Аркадий едет на Алтай
Мне страшно хотелось поехать на Горный Алтай. В конный поход. Сам я совершенно не смог бы объяснить, почему именно туда и именно на лошадях. И тем более не мог представить, чем это всё обернётся.
Ведь что такое поход. Сначала ты сидишь на лошади трижды за всю жизнь, а потом по семь часов в день полторы недели подряд. Причем вот те первые три раза — на мягком спортивном седле, а полторы недели — на жестком походном. А промежность у человека одна и она не казённая.
«Это жопа, ребята», — рассказывал я потом друзьям. — «Там такая красота. Просто ужасно».
За полгода до этого девушка из турфирмы в Горно-Алтайске рассказывала, как нам с подругой будет хорошо. Нас ожидают конные прогулки по горным тропам, уют палаточного лагеря, ароматно булькающий над костром котелок и умиротворенное засыпание под звездным небом под пение птиц.
За четыре дня до вылета турфирмовая девушка перезвонила и сказала, что группа не набралась и всё переносится на две недели. Пока она говорила, я посмотрел, сколько будет стоить замена авиабилетов. Довольно меланхоличный обычно, я тут же страшно на неё наорал.
И первый раз в жизни это сработало.
Мы с девушкой Олей сидели в аэропорту, потом летели, потом ехали, потом грузили походные вещи и снова ехали. За сутки пути я пришел в себя один раз — когда на стоянке под Горно-Алтайском набивал рот блинчиками с земляникой.
База
Беспечно скакала по камням и буеракам речка Катунь. Беспечно скакали по камням и буеракам вдоль речки Катуни мы на старой-престарой «буханке».
К вечеру, с вытрясенной до донышка душой, доехали до урочища. Урочище — это как хутор, только урочище. В урочище стоят аилы. Аил — это как чум, только аил. На душистом лугу возле урочища я впервые с 14-летнего возраста постиг возведение палатки. Стараясь при этом не показывать спутнице своего отчаяния.
За ужином познакомились с инструктором и группой. Стало понятно, кому вышли боком мои телефонные вопли — тётеньке Татьяне пятидесяти лет, которая собиралась в небольшой пеший поход и никогда даже не сидела на лошади. Ей сказали, что пешая группа отменяется и единственный шанс побывать на Телецком озере и вокруг него — это взгромоздиться на коня.
Отважная. Когда на следующее утро пять человек сажали её в первый раз верхом, Татьяна тряслась так, что вибрация распространялась вокруг волнами. Вибрировали конюхи. Вибрировала лошадь. Вибрировал жирный алтайский чернозём и то, чем его незамедлительно удобрило непривычное к таким перегрузкам животное.
Забегая немного вперед — в середине похода, на перевале, лошадь понесла и Татьяна кубарем полетела с нее на землю.
На километр вокруг всё было покрыто только острыми камнями, матюгами конюхов и перспективами нести переломанную Татьяну на руках. Но ровно в том месте, куда она рухнула, рос то ли ягель, то ли можжевельник и путешественница осталась цела.
Представьте себе стоп-кадр: перевал, дождь, ветер, лошадиный галоп, острые каменные осколки, летящие из под копыт, и женщина, летящая с лошади. Пусть Татьяна повисит так ещё немного с вытаращенными от ужаса глазами, а мы вернёмся в начало. Путешественники собирались в путь.
К тому времени, когда все уселись на лошадей и выстроились цепочкой, я был вообще без сил. Хотелось упасть на траву и как Андрей Болконский смотреть в холодное небо Аустерлица. Труднее всего оказалось даже не упихать привезенные с собой вещи в лошадиные сумки, а решить, какую половину из этих вещей оставить на базе.
Снаряжение
В стандартной походной лошади предусмотрены несколько слотов для снаряжения.
Основные пожитки прячутся в арчимаки — две прорезиненных сумки с перемычкой. Перемычка набрасывается на круп, сумки свисают по бокам. В первый же переход я узнал, что если упаковать их абы как, то самый твердый из лежащих в арчимаке предметов обязательно будет торчать углом изнутри и натирать ляжку, пока не взвоешь.
