Блоги |
Эльдар Рязанов: "Тайная спецслужба, отравляющая людям жизнь, в России бессмертна"
Беседа писателя и журналиста Дмитрия Быкова с режиссером Эльдаром Рязановым, 2007 год. Текст приводится по изданию: Быков Д.Л. И все-все-все: сб. интервью. Вып. 1 / Дмитрий Быков. — М.: ПРОЗАиК, 2009. - 336 с.
Дмитрий Быков: По-моему, Рязанов снял двадцать четыре хорошие картины и одну великую. Великая — «Андерсен», последняя на данный момент. Я понимаю, насколько эта работа уязвима, но понимаю и то, что цели своей она добивается, пусть и прибегая к болевым и грубоватым приемам.
— Как вышло, что вы тридцать лет собирались снять кино про Андерсена и решились только сейчас?
— Та, первая, заявка была не совсем про Андерсена. Там была история про то, как сказки воспитывают нацию, как андерсеновское милосердие растворилось в ее крови. Мы с Брагинским хотели делать фильм из двух частей: в первой — трудная биография неловкого и неудачливого Андерсена, во второй — удивительная легенда о датском короле Христиане X, спасшем всех евреев во время гитлеровской оккупации. Собственно, это действительно легенда — о том, что король вышел на прогулку с желтой звездой, нашитой на костюм. Этого не было, насколько я знаю. Было иначе: он знал, что датские рыбаки собираются всех местных евреев перевезти в нейтральную Швецию. Об этом донесли гауляйтеру Дании, но король сказал, что ничего подобного не предполагается: он их, так сказать, прикрыл. Сумели вывезти почти всех — только 500 человек остались. Их отправили в концлагерь.
Так король лично следил за судьбой каждого, поименно, и Дания — единственная страна Европы, в которой за время гитлеровской оккупации не погиб ни один еврей! Я стал спрашивать себя: почему? И решил: потому, что у них был Андерсен, сентиментальный, чудаковатый Андерсен, внушивший им такие понятия о ценности каждой отдельной жизни. Прошло лет тридцать, я помнил об этом замысле, но смутно. И тут Путин приглашает нас с Ульяновым — нам исполнилось по 75 лет. И спрашивает меня: «Какие творческие планы?» Грех сказать, у меня на тот момент никаких творческих планов не было. Я только что доснял «Ключ от спальни» и собирался вообще с кино завязывать: 24 картины — это, честное слово, много. Но меньше всего мне хотелось предстать перед президентом в качестве человека, у которого нет планов, и я вспомнил «Андерсена».
— А он что?
— Он сказал, что может получиться полезная картина. И спросил, сколько она может стоить.
— А вы что?
— Я назвал взятую с потолка серьезную сумму, потому что предполагал сперва совместный проект. Он задумался, а потом сказал: «Мы вам поможем». Фильм стоил, кстати, меньше четверти первоначально названных денег.
— И помог?
— Я сперва отнесся к этому как к обычному разговору, который нас обоих ни к чему не обязывал. Но потом на меня насел мой продюсер (у нас есть маленькая кинокомпания «Гулливер») и убедил меня вспомнить про это президентское обещание. В результате я стал писать сценарий с Ираклием Квирикадзе, чья голова — кладезь удивительных сюжетов, почерпнутых большей частью из грузинского детства; я даже боялся, что он и Андерсена сделает таким... слегка абреком... К счастью, мы быстро друг к другу приноровились.
— Из-за этого склада сюжетов вы и сделали его сторожем дурдома?
— Минуточку, не сторожем дурдома, а святым Петром, впускающим Андерсена в рай! Что поделать — мне кажется, что Квирикадзе похож на святого Петра.
— А Путин посмотрел картину?
— Посмотрел Владимир Кожин, управляющий делами президента. Ему понравилось, а передал ли он копию дальше, не знаю. В любом случае Путин — один из отцов постановки...
— Так что все претензии, как обычно, к нему.
— Нет, ко мне. Насчет претензий — они для меня стали уже привычкой и даже, как ни странно, показателем удачи. Есть некий люфт — в среднем года два — между картиной и ее настоящим успехом. Я до сих пор помню, скажем, как выходил «Берегись автомобиля» — в шестьдесят шестом, вдобавок в июле, в самое неудачное время, когда его и не посмотрели толком. Прошло несколько разносных рецензий — и все, и я взялся за следующую картину. А через три года выяснилось, что это почти классика.
