Разрушитель миров и садовых лужаек: краткая культурная история крота

Многим ли доводилось видеть смерть за работой? Многим. Многим ли доводилось видеть мертвого крота? Не то чтобы всем, но некоторым доводилось. Особенно тем, кто проводил лето в деревне или проводит его за городом. Вот и автору этого трогательного стихотворения, Дмитрию Александровичу Пригову, довелось.

Крот лежит, совсем не дышит
Тихий воздух полевой
Веер мух над ним колышет
Взводит купол нулевой
Миленький, едрена мать!
В нем и было помирать-то
Всего каким-то десяткам граммов живого
вещества —
Ан помер, помер, несчастный! помер!
помер! Господи!

всего несколько десятков граммов-то, а помер! помер! и не дышит! воздух полевой колышет над ним веер мух и взводит нулевой купол

Но многим ли доводилось видеть за работой крота? Да практически никому. Подобно загадочному угрю в наслоениях ила или исполинской реликтовой гренландской акуле под толщей ледяной воды, крот сокрыт от взоров обывателей, его жизнь — подлинная подземная мистерия.

Тем более загадочной представляется городскому обывателю профессия кротолова. И если крысоловы (за одним известным исключением из городишка Хамельн, что в Нижней Саксонии) в общественном сознании приносят очевидную пользу, зачем нужен кротолов, в общем, не очень понятно. Для автора по очевидным, впрочем, причинам, вопрос так и не стоит.

Хамер неоднократно подчеркивает, что даже несмотря на его известный талант в ловле крота, работа эта в глобальном масштабе, в терминологии Дэвида Гребера, «дурацкая» («bullshit»): «Кроты всегда возвращаются. Это их территория, и они всегда будут здесь. Ловцы кротов могут только слегка подкорректировать их популяцию».

Об этом же пишет и британский священник, натуралист-любитель и популяризатор зоологии Джон Джорж Вуд (1827–1889) в трактате «Гнезда, норы и логовища. Постройки, возводимые без помощи рук» (русское издание: Санкт-Петербург; Москва: Издание Маврикия Осиповича Вольфа, 1867). Ни крота, ни полевку человеку истребить не под силу, хотя он неустанно предпринимает такие попытки еще со времен Рима. (Заметим в скобках, что волков, например, на территории Великобритании полностью истребили еще при Генрихе VII, в начале XVI века). (Еще заметим, что распределение разных животных по разным частям Британского архипелага вообще примечательно: так, в Ирландии, как отмечает Хамер, нет ни змей, ни кротов).

Выходит, крохотное создание, которое писатель-кротолов весьма уничижительно сравнивает с «пустым кожаным кошельком», на деле оказывается en masse неуязвимым? Один из самых ярких литературных образов бренности человеческой жизни перед лицом вечности принадлежит перу Эдгара Аллана По — это «червь-победитель».

Но кем же в таком случае предстает крот, этими самыми червями питающийся и обитающий в норах, которые послужили метафорой для загадочных туннелей, позволяющих, согласно общей теории относительности, путешествия во времени и между вселенными?

Что ж, по меньшей мере крот — это сама «Смерть, разрушитель миров» (и садовых лужаек). Возможно, и хтонический Ктулху Говарда Филлипса Лавкрафта обязан своими лицевыми щупальцами вовсе не осьминогу, но кроту-звездорылу, что обитает на восточном побережье Северной Америки).

Но как становятся кротоловами? Биография автора запутанна и извилиста, как кротовая нора, и вызывает скорее недоумение, чем доверие: вот он бродяжничает, вот работает на железной дороге, вот уже занимается искусством и работает в галерее, а еще маркетологом и графическим дизайнером, редактором журнала, учит — прости, Господи, — криэйтив райтингу в тюрьме, а потом становится садовником и кротоловом. Убедить читателя, что автор-кротолов настоящий, призваны очаровательные в своей нелепой выспренности вирши, завершающие каждую главу книги.

Однако вся изложенная в книге бессистемная информация о семействе кротовых (Talpidae) скорее напоминает апокриф о Кротовом семействе: разрозненная, неточная, неполная и… явно заимствованная из плохонького справочника.

Рискнем предположить, что с точки зрения жанровой принадлежности «записки кротолова» Хамера — даже не «Записки охотника» Ивана Тургенева, тот-то действительно был охотником. Здесь же мы имеем дело с пусть и талантливой, но имитацией, созданной «профессиональным» писателем (или creative writer’ом).