Палатка и пенки пакуются в драйбэг — круглую водонепроницаемую тубу. Она крепится за седлом поперёк лошади, а седок опирается на него поясницей. Драйбег я возненавидел с первой упаковки и на всю жизнь. Дважды в сутки я вступал с ним в схватку и каждый раз проходил все стадии принятия неизбежного. Пенки не скручивались, палатка не лезла.
«Ну и не впихивайся, раз не хочешь!» — я с досадой опускал драйбег на траву, но всё равно потом дёргал, тянул во все стороны, упирался и снова тянул.
Ещё один элемент конного такелажа — специальная боковая веревочка — предназначался для плащ-палатки. Ловкий ездок отвязывал и надевал плащ, не снимая себя с лошади, а когда дождь кончался, привязывал его обратно. За всю поездку я умудрился исполнить этот трюк только единожды и, кажется, чуть не проткнул себе ребром лёгкое.
Больше всего я переживал, что оставил на базе новенькие трекинговые ботинки и краги, а взял только резиновые сапоги. Как-то потом прочитал в книге, что такие решения называются «серендипностью» или «неосознанной компетенцией» — ни разу трекинговые ботинки не пригодились мне на этом грязном дождливом пути.
Короче, мы собрались. В такие моменты писатели обычно пишут: «И они поскакали!..»
Но в жизни мы не поскакали, и даже не перешли на рысь, а двинулись шагом, то и дело мешковато сползая на сторону и прислушиваясь к ощущениям в промежности. Та рапортовала, что неживописная грунтовка очень, очень хорошо утрамбована.
Знаете, вообще-то я ожидал сразу оказаться на горной тропе! Слушать шелест трав, смотреть на очертания горных кряжей вдали. Как Ведьмак. Как Волкодав. И чтобы ветер овевал моё мужественное лицо и чуть прищуренные от горного солнца глаза. В этот момент конь задумчиво обошел лужу и протащил меня сквозь пыльный придорожный куст.
Коня звали Скачок. В голове промелькнуло «Квантовый...», но вслух я ничего не сказал. Посреди утреннего луга, косматых лиственниц и занятых сборами людей шутка показалась глупой.
Вообще, я довольно настороженно отнёсся к кличке — что ещё за скачок, куда он собрался скакать? — но за первые полдня пути немного успокоился. Конь размеренно цокал по грунтовке, будто повторяя своё имя — ска-чок, ска-чок, ска-чок...
А через три часа изнуряющей однообразием грунтовки мы свернули в лес и начались уже настоящие аттракционы.
Лес
Когда мы свернули с дороги в лес и солнце перестало жечь шею, я невольно выдохнул. И тут же — пфрфрфр! — шумно выдохнул конь. Ожидалось, что в лесу будет какая-то тропа, но нет, мы просто шли вереницей за лошадью проводника.
Кто-то из друзей спрашивал его потом: «А какой там был лес? Красивый, наверное? Густой?». «Мягкий», — я выбрал главную характеристику леса и поерзал на стуле. После грунтовки седло временно перестало вколачивать копчик внутрь, а мох под копытами лошади казался райскими облаками. Впрочем, облегчение длилось недолго.
Проблема с лесом была одна — там повсюду предательски росли деревья. Когда лошадь проходит мимо дерева, она рассчитывает только на собственную ширину и совсем не рассчитывает на свисающего по бокам седока с его арчимаками. Наверное, чуть более опытный ездок не испытывает таких проблем, но пока что я не управлял Скачком, а просто сидел на нём.
Когда в первый раз понял, что сейчас останусь без колена, то судорожно упёрся руками в надвигающуюся ёлку и попытался оттолкнуть себя вместе с конём в сторону. Скачок досадливо выдохнул и качнулся влево. Торчащий обломок ветки больно ткнулся в ляжку.
