Убийство в церкви
В этот вечер в комиссариате полиции все было на удивление спокойно. Золотистое солнце уходящего дня пробивалось сквозь коробки угловых зданий. Повернувшись к девушке, инспектор Жан-Батист Ланабер допил свою чашку с кофе. Он внимательно смотрел на нее. Ее звали Николь, она ничего толком не сказала, опустила глаза и вдруг ее затрясло. Он не знал, как ее дальше допрашивать. Жестоко, рискуя получить обратно что-то подобное, или флегматично? В этой тишине было что-то сосредоточенное и плотное, и это импонировало ему. И почти нехотя он нарушил ее:
– Мадемуазель, мне очень нужно, чтобы вы начали сотрудничать со мной. Вы – мой последний свидетель, а я должен разобраться в этом деле любой ценой.
– Я уже все рассказала вашим коллегам, – ответила девушка.
Стоя лицом к ней, инспектор Ланабер нервно потеребил усы. Она была молода, наверное, ей не было и двадцати лет, но что-то прозвучало в ее словах, и теперь он должен был понять – что. Потому что это было необычное дело. Это было, пожалуй, самое странное дело в его карьере. И самое ужасное.
* * *
Утром его срочно вызвали на работу, когда он еще спал. Отяжелевший от алкоголя череп, онемевшие ноги и сухость во рту, он даже не успел принять аспирин. В салоне своей старой машины он опасно держал ногу на педали газа, избегая красного света светофоров и редких пешеходов. Город пронесся перед ним, медленно просыпающийся и совершенно беззаботный. Субботнее утро. Время, которое ему самому всегда так нравилось. Но нет же! С ним всегда происходило одно и то же, и он был вынужден резко просыпаться, потому что все остальные были либо слишком молоды, либо слишком тупы. Вот и сегодня, еще не до конца проснувшись, инспектор Ланабер с досадой сел за руль, думая об очередном испорченном уик-энде и ставя под сомнение весь свой жизненный выбор. И почему только он решил стать полицейским, когда он мог просто продолжить дело своего отца в его фирме? Может быть, причиной тут была его склонность к приключениям и риску?..
Когда он вошел в церковь, усталость исчезла, уступив место чему-то более жесткому. Это была смесь отвращения и глубокого огорчения. Сцена была безобразной, почти невообразимой. Такое не придумали бы даже самые смелые сценаристы. Возле алтаря лежала молодая женщина в луже крови, с ножом для колки льда, вонзенным в голову. На ней отсутствовало нижнее белье, а на теле лежали две свечи. Одна между грудями, другая – на половых органах. Инспектор Ланабер даже пошатнулся, поначалу избегая разговоров с коллегами. Как можно было иметь столь извращенный ум? Как можно было допустить подобное насилие?
Но, как оказалось, полицейскому было еще далеко до завершения неожиданностей. Потому что самое невероятное было впереди. Выяснилось, что на момент совершения преступления в церкви находились не один, не два, не три свидетеля, а целых шесть! И никто из них ничего не видел! Для инспектора Ланабера это выглядело невозможным: церковь была крохотной, и любой, даже самый небольшой, звук в ней отдавался эхом, похожим на пение летних птиц. А ведь сцена произошедшего должна была быть бурной и шумной. Однако все шестеро клялись, что ничего не видели и ничего не слышали.
– Пока не будут получены результаты ДНК, ты будешь допрашивать их по одному, – приказал комиссар Пушелон, – и ты выяснишь, в чем же тут дело! Я не допущу такого в моем городе!
Комиссар указал пальцем на еще теплое тело, а инспектор Ланабер слегка кивнул ему в ответ. А потом он еще раз осмотрел труп. «Еще одна бедная девочка, убитая каким-то психопатом», – подумал он. Он подробно описал ее сам себе. Она была хорошенькая, пожалуй, даже слишком для этого города. Глаза ясные-ясные, как лазурь неба, и тело топ-модели. Еще одно прекрасное создание, угасшее слишком рано.
Первый свидетель ничего не дал ему, впрочем, как и последующие четыре. Пожилой священник, печальный сторож, отец семейства и две сестры. Все они были в церкви, все стояли на одном месте – там, где мучили молодую девушку, но ни у кого не оказалось ничего, что можно было бы поведать полиции. Они не знали жертву, не имели никакого мотива.
– Да я ее видел, – рассказал священник, – она часто приходила помолиться и исповедоваться. Я поприветствовал ее, она выглядела хорошо, а затем я вернулся к своим делам.
Сторож поклялся, что не видел девушку, так как был слишком занят – он косил траву, которая росла за церковью. И остальные помогли следствию не больше. Полнейшая загадка… Так что эта самая Николь была последним человеком, который мог бы помочь инспектору Ланаберу в его расследовании. Он должен был ее разговорить, она непременно должна была что-то видеть или слышать.
* * *
– Если вы мне ничего не скажете, мне придется задержать вас.
– Я знаю свои права... – возразила она.