— Ну а «Бедный гусар» после первого показа лежал пять лет.
— Потому что в восемьдесят пятом началась перестройка, и его тут же выпустили. С «Гусаром» вышло забавно: его ведь никто не запрещал. На полку не клал. Показали один раз — и все, никаких повторов, никакой прессы, словно и не было такого фильма. Мы с Гориным ходили в разные кабинеты и предлагали разные поправки. Например, они нам говорят: «Ну, у вас там публичный дом...» Хорошо, мы перемонтируем, уберем публичный дом. Потом им еще что-то не нравилось на уровне реплик, мы еще что-то соглашались убрать, а картина себе лежала: они делали вид, что исправляют, а мы — что соглашаемся. Хотя и им, и нам было ясно, что камень преткновения совершенно не в публичном доме и не в каких-то остротах, а в том, что это фильм про тайную спецслужбу, отравляющую людям жизнь. И все, и никаких других причин.
— Как же вы сами себе объясняете бессмертие этой службы?! Смотрите, ведь и в новой картине у вас цензор пережил Андерсена...
— Да, пережил, это мы нарочно сделали. Хотя формально, само собой, он не мог быть на его похоронах, поскольку старше... Там выпало несколько хороших эпизодов, они останутся в телеверсии — она длиннее почти на час и выйдет месяца через три после окончания проката. Понимаете, я действительно не могу ответить на вопрос о феноменальной живучести этой службы, которая следит за порядком в мыслях, за внутренним врагом и прочая. Ведь она была всегда. Первое ее, так сказать, государственное оформление — опричнина, но я убежден, что она была и до опричнины. Помните «Слово и дело государево!» — клич, который кричали, когда собирались донести? И доносили, и это государственно поощрялось! От советской власти осталось очень немногое, с водой выплеснули множество детей, но эта служба уцелела и расцвела пышней прежнего, хотя казалось... много чего казалось. Наверное, это потому, что она у нас как-то в генах, в России это какая-то бессмертная сущность. При этом все про нее все понимают. И терпят. Какой-то самоистребительный инстинкт.
— Я так понимаю, что тема ксенофобии для вас сегодня особенно важна, почему в «Андерсена» и попал тот давно придуманный эпизод с захватом Дании.
— Ксенофобия — это главная сегодня опасность, и евреи тут далеко не единственные жертвы. Просто так получилось, что в биографии Андерсена действительно есть две опорные точки, которые с этой темой связаны, — почему и выстраивается, что ли, силовая дуга: в четырнадцать лет он действительно видел еврейский погром, и бежал со всеми, и бросал камни. Этот грех слияния с толпой он всегда помнил. А последние пятнадцать лет — видите, какая симметрия — он прожил в семье Морица Мельхиора, еврея. Сам он был, несмотря на всю состоятельность, бездомным, не имел угла, не завел гнезда и называл себя приживалом по призванию. Мельхиоры заменили ему семью. В принципе же дело не в евреях, конечно, хотя лозунг «Бей жидов, спасай Данию!» я и вписал в погромный эпизод... Это могут быть грузины. Могут быть абхазы. Армяне, азербайджанцы, кто угодно. А для многих — русские, в республиках это было... Страшнее этого инстинкта — поисков чужака — действительно ничего нет, потому что логикой он не побеждается. Тут уж в чистом виде зверство толпы. И я пытался показать, как это бывает, — пусть с андерсеновской жестокой сентиментальностью, потому что у нас в картине громят именно игрушечную лавку. На самом деле ничего подобного не было. Но быть могло — я настаиваю на достоверности всех своих допущений.
— В том числе и на том, что Андерсен был невинен?
— Ну, это общепризнанный факт его биографии. Это одна из главных претензий Бога к нему: дурак ты, Андерсен, я как мужчина тебя не одобряю.
— Но он проводил ночи с Йенни Линдт...
— За чашкой чая. Йенни была святоша, что, может быть, и неплохо. В фильме она, конечно, посвободней себя ведет — в реальности она была недотрога, тратила на благотворительность треть всех доходов от своих американских гастролей (уверяю вас, это были серьезные деньги), не имела любовников, была верна мужу-пианисту...
— Я одного не понимаю: как вы, абсолютно нормальный человек... то есть нормальный в хорошем смысле...