Через два часа мне начало казаться, что так теперь и пройдёт вся моя оставшаяся жизнь — в методичном отталкивании Скачка, который словно специально рикошетил от дерева к дереву. Наверное, откуда-нибудь сверху наше движение напоминало очень, очень медленный пинбол.
Впереди росли два дерева. Если бы ширина измерялась в конях, то между этими деревьями была ровно одна целая и две сотых доли коня. Скачок, видимо, посчитал так же и потому ускорился, чтобы не застрять. Я вспомнил сцену с лыжником из фильма «Самогонщики» и быстро понял, что либо стану опытным наездником прямо сейчас, либо мы въедем между этими деревьями и я порвусь вдоль, как сосиска во время варки.
Я взялся за поводья, натянул их что есть сил куда-то в сторону и назад, упёрся пятками в бока и изогнулся всем телом. Ещё попытался изобразить незнакомый звук «тпруу!», но получилось только сдувающееся «тпфссс». Скачок дёрнулся и медленно, как Титаник от айсберга, начал отваливать в сторону от смертельной ловушки. Когда опасность миновала, я так же неистово изогнулся в другую сторону — и конь, как ни удивительно, послушался. Управление стало налаживаться.
Борясь с деревьями, я мельком оглядывался на наш небольшой караван, и это вызывало только досаду — казалось, проблемы лошадиных габаритов касаются только меня. По крайней мере Оля выглядела вполне жизнерадостной.
Участок ровного леса закончился, начались подъемы и спуски и смотреть по сторонам стало некогда. В низинах земля была мягче, копыта проваливались в мох, лошади спотыкались, переступая через корни. Седло подо мной то ухало вниз, то резко лягало вверх.
Когда впереди появлялся подъем, Скачок начинал изо всех сил на него карабкаться. Никак иначе эти бешеные движения было не назвать — конь пригибал голову к земле, спина его извивалась и ходила ходуном, при этом двигался он толчками, как каракатица. Оставалось только обнимать его за шею, хвататься за гриву и пучить глаза.
Привал и ночёвка
Слово «Привал!» я услышал словно сквозь вату.
Влажно зашуршав, я медленно отсоединился от седла, медленно перекинул ногу через круп и так же медленно сполз на землю. Обошел Скачка спереди и потеребил его за щеку. Так дальнобойщики после долгой дороги выходят из кабины, чтобы несколько раз постучать ногой по колесу.
Какое-то время я постоял, задумчиво растопырившись и не зная, что делать дальше. Я весь был одна большая потёртость и пах конём. Посмотрел на свои руки — ладони были жирные, бурого цвета. Скачок всю дорогу исправно потел, а я то хватался за гриву, то держался за шею.
Но это все было неважно — изнуряющий слалом закончился. Я провел ногтем по ладони, посмотрел на светлую полоску и побрел к ручью. Кое-как укрепился на кочках и стал с наслаждением отмывать руки, потом лицо. Секунду помедлил, наклонился к воде стал пить.
Жгло нагретые за целый день в резиновых сапогах ступни. Я скинул сапоги, стянул носки, задержал дыхание и — ыых! — окунул ноги в ледяную воду. Носки почему-то тут же захотелось постирать, точнее, просто пополоскать без мыла. Пользоваться мылом в местных водоемах проводник настрого запретила — заповедная зона.
Пока я полоскался, подошла Оля с фотоаппаратом и тут же пошутила про лошадиный галоп и неуловимых мстителей, что показалось мне невероятно, гомерически смешным и неожиданно для Оли, носков, вечернего леса и, главное, для себя самого, я захохотал... Так и остался потом на фотографии — в ореоле вечернего солнца и водяных брызгах, хохочущий, мокрый, в каждой руке по сморщенному носку. Казалось, будто только что поймал в ручье двух королевских креветок и очень счастлив. Но я и правда был тогда очень-очень счастлив.
Счастье кончилось сразу, как я вернулся в лагерь — с крупа Скачка нахально смотрел ненавистный драйбег, будто предлагая продемонстрировать, с какой ловкостью мы будем доставать из него палатку и пенки.