«Чертовы сериалы по телевизору...» – подумал полицейский, совершенно не ожидавший, что простая лицеистка знает статью 122 Уголовного кодекса. Более мягким тоном он начал еще раз:
– Николь, мне очень нужна ваша помощь. Я знаю, что это такое, вы подросток, и у вас, конечно же, есть дела поинтереснее, чем болтать с тупым копом, но это могло бы произойти и с вами – нож для колки льда в черепе! Пожалуйста, расскажите мне все, что произошло, с самого начала и до приезда полиции.
От лица этой девушки исходил какой-то свет. Она избегала его взгляда и нервно теребила свои красивые волосы. Ее зубы стучали, словно она умирает от холода. А когда она сжимала челюсти, чтобы это прекратить, становилось еще хуже. Тем не менее, кабинет в комиссариате полиции был хорошо протоплен, и холодно быть просто не могло. Лицо малышки, отмеченное какой-то слишком ранней усталостью, не было похоже на лица обыкновенных подростков. Она явно была из тех, кто прячется от других, живет затворницей, вдали от так называемой «нормальной» жизни. И инспектор Ланабер вдруг понял, что ему предстоит сделать и как себя вести. И он не стал терять время, а начал еще раз:
– Давайте, Николь, немного постарайтесь.
И тут она подняла голову.
– После второй неудачной реабилитации в клинике я обратилась к Богу, – объяснила она сквозь покатившие по ее щекам слезы, – потому что это был мой последний шанс. Вот уже два месяца я хожу в эту церковь, два месяца я безостановочно молюсь. И едва я только начинала думать, что смогу справиться со всем этим, я натыкалась на эту девушку. Я не понимаю, как это произошло. Я стояла на коленях, справа от алтаря, я должна была что-то услышать… Но ничего не услышала. Сладкая тишина спящей церкви. Но тут есть кое-что, о чем я еще никому не рассказывала.
Лицо полицейского просветлело.
– Эту молодую женщину, которую убили, я все время видела, – начала рассказывать Николь. – Ну, не все время, конечно, а только когда я приходила в церковь. Она всегда сидела в первом ряду, глядя вниз, на каменные плиты. А иногда она тихо разговаривала с ними. Признаюсь, я даже принимала ее за сумасшедшую.
– Каждый раз, когда вы приходили в церковь, она была там?
Девушка подтвердила это кивком головы. Инспектор Ланабер сжал себе пальцами виски. Он чувствовал, как напряглись его мышцы. Что-то было явно не так во всей этой истории. Каждый раз, когда он наталкивался на важные вещи, его охватывала режущая, стреляющая боль в суставах и мышцах. Сильная физическая боль. Таким образом, организм давал ему понять, что нужно передохнуть и подумать. Но в этот раз случайность помешала ему: это был Пьер Дери, эксперт по отпечаткам пальцев. Он заглянул в его кабинет и сказал:
– Жан-Батист, у меня есть результаты, но ты должен прийти и сам посмотреть, так как это немного... своеобразно.
«Что там еще?» – подумал инспектор, присоединяясь к коллеге. Он схватил листочки, которые протянул ему Пьер, и быстро расшифровал их. ДНК, найденная на теле девушки, принадлежала некоему Ларри Бюиссону.
– И кто этот парень? – спросил полицейский.
– Ну, представь себе, – ответил Пьер Дери, – что месье Бюиссон – это брат нашей жертвы.
– Так чего же мы ждем, чтобы начать его поиски!? – воскликнул инспектор Ланабер. – Его надо немедленно арестовать!
Взгляд Пьера Дери изменился. Он сделал ему знак сесть, но сыщик остался стоять и сделал непонимающий жест.
– Все гораздо сложнее...
– Ну, рожай же! – нетерпеливо крикнул инспектор Ланабер, не очень-то любивший подобного рода задержки в том, что казалось ему очевидным.
– Тебе действительно лучше присесть.
Сыщик с досадой стукнул кулаком по ладони другой руки.
– Хорошо, – извинился эксперт. – Этот человек, чьи отпечатки мы только что нашли, технически не мог убить свою сестру.
– Как это?
– Он мертв. Это произошло шесть лет назад. Авария на дороге.
– Не понимаю!
– Отпечатки, которые мы нашли на теле, принадлежат... мертвому.
– Вы тут все с ума сошли? Ты уверен, что не ошибся?
– На сто процентов. Мы несколько раз повторяли тест, сомнений быть не может. Они принадлежат Ларри Бюиссону.
– Так что же, он вернулся на землю, чтобы убить свою сестренку? – ехидно спросил инспектор Ланабер.
Эксперт кивнул в ответ и выскочил из кабинета, что-то ворча себе под нос. Инспектор Ланабер встряхнул головой. Нет, он положительно отказывался что-либо понимать во всем этом. Шагая по коридору комиссариата, он говорил сам себе: «Больше ничего не имеет смысла… Это какой-то бред, странный сон…» С утра он наблюдал за чередой нелепостей, от которых у него по спине пробежал холодок. Вернувшись к себе в кабинет, он отпустил Николь и тут же вызвал священника. Уж этот-то, наверняка, знал больше, чем соизволил сказать.