— Можете не извиняться, я не обижаюсь на это определение. Я считаю себя в самом деле абсолютно нормальным человеком. Может, потому, что я не гений.
— Но как вы могли так понять ненормального? Ведъ всякий большой художник по определению немного ку-ку...
— Это придумали люди, чтобы не прислушиваться к большим художникам. На самом деле они очень часто говорят вещи верные и неприятные, и, чтобы не обращать на это внимания, изобрели миф, что они ку-ку. Удобно, да? На самом деле в огромном большинстве случаев эта ненормальность — хорошо продуманная маска: либо для самозащиты, чтобы в случае чего сослаться на собственное юродство и спастись от всякого рода обвинений, либо для саморекламы. Не любит человек откровенничать — и нацепляет маску, тоже бывает. Но уверяю вас, в душе художник трезвее самых трезвых.
— Но какие-то чудачества и патологии у вас обязаны быть?!
— Например, я полный дебил в технике. С трудом ориентируюсь в кнопках мобильного телефона. Никогда не чинил никаких приборов — все способности в этом смысле на уровне вкручивания лампочки. Но у меня есть оправдание: я заканчивал школу в военные годы, физику всегда преподавали мужчины, все они были на фронте. Я просто не учился этому.
— Но все комбинированные съемки у вас всегда очень чисто продуманы — вспомните летающий паровоз из «Небес обетованных»...
— Исключительная заслуга мосфильмовских умельцев. Этот паровоз перед вами, в клубе «Эльдар», на макете. От него требовалось только крутить колесами и светить фарами. Все остальное — дальние крыши, линию горизонта и летящих за ним собак — досняли отдельно и хитрым образом совместили. Не знаю, сколько это стоило бы на Западе, но у нас вся картина была снята на медные деньги.
— Я гляжу, у вас образовалась замечательная когорта молодых единомышленников, с которой вы делаете третью картину подряд...
— Да. Вместо старых, которые стали так жестоко меня бросать, появились замечательная Алена Бабенко, разная во всех ролях и не страдающая никакой звездностью; Сергей Маковецкий и Сергей Безруков, молодой Станислав Рядинский, Алексей Рыбников, в «Карнавальной ночи-2» — молодой сценарист Сергей Плотов...
— Как вы его нашли?
— В отчаянии, когда надо было буквально за неделю писать сценарий и в сентябре приступать к съемкам. Я лежал в поликлинике под пиявками, лечил позвоночник — и поскольку поликлиника рядом с Домом актера, решил заглянуть к Маргарите Эскиной. У них там бывают замечательные капустники. Я попросил список ребят, которые для нее пишут. Троих оттуда я знал и отмел сразу же. Из остальных решил выбирать буквально методом тыка — ткнул пальцем, закрыв глаза, и попал в Сергея Плотова. Позвонил ему. Полчаса пришлось его убеждать, что это не розыгрыш. Сценарий написали быстро и с удовольствием. Я вообще довольно легко снял «Карнавальную ночь-2», в ДК Московского электролампового завода, — у телесъемки свои преимущества: видеозапись, четыре камеры... Нам было весело, как будет зрителю — посмотрим.
— И что вы можете сказать об этих молодых артистах, на которых катят столько бочек?
— В большинстве своем это замечательные люди, у которых одна проблема: они торопятся все и сразу. Успеть в неделю на пять съемок одновременно, пока можно, построить дачу и заснять ее для «Семи дней»... Я легко вижу по их мимике, как они, приехав на площадку, восстанавливают происходящее: «Так, где я? Москва или Ленинград? Кто меня снимает? Что за картина? Кого играю?» — и все вспомнив за полминуты, приступают к работе. Я их не виню: такое время досталось.
— Позвольте вам не поверить насчет ухода из профессии...
— Да я и сам не уверен. Я после каждой картины испытываю сильнейший соблазн больше ничего не снимать — а потом приходит идея. Главное, чтобы она не повторяла предыдущие. Мне неинтересно делать то, что я уже умею. Если сейчас сумею придумать то, чего не делал еще никогда, — наверное, опять не удержусь.
— Главное, не слушайте тех, кто упрекнет вас в сентиментальности...