Впрочем, в этом нет ничего предосудительного. Книга Хамера органично продолжает старинную британскую традицию рассказов о природе. К этой же традиции относятся и записки сельского ветеринара Джеймса Хэрриота (например, «Среди Йоркширских холмов»), и сага о животных графства Девон Генри Уильямсона («Выдра по имени Тарка», «Сага о сапсане» и др.), и зарисовки времен года Эллиота Лавгуда Гранта Уотсона.

Из таких спокойных, порой даже по-пришвински занудных рассказов и складывается в итоге великий эпос о природе родного края. Эпос, герои которого не боги и не герои, но птицы и звери, существующие бок о бок с нами. Эпос не пародийный, как «Батрахомиомахия», и не сатирический, как «Райнеке-лис» Гёте, но трагический, потому как финал его известен заранее и неизбежен.

Примечательно, что в литературе для детей крот предстает в совершенно ином виде. К сожалению, Хамер в «Тайне кротовой норы» лишь упоминает роман «Данктонский лес» Уильяма Хорвуда, между тем это единственный в мировой литературе роман, целиком и полностью посвященный перипетиям жизни героических кротов. Более того, в пяти продолжениях «Данктонского леса» Хорвуд тщательно описывает кротовую республику, ее науки, обычаи и языческую религию.

Сравнить эти романы можно разве что с «Маршем кротов» Михаила Щербакова («Мы спешим, мы шествуем далеко, на Северный полюс, чтоб на нем, присвоив его себе, создать парадиз…»). Упоминает Хамер и «Ветер в ивах» Кеннета Грэма (к которому Хорвуд написал сиквел «Ивы зимой»), где мистер Крот выступает добропорядочным мечтателем. Однако дальше упоминаний у Хамера дело не идет.

Пожалуй, единственным отрицательным образом крота может похвастаться датский сказочник-неврастеник Ханс Кристиан Андерсен. Крот в «Дюймовочке» — это хамоватый скупердяй-абьюзер, но что ж поделать, он лишь выполняет свою биологическую программу, пусть она и трагически не совпадает с программой олицетворяющей невнятное чудо Дюймовочки. Вспомним и мультипликационного крота писателя Эдуарда Петишки и художника Зденека Милера, своего рода геральдическое животное Чехии. За милой недоумевающей мордашкой с трудом скрывается готовность защищать родную кротовину от наступающей урбанизации и — как следствие — дегуманизации.

В подземном же «Городе Эмбер» Джин Дюпро крот-гигант слепой Немезидой настигает зажравшегося во всех смыслах бургомистра. И еще: подобно лопастям вертолета, вдохновленным стрекозиными крыльями, метрополитен, кажется, был построен по образу и подобию кротовой норы. В связи с чем возникает вопрос, так ли уж далека и непонятна нам жизнь крота?

Но вернемся непосредственно к объекту (в том числе литературного) промысла (да-да, кротов промышляли ради шкур, но об этом чуть позже), типичному представителю своего насекомоядного семейства, Кроту европейскому, или обыкновенному (Talpa europaea). Он невелик, длиной сантиметров 10–15 и весом граммов 100. Шуба крота уникальна, ворс растет прямо, что позволяет кроту легко перемещаться под землей в любом направлении. Крот почти совершенно слеп, глаза крота лишены хрусталиков и сетчатки, он лишь смутно различает колебания освещения.

Живет он под землей, лишь изредка выглядывая на поверхность. Пожалуй, самое наглядное изображение сложносочиненной норы крота приводит в упоминавшемся труде Вуд: многоуровневая система ходов-галерей имеет центром жилую часть, гнездовую камеру. Столь ненавистные садоводам кротовины — отвалы почвы из кормовых ходов, возникают эти отнорки, если крот не может проделать неглубокий ход (до 5 см), просто подняв над собой почву. Изредка особенно удачливым любителям природы может посчастливиться наткнуться на кротовую крепость, крупный холм земли, выстланный изнутри сухой травой и листвой — дом готовой к спариванию самки.

Несмотря на то что крот кажется нам эдаким очаровательным странным увальнем, он необычайно быстр! Человеческий мозг неспособен обработать визуальную информацию, которая поступает от глаза, наблюдающего за охотящимся кротом. А охотиться ему приходится часто, крот должен есть каждые четыре часа. При этом часть его законной добычи, привлеченной в кормовой ход исходящим от крота мускусным запахом, похищают землеройки.

