспомнил -«Рудый».
Бывают же такие зигзаги судьбы…