— В этом, а также в сказочности, нереальности и утешительстве меня упрекали всю жизнь. Лично я не вижу в этом ничего дурного. На свете нет ничего по-настоящему важного, кроме милосердия, и напоминать о нем в сказках — занятие вполне достойное. Бог тоже любит сказки и любит сладкое. И не стыдится этого, я думаю.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky
Дмитрий Быков: По-моему, Рязанов снял двадцать четыре хорошие картины и одну великую. Великая — «Андерсен», последняя на данный момент. Я понимаю, насколько эта работа уязвима, но понимаю и то, что цели своей она добивается, пусть и прибегая к болевым и грубоватым приемам.
— Как вышло, что вы тридцать лет собирались снять кино про Андерсена и решились только сейчас?
— Та, первая, заявка была не совсем про Андерсена. Там была история про то, как сказки воспитывают нацию, как андерсеновское милосердие растворилось в ее крови. Мы с Брагинским хотели делать фильм из двух частей: в первой — трудная биография неловкого и неудачливого Андерсена, во второй — удивительная легенда о датском короле Христиане X, спасшем всех евреев во время гитлеровской оккупации. Собственно, это действительно легенда — о том, что король вышел на прогулку с желтой звездой, нашитой на костюм. Этого не было, насколько я знаю. Было иначе: он знал, что датские рыбаки собираются всех местных евреев перевезти в нейтральную Швецию. Об этом донесли гауляйтеру Дании, но король сказал, что ничего подобного не предполагается: он их, так сказать, прикрыл. Сумели вывезти почти всех — только 500 человек остались. Их отправили в концлагерь.
Так король лично следил за судьбой каждого, поименно, и Дания — единственная страна Европы, в которой за время гитлеровской оккупации не погиб ни один еврей! Я стал спрашивать себя: почему? И решил: потому, что у них был Андерсен, сентиментальный, чудаковатый Андерсен, внушивший им такие понятия о ценности каждой отдельной жизни. Прошло лет тридцать, я помнил об этом замысле, но смутно. И тут Путин приглашает нас с Ульяновым — нам исполнилось по 75 лет. И спрашивает меня: «Какие творческие планы?» Грех сказать, у меня на тот момент никаких творческих планов не было. Я только что доснял «Ключ от спальни» и собирался вообще с кино завязывать: 24 картины — это, честное слово, много. Но меньше всего мне хотелось предстать перед президентом в качестве человека, у которого нет планов, и я вспомнил «Андерсена».
— А он что?
— Он сказал, что может получиться полезная картина. И спросил, сколько она может стоить.
— А вы что?
— Я назвал взятую с потолка серьезную сумму, потому что предполагал сперва совместный проект. Он задумался, а потом сказал: «Мы вам поможем». Фильм стоил, кстати, меньше четверти первоначально названных денег.
— И помог?
— Я сперва отнесся к этому как к обычному разговору, который нас обоих ни к чему не обязывал. Но потом на меня насел мой продюсер (у нас есть маленькая кинокомпания «Гулливер») и убедил меня вспомнить про это президентское обещание. В результате я стал писать сценарий с Ираклием Квирикадзе, чья голова — кладезь удивительных сюжетов, почерпнутых большей частью из грузинского детства; я даже боялся, что он и Андерсена сделает таким... слегка абреком... К счастью, мы быстро друг к другу приноровились.
— Из-за этого склада сюжетов вы и сделали его сторожем дурдома?
— Минуточку, не сторожем дурдома, а святым Петром, впускающим Андерсена в рай! Что поделать — мне кажется, что Квирикадзе похож на святого Петра.
— А Путин посмотрел картину?
— Посмотрел Владимир Кожин, управляющий делами президента. Ему понравилось, а передал ли он копию дальше, не знаю. В любом случае Путин — один из отцов постановки...
— Так что все претензии, как обычно, к нему.
— Нет, ко мне. Насчет претензий — они для меня стали уже привычкой и даже, как ни странно, показателем удачи. Есть некий люфт — в среднем года два — между картиной и ее настоящим успехом. Я до сих пор помню, скажем, как выходил «Берегись автомобиля» — в шестьдесят шестом, вдобавок в июле, в самое неудачное время, когда его и не посмотрели толком. Прошло несколько разносных рецензий — и все, и я взялся за следующую картину. А через три года выяснилось, что это почти классика.
— Ну а «Бедный гусар» после первого показа лежал пять лет.