Чтобы не умереть с голоду, он делает в «холодильной камере» живые запасы дождевого червя, откусывая тому голову и парализуя.

Биологические часы крота отсчитывают смену весьма своеобразных, четырехчасовых циклов («В темноте под землей нет ни дня, ни ночи»). Крот активен круглый год, какая спячка с таким обменом веществ! Живет крот четыре года.

На поверхности крот неповоротлив, уязвим и беззащитен, часто служит пищей мохнатым и пернатым хищникам. Кровь у него очень плохо свертывается, практически любое ранение может привести к смерти от потери крови либо внутреннего кровотечения. И об интимном. Крот — один из немногих представителей млекопитающих (наравне с китом и моржом), имеющих бакулюм. А еще у него лапки.

Мех крота в прежние времена ценился довольно высоко, он красив и прочен, идет на шубы и муфты. Такая шуба была, например, у лесничего-сквиба Хагрида в саге о Гарри Поттере. При этом в Германии и Австрии европейский крот относится к охраняемым видам, он часть биотопа, экосистемы, естественного хода вещей.

И здесь мы подходим к главному вопросу, который, вероятно, против воли автора, поднимает «Тайна кротовой норы». Зачем сейчас вообще ловить кротов? Хамер отвечает на этот вопрос прямо и честно, в списке причин отлова (читай, уничтожения) кротов в настоящее время один-единственный пункт: они портят внешний вид сада.

Хамер размышляет о том, что такое сад. Тема эта настолько обширная и сложная, что осмысление ее заслуживает отдельной книги, да и множество книг о садах уже написано, взять хотя бы «Сады, или Искусство украшать сельские виды» Жака Делиля, в которых он, кстати, высказывается в пользу английского пейзажного сада-парка, хотя бы имитирующего естественность, а не французского регулярного.

Так вот, Хамер совершенно справедливо подмечает: «Садоводство — это не природа: оно использует законы природы и науки, чтобы установить нужный нам порядок». Взгляните хотя бы на цикл миниатюр «Времена года» братьев Лимбург из «Великолепного часослова герцога Беррийского». Все это не имеет ничего общего с пейзажем, это инструкция по его разрушению.

Хамер не раз отмечает, что, как это ни удивительно, но даже циклы года и циклы сада не совпадают, например: «Уничтожение кротов и вызванного ими явного хаоса — одна из тех сезонных работ, которые происходят ежегодно определенным предсказуемым образом». Ловят крота обычно с приходом декабрьских холодов. Это в корне противоречит естественному ходу вещей в живой природе. И вот крот вносит в преобразованную природу сада элемент первозданного хаоса.

Почему животные ведут себя по отношению к людям так или иначе? Надо сказать, ответ не устают повторять даже такие сомнительные писатели-натуралисты, как горе-лесничий из Германии Петер Вольлебен: Природа сакральна и божественно безразлична. Хамер уточняет:

«Кроты — это крошечные умные существа, и их, как и всех остальных представителей живой природы, не волнует, что мы чувствуем».

Вот так. Примечательно другое, человек не может избавиться от привычки к антропоморфизации животных, присвоению им свойств человеческой психики, подсознательную попытку наделить определенные виды теми или иными человеческими поведенческими паттернами:

«Мыши чаще забавляют, ежей любят. Пчелиные и осиные гнезда, колонизирующие садовый сарай, как правило, удручают. Но похоже, никакие другие захватнические действия не воспринимаются столь лично, как действия кротов».

Не случайно у слова «крот» как в английском, так и в русском языке есть значение «предатель» (ключевая фраза в романе Джона Ле Карре «Шпион, выйди вон!» «There is a mole. Right at the top of the circus…»). Так, любой шпионский фильм показывает не что иное, как ловлю крота. Само обозначение крота во многих европейских языках (английское «mouldiwarp», немецкое «der Maulwurf», букв. «выбрасывающий землю»), вероятно, представляет собой эвфемизм, употребляемый во избежание называния животного по его табуированному имени («mole»).

Вместе с воронами, черными котами, змеями, пауками, совами и жабами кроты входят в традиционную ведьмовскую свиту (возводить славянское «крот» к немецкому «Kröte» ошибочно), а значит, ничего хорошего от этих мистических тварей человеку ждать не приходится.