Ночь, как говорится, не принесла облегчения. Вчера в урочище палатки стояли на мягком ровном лугу, а тайга — совсем другое дело. Я лежал на спине, ощущая, как мёрзнет нос, а еловый корень медленно раздвигает ребра. И вспоминал тот самый раз, когда впервые спал в палатке посреди леса. Та ещё была история.
Я был тогда в детском летнем лагере и вожатые устроили двухдневный поход — привели отряд на озеро, на ночёвку со всеми подобающими ей кострами, песнями под гитару и даже полузапрещённым ночным купанием.
Мне выдали старую брезентовую палатку. Я разложил её на земле запчасти и озадаченно посмотрел сверху. Похожее чувство посетило меня несколько позже, когда девушка в первый раз сказала «да»: я вроде как ждал этого, но с чего начинать и как действовать — было неясно.
Изрядно помучившись, собрал палатку на небольшом уклоне между двумя деревьями. Вожатый посмотрел и спросил, расчистил ли я место он сосновых шишек. Я вздохнул. Вожатый хмыкнул и посоветовал хотя бы обкопать палатку на случай, если ночью пойдет дождь. «Хорошо», — сказал я и не успел: в тот же миг грянул ливень и шёл ровно пять минут. Вода мгновенно просочилась сверху и сбоку палатки, скопилась и таинственно заблестела гладью. Так мы и ночевали вдвоем — маленький глупый я вдоль одной стены палатки и большая лужа вдоль другой...
«Прирождённый турист» — мрачно подумал теперь уже взрослый Глеб, почесал спинку ползущему по ноге муравью и заснул.
Спал я, спала Оля. Спали остальные туристы, включая тётеньку Татьяну, которую снимали с лошади так же, как сажали — впятером. Спали у костра, не утруждаясь палатками, двое широколицых конюхов и их «подмастерье» — местный юноша, которого взяли просто заодно. Спала молодая, рыженькая и невероятно веснушчатая проводник Катя — спала и не знала, что уже утром она станет причиной конфликта. Спали, в конце концов, лошади.
На следующее утро всех нас ждал первый перевал.
Ботинки
Наутро один из походников отказался продолжать путь.
Кажется, звали его Владимир, но я про себя дал ему глупую кличку «Ботинки» — за колоритные потертые ботинки, которые напоминали о похождениях Индианы Джонса. Я постоянно цеплялся за них взглядом и жалел, что ботинки классные, а хозяин им достался такое говно.
Весь предыдущий день, пока мы ехали на «буханке» к началу маршрута, Владимир-Ботинки отеческим тоном говорил, что с ним, опытным походником, новички могут не переживать! Когда оказалось, что проводником будет молоденькая конопатая Катя — Ботинки скривился и недовольно засопел. Сопение продолжалось весь следующий день и вечер, а наутро он решил, что ходить под началом всяких Кать недостойно его ботинковской персоны.
И казалось бы, скатертью по жопе, но отпустить его обратно без присмотра нельзя — потеряется, все получат по шапке. Пришлось пожертвовать местным юношей, которого конюхи взяли с собой в качестве подмастерья. Их посадили вдвоём на одну лошадь и отправили на базу. Один из конюхов сказал им вслед что-то на своём широколицем языке. Языка никто не знал, но все поняли.
Катя расстроенно варила кашу — наверное, думала, что дело действительно в ней. Хотя всем остальным в лагере было понятно, что нет. Мне тоже было понятно, хотя меня опять больше заботила собственная промежность, чем чужие душевные раны. Уж таковы мужчины, ничего не поделаешь.
До перевала шли по тайге. Потом лес заканчивался, уступая место низкорослым деревцам и кустикам ягеля. К середине дня мы поднялись почти до хребта и остановились на короткий привал. В прогалинах белел снег и смотреть на это было странно — конец июля, футболка на спине вся мокрая от пота, а тут вдруг снег.
Я зачерпнул снег и слепил снежок, помедлил и откусил кусочек. Снег был вкусный — такой бывает вода, когда очень хочется пить, только ещё вкуснее.