— Потому что в восемьдесят пятом началась перестройка, и его тут же выпустили. С «Гусаром» вышло забавно: его ведь никто не запрещал. На полку не клал. Показали один раз — и все, никаких повторов, никакой прессы, словно и не было такого фильма. Мы с Гориным ходили в разные кабинеты и предлагали разные поправки. Например, они нам говорят: «Ну, у вас там публичный дом...» Хорошо, мы перемонтируем, уберем публичный дом. Потом им еще что-то не нравилось на уровне реплик, мы еще что-то соглашались убрать, а картина себе лежала: они делали вид, что исправляют, а мы — что соглашаемся. Хотя и им, и нам было ясно, что камень преткновения совершенно не в публичном доме и не в каких-то остротах, а в том, что это фильм про тайную спецслужбу, отравляющую людям жизнь. И все, и никаких других причин.
— Как же вы сами себе объясняете бессмертие этой службы?! Смотрите, ведь и в новой картине у вас цензор пережил Андерсена...
— Да, пережил, это мы нарочно сделали. Хотя формально, само собой, он не мог быть на его похоронах, поскольку старше... Там выпало несколько хороших эпизодов, они останутся в телеверсии — она длиннее почти на час и выйдет месяца через три после окончания проката. Понимаете, я действительно не могу ответить на вопрос о феноменальной живучести этой службы, которая следит за порядком в мыслях, за внутренним врагом и прочая. Ведь она была всегда. Первое ее, так сказать, государственное оформление — опричнина, но я убежден, что она была и до опричнины. Помните «Слово и дело государево!» — клич, который кричали, когда собирались донести? И доносили, и это государственно поощрялось! От советской власти осталось очень немногое, с водой выплеснули множество детей, но эта служба уцелела и расцвела пышней прежнего, хотя казалось... много чего казалось. Наверное, это потому, что она у нас как-то в генах, в России это какая-то бессмертная сущность. При этом все про нее все понимают. И терпят. Какой-то самоистребительный инстинкт.
— Я так понимаю, что тема ксенофобии для вас сегодня особенно важна, почему в «Андерсена» и попал тот давно придуманный эпизод с захватом Дании.
— Ксенофобия — это главная сегодня опасность, и евреи тут далеко не единственные жертвы. Просто так получилось, что в биографии Андерсена действительно есть две опорные точки, которые с этой темой связаны, — почему и выстраивается, что ли, силовая дуга: в четырнадцать лет он действительно видел еврейский погром, и бежал со всеми, и бросал камни. Этот грех слияния с толпой он всегда помнил. А последние пятнадцать лет — видите, какая симметрия — он прожил в семье Морица Мельхиора, еврея. Сам он был, несмотря на всю состоятельность, бездомным, не имел угла, не завел гнезда и называл себя приживалом по призванию. Мельхиоры заменили ему семью. В принципе же дело не в евреях, конечно, хотя лозунг «Бей жидов, спасай Данию!» я и вписал в погромный эпизод... Это могут быть грузины. Могут быть абхазы. Армяне, азербайджанцы, кто угодно. А для многих — русские, в республиках это было... Страшнее этого инстинкта — поисков чужака — действительно ничего нет, потому что логикой он не побеждается. Тут уж в чистом виде зверство толпы. И я пытался показать, как это бывает, — пусть с андерсеновской жестокой сентиментальностью, потому что у нас в картине громят именно игрушечную лавку. На самом деле ничего подобного не было. Но быть могло — я настаиваю на достоверности всех своих допущений.
— В том числе и на том, что Андерсен был невинен?
— Ну, это общепризнанный факт его биографии. Это одна из главных претензий Бога к нему: дурак ты, Андерсен, я как мужчина тебя не одобряю.
— Но он проводил ночи с Йенни Линдт...
— За чашкой чая. Йенни была святоша, что, может быть, и неплохо. В фильме она, конечно, посвободней себя ведет — в реальности она была недотрога, тратила на благотворительность треть всех доходов от своих американских гастролей (уверяю вас, это были серьезные деньги), не имела любовников, была верна мужу-пианисту...
— Я одного не понимаю: как вы, абсолютно нормальный человек... то есть нормальный в хорошем смысле...
— Можете не извиняться, я не обижаюсь на это определение. Я считаю себя в самом деле абсолютно нормальным человеком. Может, потому, что я не гений.