С другой стороны, приметы, связанные с кротом, говорят о его неоспоримой пользе, хотя все как одна и противоречат аллопатии: «пара высушенных кротовых лап предотвращает развитие ревматизма»; «кровь и внутренние органы крота способны наделить человека даром предсказывать будущее» (на это указывает Плиний); «если держать крота в руках, пока он не умрет, то вы приобретете дар врачевания»; «различные части тела крота способны вылечить эпилепсию, предотвратить зубную боль и лихорадку, уменьшить судороги и удалить бородавки»; «если поймаешь [белого или золотистого крота], то умрешь в течение месяца». Также для финансового благополучия рекомендуется прикрепить к кошельку хвост крота.

Притом что действия крота-разрушителя вызывают у садовников общее неодобрение и даже ненависть, кротолов относится к объекту охоты с должным почтением. Дело в том, что кротоловов в Англии около 300 (примерно на 40 миллионов голов Крота европейского) и они тоже образуют цех, гильдию со всеми вытекающими последствиями, к которым относятся не только золоченые значки принадлежности к профессии, но и определенная профессиональная этика, своего рода кредо убийцы.

Так, Марк Хамер категорически осуждает в качестве оружия массового поражения популяции использование отравленного стрихнином дождевого червя и ратует за использование гуманных механических ловушек, что возвышает, в его глазах, ремесло ловли кротов до искусства. Кротолов описывает собственный труд как инфернальное священнодействие:

«[Крота] редко увидишь. Прочитать его историю, расшифровать его тайны, найти его и отправить обратно в землю до срока, где его переработают личинки, гусеницы, жуки и червяки — те, кем он обычно питается».

Ремесло кротолова сродни ремеслу палача, дело это деликатное, но с точки зрения морали довольно грязное. Как и палача, кротолова нанимают с некоторым пренебрежением и только тогда, когда иные средства решения проблемы исчерпаны. Как и палач, кротолов в ходе своеобразного ритуала предъявляет заказчику труп жертвы и получает плату по количеству умерщвленных созданий. С той лишь разницей, что палачу за работу платила обычно семья казненного.

Но «Тайна кротовой норы» Хамера лишена какой бы то ни было рисовки, самолюбования. Напротив, это оправдание ухода из профессии и апология единения с природой. С точки зрения жанровой принадлежности это контаминация романа становления и исповедь убийцы в руссоистском духе retour vers la nature, возвращения к природе. Даже о самом процессе письма Хамер говорит с нескрываемой любовью ко всему живому: «Слова тихо подползают ко мне на лапках насекомых».

Путь кротолова Хамера — это путь аскезы, путь от утраты (смерть матери), изгнание из отцовского дома, странничество и принятие своего призвания в балансе с необходимостью добывать себе хлеб насущный с его помощью. Человек, живущий на лоне природы и познающий ее, неизбежно приходит к очевидному выводу:

«Я ощущаю свою одинаковость с вороной и жабой, кустом боярышника, ветром и дождем. Я — это они, а они — это я. Я уже давно лишился чувства собственной значимости и не хочу отделять себя от окружающего мира».

Человек, осознавший, что и у его вида есть забавное латинское наименование, явственно ощущает свою ненужность в качестве обособленного от остальных существа здесь и сейчас и, как следствие, свою ненужность вообще. В наблюдениях за природой кротолов, желая сравняться с Франциском Ассизским, проповедовавшим птицам, научился стоять совершенно неподвижно:

«Я знаю ворон, сорок, чаек и голубей… Когда-то я был для них любопытным или опасным объектом. Теперь же они настолько свыклись со мной, что я стал невидимым. Я — никто, а значит, я достиг вершины своего существования».

Уход из профессии для Хамера сродни освобождению из кротового лабиринта, лабиринта жизни, обретения искомого ответа на вопрос о смысле жизни.

Ну и наконец несколько рекомендаций желающим завести крота в качестве домашнего питомца: вам понадобится емкость достаточно влажной рыхлой земли глубиной метра полтора-два и площадью примерно в сто квадратных метров, обеспечьте хороший дренаж и примерно 2 ведра (ок. 20 кг) живых червей и личинок в год. Не следует забывать, что за все четыре года жизни крота вам вряд ли доведется его не то что приласкать, но даже увидеть.