Священника привели где-то через полчаса, и инспектор Ланабер к тому времени немного успокоился. Теперь он был настроен решительно, и он точно знал, что никому больше не удастся морочить ему голову: убитая девушка приходила в церковь исповедоваться, а на исповеди люди не говорят о пустяках.
– Она каждый день приходила в вашу церковь и обязательно рассказывала вам что-нибудь личное, – в ультимативной форме начал полицейский.
– Я не могу сказать вам больше того, что вы уже знаете, – заверил его священник.
– И все-таки вам придется это сделать.
Перед лицом этой едва замаскированной угрозы свидетель остался неподвижным, совершенно непроницаемым, отчего инспектору Ланаберу показалось, что он говорит в пустоту. Он ненавидел подобное. Но в данном случае дело было даже не в пожилом священнике, который явно нервировал его. Просто полицейский всегда считал религию лазейкой, которую люди создали себе много веков назад, чтобы избежать необходимости смотреть правде в глаза. Лазейкой, которая говорила людям, что бы они ни делали, они будут одни. Никто не присматривает за нами, ни Бог, ни духовная сила, никто и ничто. Все мы живем, а потом умираем, вот и все.
С глазами, блестящими от гнева и усталости, инспектор холодно бросил:
– Если вы не расскажете мне все, что знаете, я вас арестую за неоказание помощи в опасности и отказ от сотрудничества с полицией.
– Сын мой, – произнес священник очень спокойным голосом, – я бы от всей души хотел помочь вам, но все, что рассказала мне эта бедная девушка, должно остаться тайной исповеди. Церковь требует от нас свято хранить ее. Что бы ни услышал священник от кающегося, это должно навечно остаться втайне от всех.
– Мне плевать на вашу тайну исповеди! – воскликнул инспектор Ланабер. – Если хотите, чтобы был найден тот, кто ее убил, расскажите мне все! Это не выйдет отсюда, и вы вернетесь к своим занятиям, как будто ничего не произошло.
На то, чтобы уговорить священника рассказать о том, что ему доверила жертва, ушло тридцать минут, но, в конце концов, тот признался:
– Мы с ней много спорили, почти два месяца, по правде говоря. Это была милая, добрая, но совершенно потерянная девушка. Если не сказать – больная.
– Больная?
– Да, немного неуравновешенная, скажем так. Она рассказывала мне, что ее покойный брат часто приходил к ней поговорить, и клялся, что скоро придет за ней. А пока ей надо было молиться, о спасении своей души. «Кто уверует и будет крещен, тот спасется, а кто не уверует, тот осужден будет». Она верила в это и была тверда, как железо.
Инспектор Ланабер почувствовал, как у него по спине пробежала дрожь. Обычно он не верил в сверхъестественные явления, фантастику и всю ту ерунду, которой кормили людей в телевизорах, кинотеатрах и книгах, но сейчас он вынужден был констатировать, что эта история обрела форму. Ужас какой-то… Необъяснимый и безотчетный…
Последующие дни были очень трудными для сыщика. Его расследование шло вхолостую, постоянно натыкаясь на непреодолимую стену, а средства массовой информации оказывали на него с трудом перевариваемое давление. Да что там, они его просто «достали»… Замучил его и комиссар Пушелон: своими постоянными звонками, вызовами «на ковер», ценными указаниями, криками о том, что начальство требует от него срочного раскрытия этого дела… Инспектор и так сделал все возможное и невозможное. Он эксгумировал тело брата убитой, потребовал нового вскрытия, в очередной раз расспросил родственников, соседей, друзей… Все безрезультатно. В этой молодой женщине все выглядело нормально. Никаких признаков предрассветного безумия, никаких наркотиков, никакого алкоголя. Идеальная девушка, без скелетов в шкафу.
* * *
Инспектор Ланабер сходил с ума. Это дело как-то по-особенному его захватило. Потому что ничего в нем не было рациональным. Это заставило опытного полицейского насторожиться.
Между двумя стаканами водки, приправленной медом, он вдруг вспомнил историю, странно похожую на эту. За десять лет до этого, в Нью-Йорке, одна молодая женщина повесилась на дереве якобы после того, как ее покойный муж «попросил» ее. Очевидно, в то время все пришли к выводу об обычном самоубийстве, вызванном тяжелым приступом безумия. Но сегодня, после этой внезапной смерти, инспектор Ланабер вдруг задумался о природе безумия. А что если, как говорил Шекспир, «у всякого безумия есть своя логика»? А что если патология и правда дает возможность увидеть все как бы сквозь увеличительное стекло, делающее ясным такие подробности, о существование которых «нормальным» людям можно только догадываться? Да что там, а что, если между царством мертвых и царством живых существует проход? Если покойные имеют возможность контактировать с простым смертным? Проводить их в загробный мир?
Смерть этой девчонки оставалась загадкой, пока двадцать лет спустя к инспектору Жану-Батисту Ланаберу не пришли. И со смесью восторга и восхищения он понял, что настала его очередь.