Горное озеро
Катя сказала, что вечерняя стоянка будет у озера. Я почувствовал, что хочу на вечернюю стоянку прямо сейчас, и непроизвольно спросил: «А купаться в этом озере можно?»
«М-можно...» — Катя покосилась с сомнением. Сомнения я не заметил и воодушевился ещё сильнее. «Купаться буду!» — заявил я тут же Оле. Когда мы дошли до стоянки, все уже знали, что Глеб Будет Купаться.
Озеро действительно было. Маленькое как, наверное, все горные озера, оно тускло рябило чуть в стороне от стоянки. Все слезли с коней и посмотрели на меня глазами, в которых читалось: «Ну, давай!». Кроме меня купаться никто не собирался.
Я вытащил полотенце и хотел раздеться прямо в лагере, но решил подождать до воды. Солнце спряталось, поднялся ветер и вообще наступал вечер, а мы вышли на теневую сторону перевала.
Озеро было мелкое, из под прозрачной воды блестели камни. Я стянул одежду, разложил её на ягеле в форме себя. И аккуратно поставил в воду левую ступню. Когда вслед за ней поставил правую — левая уже успела окоченеть. Я сделал с десяток шагов вглубь озера и часто задышал, стараясь не трястись всем телом. Острые камни не давали спокойно идти, конечности стремительно теряли чувствительность. Ещё пять шагов. Глубь поглотила меня чуть выше лодыжек.
Я обернулся и тоскливо посмотрел в сторону лагеря — эх, сейчас бы к костру... если бы его кто-нибудь развёл. Но все стояли, поглощённые зрелищем — наверное, со стороны моё движение по озеру напоминало святое хождение по воде. Нужно было срочно начинать купание. И тогда я лёг прямо там, где стоял.
Камни впились в спину, от холода затрясло ещё сильнее и вода вокруг пошла мелкой рябью — примерно так выглядит в тазу работающая ультразвуковая стиральная машинка. Лёжа на дне, я высунул на поверхность голову, как черепаха Тортилла, и нелепыми движениями потёр себе грудь и живот, изображая помывку.
После чего быстро, насколько позволяли застывшие члены, поднялся из воды и встал во весь рост. Подул свежий горный ветер и с наветренной стороны я покрылся такими крупными мурашками, что чуть не потерял равновесие.
Трясясь как в лихорадке, проковылял до берега и начал вытираться. В лагере наконец спохватились и кто-то занялся костром.
Спуски
Но больше всего мне понравилось спускаться с перевала. Раньше я удивлялся, как это лошадь так здорово умеет карабкаться вверх. Как будто у неё снизу, под копытами, есть ещё какие-то маленькие, но очень цепкие пальчики.
Теперь же пришло время ужасаться обратному. Почти все спуски мы преодолевали, не спешиваясь, и всаднику нужно было себя скоординировать. Пятками упереться в стремена, прямые ноги вытянуть вперед и вверх, а корпусом отклониться назад.
Я отклонялся как мог — хотелось лечь спиной на круп, словно акробату в цирке, да мешал баул под поясницей. Поэтому на каждом спуске я балансировал на грани падения: вытягивал вперед ноги в стременах, сжимал побелевшими пальцами луку седла и даже бровями пытался перенести свой центр тяжести на корму.
Кувырнуться вперед было очень страшно. Лошадь сама по себе довольно высокая конструкция, а если прибавить склон... Стоит только потерять равновесие, и одетый в серо-зелёную плащ-палатку, я пролечу, как оливковый Бэтмен, метров пять, прежде чем грохнуться на острые камни и совершенно точно расшибиться вдребезги.
Конь Скачок тоже испытывал понятные неудобства — сами попробуйте привязать к ногам утюги и спуститься по камням и мокрой грязи.
Несколько раз мы пересекали горные ручьи с плоскими камнями на дней, склизкими от воды и водорослей. Скачок смело входил в воду, но тут же терял опору, начинал шататься как пьяный, подставляя разъезжающиеся ноги. Сверху на нем амплитудно, словно маковая головка, раскачивался я.
Падения и взлёты
До самого большого спуска оставалось каких-нибудь четыреста метров по ровной каменистой тропинке, как вдруг меня, а заодно и всех остальных, лихо обогнала Татьяна.
Только это было не лихо. Это было неуправляемо. Непонятно, отчего татьянин конь неожиданно дал в галоп, но теперь он стремительно ускорялся сквозь косой дождь. Проводник Катя ещё что-то кричала им вслед, остальные же молча наблюдали сцену катастрофы.
С каждым скачком Татьяна теряла равновесие — ноги выскальзывали из стремян, руки отпускали поводья, а сама она медленно, всем телом, заваливалась назад, балансируя на копчике. На очередном скачке Татьяна бесшумно и плавно, как шаттл «Буран» от ракеты-носителя, отстыковалась от коня. И полетела.
И рухнула.
ХРЯСЬ! Брызги воды и мелких веточек, пружинистый рикошет от ягеля, переворот, и ещё раз — хрясь!
Катя и конюхи подскакали быстрее всех — видимо, хотели первыми успеть на подсчет переломов позвоночника. Татьяна лежала в ягеле и смотрела в небо, почему-то продолжая сохранять позу всадника. Только у всадников, конечно, не такие большие глаза.
Татьяну ощупали сначала так, а потом подняли и ощупали ещё раз. Все части были на месте. Примерно тут к Татьяне вернулась речь и она тихо спросила, можно ли некоторое время не ехать верхом.
— К-к-конеч-ч-чно, м-м-мож-ж-жно! — проводник Катя наконец-то начала выдыхать.
Впрочем, верхом было и не надо. Последний спуск оказался такой крутой и длинный, что нужно было спешиться и вести лошадей в поводу. И это не менее страшно, чем сидеть верхом, а может, даже и страшнее. Сапоги скользили, ноги дрожали и заплетались, а сверху, прямо над мной, фыркало и оскальзывалось четыреста килограммов с ноздрями и копытами.
Умница Скачок хоть и был аккуратен, но все равно временами больно наступал на пятку.
Внизу оказалось, что спуск дался тяжело всем. Я подошёл к Оле — та оцепенело стояла с поводьями в руке, смотрела в одну точку и порывисто дышала, будто готовясь заплакать от пережитого ужаса. Перспектива гибели от упавшей на тебя скотины как-то совсем не входила в туристический план.
Зато завтра — господи ты боже мой, длинная дневная стоянка! Целый день не нужно будет протирать себе зад об седло и насиловать поясницу.
Походная баня
— А сегодня будет баня! — торжественно заявила Катя.
Баня? Мы оглядели место стоянки: широкая поляна в низине, кострище в окружении нескольких крупных ветвистых деревьев, горный ручей. И ни одной бани.
— Вон там баня, — конюх показал на груду камней на берегу ручья, а потом рассказал, как она работает.
Груда камней — это печка, у самой земли в камнях сделано отверстие, топка. Вокруг этих камней из веток и жердей строят каркас, а потом накидывают на него плащ-палатки и тент. Получается низкая палатка с каменной печкой внутри. Печку топят, пока камни не раскалятся, потом выгребают из топки не сгоревшие остатки дров, накрывают всё тентом и вуаля.
Почти всё место внутри занимали камни и нужно было рассесться вокруг, как индейцы в виг-ваме.
Вся группа постепенно заползла в «парную», ойкая, извиняясь и тыкая друг другу в лицо голыми боками. Я тоже залез и уселся в трусах на землю. Земля была холодная, но от камней шёл такой жар, что у меня тут же запотели глаза.
Когда все начали ёрзать и издавать звуки изнеможения, проводник Катя скомандовала «За мной!», вылезла из палатки и шагнула в ручей. За ней, взвизгивая, полезла остальная группа, и медленно, с достоинством опытного купальщика, вошёл я.
По вытертому и одетому в сухое телу разлилась истома. Было так хорошо, что даже немножко кружилась голова и хотелось прилечь буквально на минутку. Я ещё подумал о скором ужине у костра, блаженно вздохнул и пошёл вслед за Олей в палатку. Полежать так полежать.
Проснулся я в кромешной тьме и в такой же кромешной тишине.
«Интересно, а как же костёр? И ужин. Мы что, всё проспа...» — тут я немного повернул голову, чтобы как-то осознать себя в пространстве, и осёкся.
БОМ-М-М-М-М!!!
В голове ударил огромный колокол. От неожиданной боли из глаз брызнули слёзы, я охнул и зажмурился — темнота под веками раздвоилась, завибрировала и пошла зелёными кругами. Резко накатила тошнота.
Я сжал зубы и легонько пошевелил Олю за плечо — та не проснулась, только дышала как-то громче и чаще обычного. Пришлось собраться с силами и вылезти из палатки, придерживая голову руками. Костёр не горел. Прислушиваться сквозь колокольный перезвон в голове было сложно, но я прислушался. На дальнем краю лагеря кого-то невидимого мучительно тошнило.
Колокола заиграли припев, я согнулся, на карачках прополз в сторону от палатки, сколько успел, и меня вырвало. А потом ещё раз. Несколько часов после этого меня бросало то в жар, то в холод, то в какие-то полусонные видения. Один раз мне показалось, что Оля вылезает из палатки, но проснуться я не смог.
Утром у костра все сидели бледные, с кругами под глазами, и пили тёплую водичку, изнурённые ночной тошнотой.
Вчерашняя баня показала себя с худшей стороны. Точнее, дело было не в самой бане, конечно. Вы же помните: перед тем, как накрывать камни, нужно выгрести остатки дров. Сделать это то ли забыли, то ли выгребли, да не всё, поэтому вдохнуть угарного газа успели как следует.
Я подошёл к костру и взял сапоги, которые оставил немного посушиться с вечера. Носок левого сапога расплавился и висел теперь грустной резиновой каплей. «Что, плохо тебе, дружок? Мне тоже...» — подумал я, взял перочинный ножик и срезал застывшую каплю вровень с подошвой. К счастью, сапог проплавился не насквозь, поэтому просто стал на полтора размера короче.
Короткий путь
Через день Катя объявила последний дневной переход. И сказала, что решила немного срезать путь, а то и так все устали. «Мы пойдём короткой дорогой!» — эту фразу следовало бы запретить Женевской конвенцией.
В общем, мы пошли короткой дорогой и шли девять часов по тайге. Иногда тропой, а иногда и просто по лесу. Где-то на седьмом часу я начал терять человеческий облик — сидел, как ростовая кукла, безвольными движениями отгоняя мошкару и отталкивая Скачка от деревьев. Мне казалось, что идем мы куда угодно, только не в сторону базы, и впереди ещё часы и часы этого раскачивания в седле, а потом... потом…
Образ ужасающего «потом» не успел окончательно оформиться, мы вышли на грунтовку и я вдруг узнал то место, где они идут. Совсем рядом! А ещё… надо же, как изменилась грунтовка. Из зубодробительной костотряски первого дня она всего за неделю с небольшим стала ровным шоссе. Или это конь стал мягче?
Через час, расседлав коней и покончив с обедом, все сидели в полутьме аила. Двигаться не хотелось, не хотелось ничего, только продолжать сидеть, пить смородиновый чай и смотреть, как дым от очага путается в поперечных балках и исчезает в солнечном отверстии в крыше.
В шорох кипящей воды и потрескивание огня постепенно вплёлся еще какой-то шум — гул уазика, спускающегося к ним по горной дороге.
***
Когда мы вышли из аэропорта Пулково, шёл дождь. Пассажиры вокруг открывали зонты, поднимали воротники, шуршали капюшонами и торопились под навес.
Мы с Олей переглянулись, посмотрели вверх и не спеша пошли в сторону автостоянки. Никакой дождь нас больше не волновал.