Виновные в Победе. ...(Совсем не юмор)
Ленинград 1963 год.
Отец моего приятеля по техникуму купил нам на двоих, после окончания первого курса, путёвки на экскурсию, на теплоходе на остров Валаам.
Перед пассажирами нашего теплохода из утреннего тумана, открылся скалистый берег острова. Погода была чудеснейшая.
Нас познакомили с предстоящей экскурсией по острову. После экскурсии, предполагалось свободное время, но настрого запрещалось, из-за опасности обрушения зданий, посещение находящегося на острове бывшего монастыря.
На причале кто-то мастерски играл на губной гармошке - «Любимый город в синей дымке тает...»
Так же играл когда-то на губной гармошке эту мелодию, живший в нашем ленинградском доме, Сашка-матрос. Он был инвалидом войны, без обеих ног. В погожие дни Сашку можно было видеть сидящим на своей тележке с колёсами-подшипниками, на проспекте у нашего дома. Перед ним лежала перевернутая подкладкой вверх, матросская бескозырка.
Мы с Юркой идём по деревянному настилу пристани в сторону ступеней лестницы, по которой нужно подниматься на скалистый берег, откуда и начнётся экскурсия по острову.
Теперь я мог увидеть играющего на губной гармошке. Да это же был он, Сашка-матрос! Он не очень изменился. Разве что его лохматая шевелюра стала совсем седой, да морщины глубже прорезали, покрытое бронзой загара, лицо. Я тихо сказал: «Саша. Это ты?»
Мужчина, сидящий на тележке, вздрогнул, отвёл от губ гармошку и внимательно стал вглядываться в моё лицо.
- Вы мне очень напоминаете одного мальчика из моей прошлой жизни.
- Саша, это действительно я, Борька, из нашего 37 дома.
Сашка схватил с земли кепку, из которой посыпались монеты, и стал вытирать ею намокшие от слёз глаза.
- Извини Боренька.
- А как ты, Саша, здесь оказался? Когда ты, перед самым фестивалем студентов, внезапно исчез из нашего дома, то наш квартальный милиционер рассказывал, что ты сам решил переехать жить в какой-то отличный санаторий для инвалидов войны.
Саша, усмехнувшись, махнул рукой. И тут он, с надеждой и какой-то робостью, взглянув на меня, произнёс:
- Но мы же, Боря, ещё поговорим? Я живу теперь здесь, на острове с Машей, моим близким человеком. Но сегодня она уехала в Карелию. Ведь ты же пойдёшь ко мне в гости? Ты первый из моих прошлых друзей, кто появился здесь.
Я не знал, как мне поступить. Вроде бы я с Юркой договорился пойти на экскурсию по острову, да и как обидеть Сашу.
- Юрка, понимаешь, столько в детстве связано с этим человеком. Ты не смотри на то, что он такой. Сашка–матрос очень начитанный человек. Настоящий Лениградец! Мы, мальчишки нашего двора, знали, что Сашка лишился ног на фронте, но о войне он никогда нам ничего не рассказывал. Щадил наверно наши детские души. И, лишь один раз, (мне было тогда лет 10) мы были с ним вдвоём в его комнате, он показал мне свои военные награды, которые хранились в железной коробочке из-под конфет.
Пристань уже опустела, и Юрка поспешил подняться по лестнице, чтобы догнать уходящую группу туристов.
- Ну, Боря, мы теперь можем уже идти. Если ты не обидишься, то возьми меня к себе на спину, как рюкзак, без ног я не очень тяжёлый, а ты стал парень крепкий. Подожди, я отстегнусь от своей тележки, да вещевой мешок сброшу. Ты за этим потом спустишься.
Я без труда поднял Сашу наверх. Перед нами была широкая лесная дорога.
- Боря, а здесь мы сделаем так. У меня, на этот случай есть вот что.
Саша достал из кармана пиджака верёвку, которую одним концом он привязал к тележке. Вот так будет проще и быстрее. Я шёл, тянув за собой на верёвке тележку с Сашей.
Минут через двадцать мы сделали короткий привал. Я сел на стоящий у дороги камень. Саша подъехал вплотную ко мне и, положив руку на моё колено, сказал, словно продолжив прерванный разговор:
- А ведь это было, действительно, незадолго, до начала фестиваля молодёжи. В санаторий нас отвезли «добровольно», но неожиданно и ночью? Я только и смог-то взять мою тележку, пиджак, документы, да коробочку с моими орденами. Потом, до полудня, езда в тряском автобусе с подобными «добровольцами» едущими на курорт. Так нас привезли в Карелию, в городок Сортавала. Дальше уже на катере сюда.
Саша опять, как на пристани, вытер кепкой слёзы на глазах.
Потом, словно спохватившись, добавил:
- Боря, мальчик, ты понимаешь, что об этом нельзя никому рассказывать. Боря, а в моей ленинградской комнате уже кто-нибудь живёт?
- Нет! - мгновенно соврал я. И, чтобы разрядить обстановку, спросил. - Саша, а кто это такая Машенька, которую ты на причале упоминал?
- Мария Исааковна, это мой ангел хранитель. Первое время я жил вместе с остальными инвалидами, но уже почти два года, как я сошёлся с этой женщиной. Мы теперь живём с ней в отдельной келье. Мария на несколько лет старше меня и работает фельдшером в нашем интернате для инвалидов.
Мы вышли из леса на свободное пространство. Передо мной, внизу, открылась, глубоко врезавшая в скалистый берег острова, бухта. Справа, на пригорке, Спасо-Преображенский монастырь. Здания, когда-то побеленные, теперь выглядели убого от облупившейся краски.
Саша сказал мне, что дальше он «пойдёт» сам. Он отвязал от тележки верёвку, за которую я его вёз, и дальше ехал, отталкиваясь от земли деревянными толкашками. Мы двигались вдоль длинного двухэтажного здания. В этом доме, через каждые 6-8 метров находились двери. У одной из них Саша остановился.
- Вот и наша квартира. Это бывшие монашеские кельи. Открывай, здесь двери на ключ не запирают. Прямо со двора, я попал в комнату. Запах, как в деревенском погребе. Пол на уровне земли. Дровяная, кирпичная плита со щитом, разделяет небольшое помещение, на две половины. На маленьком столике электрическая плитка. На крючке, вбитом в стену, керосиновая лампа. Вторая половина кельи, как бы, жилая комната, имеет маленькое низенькое оконце. Пол из широких деревянных половиц, выкрашен в тёмный синий цвет. Стены побелены. Из мебели: узкая кровать, маленький железный столик, да два табурета. На стене полочки, с посудой. Там же я увидел железную коробочку из-под конфет, так похожую на ту, с наградами, которую мне когда-то, в Ленинграде, показывал Саша. С потолка свисал провод с электрической лампочкой. В прихожей, сразу же, у входной двери, на стене, большой жестяной рукомойник. В другом углу, на деревянной скамье, два ведра наполненные водой.
- А как же здесь зимой жить? – вырвалось невольно у меня. И зачем вам керосиновая лампа, если есть электричество? Саша, а где туалет.
- У нас часто отсутствует электричество. Особенно страдаем зимой. Да, Боренька, удобства все во дворе. Пойдём, я покажу тебе. Заодно посмотришь помещение, где я прожил первые годы на этом «курорте» Тогда ты поймёшь, что это царские палаты.
Мы двигались по двору вокруг церкви.
- Вот, это здание лазарета, — показал Саша на здание с крыльцом – я уж туда не пойду. Там, прямо в вестибюле, слева у окна, стояла моя кровать.
Я открыл дверь и сделал шаг внутрь помещения. В нос ударил резкий запах хлорки, мочи, давно не мытых человеческих тел. Как тут можно находиться? И тут мой взгляд наткнулся на два подвешенных к потолку мешка, похожих на большие боксёрские груши. Но, приглядевшись, я увидел в верхней части одного из мешков живое человеческое лицо. Напугавшись, я отвёл взгляд. Дальше вижу гамак, на котором лежит человек, его тело было неестественно коротким. Человек, улыбаясь, молча, махал мне рукой. Больше я не мог ничего ни видеть, ни понимать. Оказавшись на улице, я первые минуты стоял, словно окаменевший и лишь, как собака в жаркий день, часто дышал.
- Извини Борис, что я подверг тебя такому испытанию. Но, только теперь ты можешь в полной мере понять, как хороша наша с Машей келья. Здание с трубой, прачечная, она же баня. В этом же здании и кухня. На кухне занимаются приготовлением нехитрой еды наши же инвалиды, конечно те, кто в состоянии это делать. Я тоже здесь, при кухне, работаю. Инвалиды занимаются и другими хозяйственными делами. Это позволяет людям отвлечься от действительности.
Из персонала у нас, в основном, только медики. А вот и туалет с дырками в полу. Но там очень чисто.
И вот, мы уже сидим за столом в Сашиной «квартире». На столе открытая бутылка водки, два гранёных стакана, на дощечке кастрюлька с остывающим рыбным супом. Моя миска так и осталась полна. После увиденного, мне кусок не лез в горло.
- Боря, ты не подумай, я теперь пью очень редко. Но сейчас пригублю глоточек, чтобы легче было рассказывать тебе о нашем житье. Ты спрашиваешь, как мы тут живём? Да теперь-то нормально. Вот уже второй год, как теплоходы приходят из Ленинграда. Раньше было трудно. Раз в неделю приходит катер из Сортавала и всё. А зимой, хоть волком вой. Зимой только односторонняя связь. Сбрасывают с самолёта еду, медикаменты, почту, газеты. Какой там телевизор? Один приёмник в лазарете, и то, только тогда, когда бывает электричество.
Знаешь, Боря, я, наверно, смог бы понять, что перед фестивалем молодёжи чистили Ленинград, от таких, как я, но зачем вывозили тех инвалидов, кто и на улицу-то не выходил. Здесь говорят, что была разнарядка на количество свезённых инвалидов. А может и жильё, которое они освободили, понадобилось кому-нибудь.
Конечно же я первое время держал камни на душе, всё время перетирая в сознании случившееся со мной, воевавшим за Родину. Теперь уж те камни стёрлись в пыль, и не осталось во мне ни злобы, ни обиды. Но чего я до сих пор не могу понять. Да, я могу согласиться с тем, что мы виноваты в том, что не были убиты на фронте, а вернулись калеками, но медики, эти, святые люди, живущие в этом аду, чем виноваты? Ответь ты мне, Боренька, на это.
- Саша, а если нужна срочно медицинская операция?
- Операции, типа удаления аппендикса, делают здесь наши медики. А если сложнее, то само рассасывается или переводят больного в особую палату, за территорией монастыря. Когда буду тебя провожать, покажу тебе и её.
Наступило время прощаться мне с Сашей. Он провожал меня за ворота монастыря.
- А вот Боря и та, особая палата, о которой я тебе уже упомянул.
Мы подошли к площадке, которая вся была покрыта маленькими, поросшими травой холмиками, на них железные, либо деревянные таблички. На табличках краской написаны фамилии и имена. На многих табличках уже нельзя было заметить никакие надписи.
Мы обнялись с Сашей на прощание.
- Боря, ты напиши мне из дома. Я тебе буду отвечать. Не нужно ничего мне присылать. Ты же сам видишь, что у меня всё есть. Спасибо тебе! Ты не представляешь, какой ты сделал мне сегодня подарок своим появлением здесь.
И ни в коем случае никому об этом не рассказывай! Даже родителям!
Я шёл по тропинке, удаляясь от монастыря. Теперь, когда никто не мог меня видеть, я дал волю своим слезам. Сзади губная гармошка выводила:
«Когда ж домой товарищ мой вернется,
За ним родные ветры прилетят...»
Теплоход отходил от пристани. На борту играла весёлая музыка. Счастливые, полные впечатлений туристы, стояли вдоль борта, прощаясь с красотой острова Валаам, жемчужиной Ладожского озера.
Весь путь обратно в Ленинград я слушал Юркины восторженные рассказы о чудо острове.
В моей голове молотом стучала Сашины слова «Ну мы-то виноваты, но медикам за что страдать?»
За эти несколько часов, проведённых с Сашей, я повзрослел. Теперь я стал не только смотреть на мир людей, но и видеть его. Вот таки они - Герои Великой Отечественной Войны, а вот такие мы - их наследники.
Отец моего приятеля по техникуму купил нам на двоих, после окончания первого курса, путёвки на экскурсию, на теплоходе на остров Валаам.
Перед пассажирами нашего теплохода из утреннего тумана, открылся скалистый берег острова. Погода была чудеснейшая.
Нас познакомили с предстоящей экскурсией по острову. После экскурсии, предполагалось свободное время, но настрого запрещалось, из-за опасности обрушения зданий, посещение находящегося на острове бывшего монастыря.
На причале кто-то мастерски играл на губной гармошке - «Любимый город в синей дымке тает...»
Так же играл когда-то на губной гармошке эту мелодию, живший в нашем ленинградском доме, Сашка-матрос. Он был инвалидом войны, без обеих ног. В погожие дни Сашку можно было видеть сидящим на своей тележке с колёсами-подшипниками, на проспекте у нашего дома. Перед ним лежала перевернутая подкладкой вверх, матросская бескозырка.
Мы с Юркой идём по деревянному настилу пристани в сторону ступеней лестницы, по которой нужно подниматься на скалистый берег, откуда и начнётся экскурсия по острову.
Теперь я мог увидеть играющего на губной гармошке. Да это же был он, Сашка-матрос! Он не очень изменился. Разве что его лохматая шевелюра стала совсем седой, да морщины глубже прорезали, покрытое бронзой загара, лицо. Я тихо сказал: «Саша. Это ты?»
Мужчина, сидящий на тележке, вздрогнул, отвёл от губ гармошку и внимательно стал вглядываться в моё лицо.
- Вы мне очень напоминаете одного мальчика из моей прошлой жизни.
- Саша, это действительно я, Борька, из нашего 37 дома.
Сашка схватил с земли кепку, из которой посыпались монеты, и стал вытирать ею намокшие от слёз глаза.
- Извини Боренька.
- А как ты, Саша, здесь оказался? Когда ты, перед самым фестивалем студентов, внезапно исчез из нашего дома, то наш квартальный милиционер рассказывал, что ты сам решил переехать жить в какой-то отличный санаторий для инвалидов войны.
Саша, усмехнувшись, махнул рукой. И тут он, с надеждой и какой-то робостью, взглянув на меня, произнёс:
- Но мы же, Боря, ещё поговорим? Я живу теперь здесь, на острове с Машей, моим близким человеком. Но сегодня она уехала в Карелию. Ведь ты же пойдёшь ко мне в гости? Ты первый из моих прошлых друзей, кто появился здесь.
Я не знал, как мне поступить. Вроде бы я с Юркой договорился пойти на экскурсию по острову, да и как обидеть Сашу.
- Юрка, понимаешь, столько в детстве связано с этим человеком. Ты не смотри на то, что он такой. Сашка–матрос очень начитанный человек. Настоящий Лениградец! Мы, мальчишки нашего двора, знали, что Сашка лишился ног на фронте, но о войне он никогда нам ничего не рассказывал. Щадил наверно наши детские души. И, лишь один раз, (мне было тогда лет 10) мы были с ним вдвоём в его комнате, он показал мне свои военные награды, которые хранились в железной коробочке из-под конфет.
Пристань уже опустела, и Юрка поспешил подняться по лестнице, чтобы догнать уходящую группу туристов.
- Ну, Боря, мы теперь можем уже идти. Если ты не обидишься, то возьми меня к себе на спину, как рюкзак, без ног я не очень тяжёлый, а ты стал парень крепкий. Подожди, я отстегнусь от своей тележки, да вещевой мешок сброшу. Ты за этим потом спустишься.
Я без труда поднял Сашу наверх. Перед нами была широкая лесная дорога.
- Боря, а здесь мы сделаем так. У меня, на этот случай есть вот что.
Саша достал из кармана пиджака верёвку, которую одним концом он привязал к тележке. Вот так будет проще и быстрее. Я шёл, тянув за собой на верёвке тележку с Сашей.
Минут через двадцать мы сделали короткий привал. Я сел на стоящий у дороги камень. Саша подъехал вплотную ко мне и, положив руку на моё колено, сказал, словно продолжив прерванный разговор:
- А ведь это было, действительно, незадолго, до начала фестиваля молодёжи. В санаторий нас отвезли «добровольно», но неожиданно и ночью? Я только и смог-то взять мою тележку, пиджак, документы, да коробочку с моими орденами. Потом, до полудня, езда в тряском автобусе с подобными «добровольцами» едущими на курорт. Так нас привезли в Карелию, в городок Сортавала. Дальше уже на катере сюда.
Саша опять, как на пристани, вытер кепкой слёзы на глазах.
Потом, словно спохватившись, добавил:
- Боря, мальчик, ты понимаешь, что об этом нельзя никому рассказывать. Боря, а в моей ленинградской комнате уже кто-нибудь живёт?
- Нет! - мгновенно соврал я. И, чтобы разрядить обстановку, спросил. - Саша, а кто это такая Машенька, которую ты на причале упоминал?
- Мария Исааковна, это мой ангел хранитель. Первое время я жил вместе с остальными инвалидами, но уже почти два года, как я сошёлся с этой женщиной. Мы теперь живём с ней в отдельной келье. Мария на несколько лет старше меня и работает фельдшером в нашем интернате для инвалидов.
Мы вышли из леса на свободное пространство. Передо мной, внизу, открылась, глубоко врезавшая в скалистый берег острова, бухта. Справа, на пригорке, Спасо-Преображенский монастырь. Здания, когда-то побеленные, теперь выглядели убого от облупившейся краски.
Саша сказал мне, что дальше он «пойдёт» сам. Он отвязал от тележки верёвку, за которую я его вёз, и дальше ехал, отталкиваясь от земли деревянными толкашками. Мы двигались вдоль длинного двухэтажного здания. В этом доме, через каждые 6-8 метров находились двери. У одной из них Саша остановился.
- Вот и наша квартира. Это бывшие монашеские кельи. Открывай, здесь двери на ключ не запирают. Прямо со двора, я попал в комнату. Запах, как в деревенском погребе. Пол на уровне земли. Дровяная, кирпичная плита со щитом, разделяет небольшое помещение, на две половины. На маленьком столике электрическая плитка. На крючке, вбитом в стену, керосиновая лампа. Вторая половина кельи, как бы, жилая комната, имеет маленькое низенькое оконце. Пол из широких деревянных половиц, выкрашен в тёмный синий цвет. Стены побелены. Из мебели: узкая кровать, маленький железный столик, да два табурета. На стене полочки, с посудой. Там же я увидел железную коробочку из-под конфет, так похожую на ту, с наградами, которую мне когда-то, в Ленинграде, показывал Саша. С потолка свисал провод с электрической лампочкой. В прихожей, сразу же, у входной двери, на стене, большой жестяной рукомойник. В другом углу, на деревянной скамье, два ведра наполненные водой.
- А как же здесь зимой жить? – вырвалось невольно у меня. И зачем вам керосиновая лампа, если есть электричество? Саша, а где туалет.
- У нас часто отсутствует электричество. Особенно страдаем зимой. Да, Боренька, удобства все во дворе. Пойдём, я покажу тебе. Заодно посмотришь помещение, где я прожил первые годы на этом «курорте» Тогда ты поймёшь, что это царские палаты.
Мы двигались по двору вокруг церкви.
- Вот, это здание лазарета, — показал Саша на здание с крыльцом – я уж туда не пойду. Там, прямо в вестибюле, слева у окна, стояла моя кровать.
Я открыл дверь и сделал шаг внутрь помещения. В нос ударил резкий запах хлорки, мочи, давно не мытых человеческих тел. Как тут можно находиться? И тут мой взгляд наткнулся на два подвешенных к потолку мешка, похожих на большие боксёрские груши. Но, приглядевшись, я увидел в верхней части одного из мешков живое человеческое лицо. Напугавшись, я отвёл взгляд. Дальше вижу гамак, на котором лежит человек, его тело было неестественно коротким. Человек, улыбаясь, молча, махал мне рукой. Больше я не мог ничего ни видеть, ни понимать. Оказавшись на улице, я первые минуты стоял, словно окаменевший и лишь, как собака в жаркий день, часто дышал.
- Извини Борис, что я подверг тебя такому испытанию. Но, только теперь ты можешь в полной мере понять, как хороша наша с Машей келья. Здание с трубой, прачечная, она же баня. В этом же здании и кухня. На кухне занимаются приготовлением нехитрой еды наши же инвалиды, конечно те, кто в состоянии это делать. Я тоже здесь, при кухне, работаю. Инвалиды занимаются и другими хозяйственными делами. Это позволяет людям отвлечься от действительности.
Из персонала у нас, в основном, только медики. А вот и туалет с дырками в полу. Но там очень чисто.
И вот, мы уже сидим за столом в Сашиной «квартире». На столе открытая бутылка водки, два гранёных стакана, на дощечке кастрюлька с остывающим рыбным супом. Моя миска так и осталась полна. После увиденного, мне кусок не лез в горло.
- Боря, ты не подумай, я теперь пью очень редко. Но сейчас пригублю глоточек, чтобы легче было рассказывать тебе о нашем житье. Ты спрашиваешь, как мы тут живём? Да теперь-то нормально. Вот уже второй год, как теплоходы приходят из Ленинграда. Раньше было трудно. Раз в неделю приходит катер из Сортавала и всё. А зимой, хоть волком вой. Зимой только односторонняя связь. Сбрасывают с самолёта еду, медикаменты, почту, газеты. Какой там телевизор? Один приёмник в лазарете, и то, только тогда, когда бывает электричество.
Знаешь, Боря, я, наверно, смог бы понять, что перед фестивалем молодёжи чистили Ленинград, от таких, как я, но зачем вывозили тех инвалидов, кто и на улицу-то не выходил. Здесь говорят, что была разнарядка на количество свезённых инвалидов. А может и жильё, которое они освободили, понадобилось кому-нибудь.
Конечно же я первое время держал камни на душе, всё время перетирая в сознании случившееся со мной, воевавшим за Родину. Теперь уж те камни стёрлись в пыль, и не осталось во мне ни злобы, ни обиды. Но чего я до сих пор не могу понять. Да, я могу согласиться с тем, что мы виноваты в том, что не были убиты на фронте, а вернулись калеками, но медики, эти, святые люди, живущие в этом аду, чем виноваты? Ответь ты мне, Боренька, на это.
- Саша, а если нужна срочно медицинская операция?
- Операции, типа удаления аппендикса, делают здесь наши медики. А если сложнее, то само рассасывается или переводят больного в особую палату, за территорией монастыря. Когда буду тебя провожать, покажу тебе и её.
Наступило время прощаться мне с Сашей. Он провожал меня за ворота монастыря.
- А вот Боря и та, особая палата, о которой я тебе уже упомянул.
Мы подошли к площадке, которая вся была покрыта маленькими, поросшими травой холмиками, на них железные, либо деревянные таблички. На табличках краской написаны фамилии и имена. На многих табличках уже нельзя было заметить никакие надписи.
Мы обнялись с Сашей на прощание.
- Боря, ты напиши мне из дома. Я тебе буду отвечать. Не нужно ничего мне присылать. Ты же сам видишь, что у меня всё есть. Спасибо тебе! Ты не представляешь, какой ты сделал мне сегодня подарок своим появлением здесь.
И ни в коем случае никому об этом не рассказывай! Даже родителям!
Я шёл по тропинке, удаляясь от монастыря. Теперь, когда никто не мог меня видеть, я дал волю своим слезам. Сзади губная гармошка выводила:
«Когда ж домой товарищ мой вернется,
За ним родные ветры прилетят...»
Теплоход отходил от пристани. На борту играла весёлая музыка. Счастливые, полные впечатлений туристы, стояли вдоль борта, прощаясь с красотой острова Валаам, жемчужиной Ладожского озера.
Весь путь обратно в Ленинград я слушал Юркины восторженные рассказы о чудо острове.
В моей голове молотом стучала Сашины слова «Ну мы-то виноваты, но медикам за что страдать?»
За эти несколько часов, проведённых с Сашей, я повзрослел. Теперь я стал не только смотреть на мир людей, но и видеть его. Вот таки они - Герои Великой Отечественной Войны, а вот такие мы - их наследники.