— Но как вы могли так понять ненормального? Ведъ всякий большой художник по определению немного ку-ку...
— Это придумали люди, чтобы не прислушиваться к большим художникам. На самом деле они очень часто говорят вещи верные и неприятные, и, чтобы не обращать на это внимания, изобрели миф, что они ку-ку. Удобно, да? На самом деле в огромном большинстве случаев эта ненормальность — хорошо продуманная маска: либо для самозащиты, чтобы в случае чего сослаться на собственное юродство и спастись от всякого рода обвинений, либо для саморекламы. Не любит человек откровенничать — и нацепляет маску, тоже бывает. Но уверяю вас, в душе художник трезвее самых трезвых.
— Но какие-то чудачества и патологии у вас обязаны быть?!
— Например, я полный дебил в технике. С трудом ориентируюсь в кнопках мобильного телефона. Никогда не чинил никаких приборов — все способности в этом смысле на уровне вкручивания лампочки. Но у меня есть оправдание: я заканчивал школу в военные годы, физику всегда преподавали мужчины, все они были на фронте. Я просто не учился этому.
— Но все комбинированные съемки у вас всегда очень чисто продуманы — вспомните летающий паровоз из «Небес обетованных»...
— Исключительная заслуга мосфильмовских умельцев. Этот паровоз перед вами, в клубе «Эльдар», на макете. От него требовалось только крутить колесами и светить фарами. Все остальное — дальние крыши, линию горизонта и летящих за ним собак — досняли отдельно и хитрым образом совместили. Не знаю, сколько это стоило бы на Западе, но у нас вся картина была снята на медные деньги.
— Я гляжу, у вас образовалась замечательная когорта молодых единомышленников, с которой вы делаете третью картину подряд...
— Да. Вместо старых, которые стали так жестоко меня бросать, появились замечательная Алена Бабенко, разная во всех ролях и не страдающая никакой звездностью; Сергей Маковецкий и Сергей Безруков, молодой Станислав Рядинский, Алексей Рыбников, в «Карнавальной ночи-2» — молодой сценарист Сергей Плотов...
— Как вы его нашли?
— В отчаянии, когда надо было буквально за неделю писать сценарий и в сентябре приступать к съемкам. Я лежал в поликлинике под пиявками, лечил позвоночник — и поскольку поликлиника рядом с Домом актера, решил заглянуть к Маргарите Эскиной. У них там бывают замечательные капустники. Я попросил список ребят, которые для нее пишут. Троих оттуда я знал и отмел сразу же. Из остальных решил выбирать буквально методом тыка — ткнул пальцем, закрыв глаза, и попал в Сергея Плотова. Позвонил ему. Полчаса пришлось его убеждать, что это не розыгрыш. Сценарий написали быстро и с удовольствием. Я вообще довольно легко снял «Карнавальную ночь-2», в ДК Московского электролампового завода, — у телесъемки свои преимущества: видеозапись, четыре камеры... Нам было весело, как будет зрителю — посмотрим.
— И что вы можете сказать об этих молодых артистах, на которых катят столько бочек?
— В большинстве своем это замечательные люди, у которых одна проблема: они торопятся все и сразу. Успеть в неделю на пять съемок одновременно, пока можно, построить дачу и заснять ее для «Семи дней»... Я легко вижу по их мимике, как они, приехав на площадку, восстанавливают происходящее: «Так, где я? Москва или Ленинград? Кто меня снимает? Что за картина? Кого играю?» — и все вспомнив за полминуты, приступают к работе. Я их не виню: такое время досталось.
— Позвольте вам не поверить насчет ухода из профессии...
— Да я и сам не уверен. Я после каждой картины испытываю сильнейший соблазн больше ничего не снимать — а потом приходит идея. Главное, чтобы она не повторяла предыдущие. Мне неинтересно делать то, что я уже умею. Если сейчас сумею придумать то, чего не делал еще никогда, — наверное, опять не удержусь.
— Главное, не слушайте тех, кто упрекнет вас в сентиментальности...
— В этом, а также в сказочности, нереальности и утешительстве меня упрекали всю жизнь. Лично я не вижу в этом ничего дурного. На свете нет ничего по-настоящему важного, кроме милосердия, и напоминать о нем в сказках — занятие вполне достойное. Бог тоже любит сказки и любит сладкое. И не стыдится этого, я думаю.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky