СКОВАННЫЕ ОДНОЙ ЦЕПЬЮ (28)

Продолжение. Предыдущее здесь.




Уравнение с двумя известными

А теперь, поговорив об экономике, вернемся к политике, потому что в историю Гватемалы, и всего Перешейка, и даже (бери выше) всей Латинской Америки дон Хусто Руфино Барриос вошел, как сознательный, убежденный продолжатель дела Морасана, на образ которого молился. Естественно, многое понимая по-новому, - что и понятно (он-то, в отличие от Генерала, был сыном не Века Просвещения, но Века Разума), - он, как пишет Майкл Лири, один из лучших его биографов, «был фанатиком. В отношении Прогресса, как он его понимал, холодным и бездушно рациональным, в отношении Единства – пылким и романтичным, способным даже на эмоции».

Точнее, наверное, не скажешь. Добавлю разве лишь, что роднило дона Франсиско и дона Хусто еще и категорическое отторжение даже малейшего вмешательства Старого Света в дела Света Нового, оба с серьезным недоверием относились к США, - и ничего удивительного, что именно Гватемала 6 апреля 1875 года признала «свободу, суверенитет и независимость Первой Кубинской республики», заявив, что если Испания решит разорвать отношения, то так тому и быть.

В общем, «морасанизм 2.0». Или, как к тому времени стало привычнее, «унионизм». И конечно, все та же идея канала через Никарагуа, - достоянию только стран Перешейка, - во времена Морасана был разве лишь мечтой (по чисто техническим причинам), а теперь мог стать реальностью, - при условии, что возьмутся за дело все вместе, без местничества и капризов.

И уговаривал, уговаривал, уговаривал. Письменно и устно. Убеждал начать хотя бы с малого, поэтапно: (а) совместная оборона и внешняя политика, (б) общий флот, общие дороги, общая связь, (в) общая школьная система, общие законы, общая валюта, (г) единое гражданство. Чем плохо? Увы, все соседи соглашались, всем нравилось, но на конференции вместо полномочных делегатов приезжали говоруны, полностью поддерживавшие идею, затем тостовавшие на банкетах, и только.

Короче говоря, на пути Прогресса вновь возникли препятствия, а в таких случаях дон Хусто становился холодной, бездушно рациональной машиной, идущей к цели, сминая все, что мешает. А что мешало в данном случае? Только правительства стран-соседок. А почему? Потому что странами-соседками правят «люди старого образца», не стремящиеся к Прогрессу. Точка.

И неважно, что некоторые из них называют себя либералами, а то и вовсе проводят прогрессивные реформы: все равно, мешая Объединению, они объективно служат способствуют реакции, а значит, должны быть убраны и заменены. Тем более, что экономические успехи и техническое развитие Гватемалы, не говоря уж об армии, делают уборку-замену возможной.

В общем, с точки зрения дона Хусто, общество являлось, по сути, механизмом, строго подчинявшимся законам Природы, а если налицо какие-то сбои, значит, механизм нужно смазать, почистить и поменять износившиеся детали. Взгляд, конечно, не варварский, но и не верный. Но это нам с вами, живущим полтора века спустя, на основе наших сегодняшних знаний, все ясно-понятно, а для убежденного позитивиста тех времен иного видения, что и как делать, просто не существовало. Флуктуации, обусловленные человеческим фактором, он просто отметал, как несущественное, - и не мог иначе. Так что, не будем судить строго. Тем паче, что поначалу все шло как надо…

По мнению дона Хусто, трогать достаточно сильное Никарагуа, где «умеренные» консерваторы сидели прочно, на первых порах не стоило. С ними он рассчитывал после первых успехов договориться. И далекую Коста-Рику тоже предполагалось оставить на десерт, тем паче, что там с 1870, покончив с системой «восьми фамилий», рулил генерал Томас Гуардия, сеньор очень жесткий, но по взглядам близкий к Барриосу, и найти с ним общий язык теоретически тоже считалось возможным.

А вот Сальвадор и Гондурас «перетрахивать» следовало срочно. Маршалу Гонсалесу, как тот ни заискивал и какие бы либеральные реформы по гватемальским лекалам не внедрял, дон Хусто, памятуя прошлое, не доверял, а в Гондурасе вообще царил беспросветный мрак, тяжкое наследие сидящего на нарах генерала Медины: безденежье хроническое, долги дикие, железная дорога по-прежнему только в фантазиях , а президент Карлос Селео, хоть и гватемальская креатура, но избранный по остаточному принципу («своих» эмигрантов дон Хусто пристраивал у себя) еще и начал выходить из-под контроля, заводя несанкционированные контакты со Штатами.

Таким образом, оставалось только решить, с кого начинать, а с кого начинать, подсказывала логика: с того, у кого силенок поменьше и позиции послабее, - то есть, с Гондураса. Ибопосле всех зачисток, проведенных Мединой, либералов, поддерживающих президента Селео, было очень мало, а консерваторы, - опять же, спасибо Медине, щедро наделявшему своих офицеров землей, - по-прежнему, хотя и молчали, но вес и влияние имели серьезное.

Это во-первых. А во-вторых, в Гватемала-Сити обитало очень много толковых гондурасцев, которым дон Хусто полностью доверял, например, кузены Марко Аурелио Сото, прекрасно руководивший МИД, и Рамон Роса, идеолог и реализатор программы «нового образования». По мнению Барриоса, послать их на родину, чтобы чистили конюшни, было неплохой идеей, а их мнение, хотя они такой идее не радовались, его не интересовало.

Короче, задачи были ясны, цели определены, маршал Гонсалес, с которым дон Хусто поделился планами в самом конце 1873, мгновенно поддержал, в очередной раз продемонстрировав полную лояльность, и 2 января 1874 года армии двух стран вошли в Гондурас, объявив, что намерены не угнетать, и не завоевывать, а исключительно убрать из политики сеньора Селео Арриаса, проявившего профнепригодность, и «дать возможность гондурасской нации избрать достойного». После чего дали приказ войскам притормозить, а нации – избрать.

Нация, вернее, то, что под этим тогда подразумевалось, намек поймала на лету, и 4 января «убирать из политики пустого болтуна» начал Понсиано Лейва, единственный в Гондурасе дивизионный генерал, крайний консерватор и  друг сидящего в каземате Хосе Мария Медины, очень популярный в офицерской среде. Казалось бы, такой вариант дона Хусто (о маршале Гонсалесе речи нет, он только поддакивал) устраивать никак не мог (ведь консерватор же, идейный ворог!), однако в ставке союзников это, как ни странно, протеста не вызвало.

Напротив, сразу после того, как две трети армии ушло к генералу Лейва, гватемальцы и сальвадорцы ушли, объявив, что не намерены вмешиваться во внутренние дела братской страны, но надеются, что сеньор Селео Арриас «не подвергнется недостойному обращению». После чего дон Понсиано без проблем подошел к Комаягучо и 13 января, после семи дней вполне серьезных боев, город сдался на милость победителя.

Свергнутого президента, живого, даже не помятого, увезли в Сальвадор и приютили под гласным надзором, генерал Хосе Мария Медина сразу же обрел свободу, заявил, что всегда был верен консервативным ценностям, но проявил слабость, пошел на поводу у либералов и уходит из политики в полной уверенности, что mi amigo Ponciano «будет лучшим выбором нации», после чего убыл в имение, а Понсиано Лейва, отменив либеральную «конституцию Селео» (кальку с гватемальской) и восстановив «конституцию Медины», провел безальтернативные выборы, стал законным президентом и ввел жесткую цензуру.



Стойкие оловянные генералы

Казалось бы, такой оборот дону Хусто не мог понравиться ни при каких вариантах, однако он, обычно очень скорый на резкие решения, на сей раз как бы не замечал, - однако, как вспоминал позже Карлос Хауреги, один из самых близких к нему людей, «вел активную переписку с гражданами Гондураса, как живущими в Комаягуа, так и в провинции», - и 16 декабря 1875 случилось то, что, учитывая специфику Гондураса, не могло не случиться: дон Хосе Мария Медина, выйдя из долгого «морального подполья», огласил очередной Манифест.

Не пожалев самых теплых слов в адрес лично президента Лейва, он, в армии весьма популярный, обвинил правительство в полной профнепригодности, «а возможно, и в отсутствии бескорыстия», подчеркнул, что всего за год выдающиеся успехи, достигнутые под его, Хосе Марии Медины, многолетним руководством, сведены на нет, в связи с чем, он, Хосе Мария Медина, намерен бороться с властью, ставящей под сомнение «великую консервативную идею».

Не знаю, как отреагировал на такую эскападу дон Понсиано, но уже через две недели он лично повел отборные войска в Грасиас, где amigo Jose Maria успел собрать вполне солидную армию из земляков и поддержавших затею ветеранов, - и 12 января 1876, уже под Комаягуа, случилась ничья: Медина отошел обратно в Грасиас, но не побежденным, после чего в Гондурасе, разделившимся примерно пополам, настало двоевластие, сохранившееся даже после того, как войска президента Лейвы выгнали из страны еще одну «армию», сформированную из эмигрантов на территории Гватемалы, однако формально никакого отношения к Гватемале не имевшую.

А между тем, под боком, в Сальвадоре, намечались законные выборы, на которых маршал Гонсалес, согласно Конституции, выдвигать свою кандидатуру не мог. Вообще-то, в таких случаях быстренько переписывали Конституцию, но из Сьюдад-Гватемала дону Сантьяго загодя намекнули, что издевательства над законом не потерпят, да и вообще, он засиделся, не отвечает требованиям времени, так что, gracias за всё и hasta la vista.

В итоге, сеньор Гонсалес, не нарываясь, позволил выиграть некоему Андресу дель Валье, крупному плантатору без политических амбиций, а сам стал при нем всего лишь вице-президентом и командующим вооруженными силами. Формально придраться было не к чему, и Барриос, пригласив нового сальвадорского коллегу на встречу в курортный городок Эль-Чинго, поделился с ним планами на ближайшее время.

Дескать, уважаемый дон Анлрес, сами знаете, какой в Гондурасе бордель, это уже не страна, а черт-те что, терпеть невозможно, и давайте введем войска. У нас есть прекрасный кандидат, сеньор Сото, гондурасец, либерал, эрудит, с опытом административной работы. Он справится даже с Гондурасом. С Вас, дружище, тысяча стволов со штыками и два орудия. Что скажете?

Естественно, сеньор дель Валье с доном Хусто вполне согласился, а вот маршал Гонсалес, выслушав доклад президента, исполнять договоренности запретил, и его можно понять: уже давно не дитя в политике, он прекрасно понимал, кто будет следующим, отчего и велел главе государства не спешить с исполнением, солдат не посылать, но, конечно, не наглея: допустим, сослаться на холеру, не позволяющую начать кампанию прямо сейчас.

Расчет, естественно, был на то, что Барриос, уже фактически начав операцию против Гондураса, на два фронта играть не сможет, объяснения примет (холера, как не принять?), и появится время найти какие-то более конкретные решения. Логично. В каком-то другом случае, скорее всего, так и было бы, - но Сантьяго Гонсалес недооценил, с кем пытается играть.

Встреча в Эль-Чинго состоялась 20 марта, а уже 1 апреля, заявив, что сальвадорские войска нарушили границу Гватемалы и Гватемала этого не потерпит, дон Хусто разорвал дипломатические отношения, и два парохода с «гатлингами» на бортах блокировали сальвадорское побережье, а на следующий день началась и сухопутная операция, двумя колоннами, - с востока (сальвадорцы сразу же проиграли крупный бой при Пасакине), и с запада, где больших боев не было, но сразу стало ясно, что гватемальцы намного сильнее.

Трезво оценив обстановку, маршал Сантьяго Гонсалес счел нужным сдать назад, и послал президента на переговоры с Барриосом. 25 апреля в городе Чальчуапе состоялось подписание «Акта о мире»: дель Валье уходит с поста президента, маршал Гонсалес - из армии и политики, а «честные сальвадорцы» (список двухсот ведущих производителей кофе, плантаторов, торговцев, политиков, военных и юристов прилагается) свободно выберут нового главу государства, но генерал Хусто Руфино Барриос очень надеется, что выбор падет на доктора Рафаэля Сальдивара, замечательного юриста, честного либерала и большого друга гватемальского народа. Так и сталось.

Игра на двух досках кончилась. Андрес дель Валье, передав ленту д-ру Сальдивару, спокойно покинул страну, маршал Гонсалес (куда ж денешься?) ушел на покой, и впредь на авансцену не выползал, что обеспечило ему спокойную жизнь. Дону же Хусто оставалось завершить сальвадорский этюд, но это было уже делом техники.

6 июня, окруженный в городе Седрос без всяких надежд на подмогу откуда угодно, президент Лейва капитулировал перед войсками дона Хосе Мария Медина, и подписал с ним «Переходное положение», присланное из Сьюдад-Гватемала. Согласно тексту, дон Понсиано получал полный иммунитет от любых претензий, а генерал Медина становился временным президентом на два месяца, после чего обязывался, «согласно Конституции», передать власть «другому лицу», которое, в свою очередь, проведет выборы.

Именно так дон Хосе Мария и поступил, - а куда ж деваться, если, гарантируя выполнение всех условий, в столице и еще паре городов стояли гватемальские войска? - но въевшаяся в подкорку привычка скользить меж капелек в свою пользу вновь сыграла с ним шутку.

Используя тот факт, что «согласно Конституции» в тексте значилось без уточнений, он решил придерживаться буквы Конституции, действовавшей на тот момент, - которую в 1865-м писал «под себя», и которую, отменив «либеральную», восстановил президент Лейва.  А эта нехитрая комбинация позволила ему, ничего не нарушая, лично назначить «другое лицо» (серую мышь, преданную генералу Медине беззаветно), а также состав избирательной комиссии, - тем самым на четыре года вперед обеспечив себе роль «серого кардинала»

И вот это стало той ошибкой, которая значительно хуже преступления, поскольку все преступления ему бы, безусловно, за услугу простили, как простили маршалу Гонсалесу, но ломать намеченные планы, тем самым становясь препятствием Прогрессу, дон Хусто не позволял никому.

Нет, Сьюдад-Гватемала не выразила ни протестов, ни озабоченности, - но 21 августа на гондурасском острове Амапала высадился (с большой охраной) сеньор Марко Аурелио Сото, срочно подавший в отставку с поста главы МИД Гватемалы на том основании, что «душа и сердце мои требуют спасти Отечество», и объявил себя временным президентом, назначив кузена, Рамона Роса, срочно подавшего в отставку с поста министра образования Гватемалы, главой правительства.

Думаю, в старые времена генерал Медина, огласив очередной Манифест, попробовал бы бодаться, но через неделю, 27 августа, доктор Рафаэль Сальдивар, президент Сальвадора, официальной нотой сообщил генералу Медине («серую мышь» вниманием не удостоили), что президентом Гондураса признает только сеньора Сото, который проведет выборы по Конституции 1873 года, и если кто-то попытается изменить свободный выбор гондурасцев, Сальвадор («с союзниками») такого беспредела не допустит…



Пули из Оланчо

К слову сказать, вот пишу я все это, и есть у меня стойкое ощущение, что все эти тьмочисленные мини-войны после смерти Морасана (десятки, максимум сотни участников, две-три недели боев) между самостийными и незалежными странами перешейка, - особенно в треугольнике Гватемала — Сальвадор — Гондурас (Никарагуа меньше, а Коста-Рика совсем чуть-чуть), - за несколькими исключениями можно определить, скорее, как не столько, особую форму государственных переворотов с помощью единомышленников извне, тем паче, и гражданство меняли, как перчатки.

Никаких аннексий, никаких контрибуций, - просто рейдерство. Налеты с целью поменять правительство на «своих». И это еще раз напоминает, что никакое формальное проведение линий на куске бумаги не превращает один народ в несколько, а гражданские конфликты на обломках единого целого – в реальные межгосударственные войны.

Впрочем, это так, в скобках и неважно. Важно же для нас то, что генерал Медина, получив письмо из Сальвадора, сразу все понял и сдал назад. Никаких претензий к нему не было, - он ведь действовал законно, а что воспользовался нечеткой формулировкой, так ведь не он ее формулировал, - и получив бумагу о полном иммунитете (как маршал Гонсалес), дон Хосе Мария уехал на свое ранчо в Грасиасе, где его любили, а местный командующий округом, генерал Эзекиель Марин был ему еще и близким другом, и кумом, так что, появление каких-то «мстителей-инициативников» можно было не опасаться.

Собирался ли он еще раз вернуться в политику? Сложно сказать. С одной стороны, человек был явно болен на власть и на деньги, которые власть обеспечивала. С другой стороны, предполагать какие-то замыслы оснований решительно нет. Однако Барриос, полагавший, что мелочей не бывает и никогда не оставлявший дела на полпути, похоже, не очень в смирение отставного диктатора верил, в свяли с чем, осенью 1877 к письму Марко Аурелио Сото после похвал за решение земельного вопроса «как в Гватемале» сделал коротенькую приписку, известную нам из мемуаров самого дона Марко.

Если совсем коротко: дескать, есть мнение, что сеньор Медина, хотя и живет паинькой, никакой пользы принести уже не может, а вот навредить способен вполне. Может, конечно, и не навредить, но все же лучше закрыть это вопрос окончательно, - и на Вас, доктор Сото, как на опытного юриста и журналиста, весьма надеюсь. Такой вот позитивизм. Напрямую, конечно, ни слова, но...

"Но" дон Марко, как опытный юрист, уловил, поэтому подстраховался, дабы ежели что, не стать крайним. О мнении дона Хусто он сообщил президенту Сальвадора, тоже очень опытному юристу, подчеркнув, что задача поставлена обоим, и в середине декабря 1877 сеньор Сальдивар и сеньор Сото, тайно встретившись на уединенном островке в заливе Фонсека, согласовали план.

Спешить не спешили, но в мае 1878 правительство Гондураса внезапно получило информацию, что на западе страны, в Грасиасе и еще кое-где, недовольные новыми порядками консерваторы из числа офицеров – «мракобесов» и выдвиженцев Медины готовят восстание, а руководит заговором генерал Марин, кум и близкий друг бывшего диктатора.

Сразу по получении анонимного письма президент Сото созвал совещания, по итогам которого в Грасиас помчалась группа захвата. Правда, нагрянуть внезапно не получилось, - один из ранчеро, у которого отряд остановился напоить конец, послал записку: «Генерал, через несколько часов вас и Эсекьеля арестуют, бегите!», но ни тот, ни другой скрываться не стали.

Всего по делу привлекли человек пятнадцать, все военные, - два генерала, остальные от сержанта до майора, уроженцы Грасиаса и выдвиженцы Медины, получившие от него землю, - и следствие затянулось на четыре месяца, с перерывами, ибо доказательств, учитывая иммунитет за все, что бывший президент натворил до 1876, было негусто.

Приобщили к делу десяток пистолетов и винтовок разных систем, найденных на дому у генералов Медины и Марина. Допросили прислугу (с применением методов «третьей степени», вообще-то запрещенных, но речь шла о «коренных», и на закон особо не смотрели), и выяснили, что кумовья за рюмкой и картишками частенько называли президента Сото «продажной шлюхой, привезенной в гватемальском обозе», выражая уверенность в том, что «Гондурас такого долго терпеть не будет». И все.

Тем не менее, после долгих споров (не всем членам «специального суда» эти улики казались убедительными) признали подсудимых виновными в заговоре и подготовке восстания, и по статье «государственная измена» большинством голосов 15 января 1878 года приговорили «вождей заговора» к расстрелу (народ попроще отделался сроками), а 23 января, после получения отказа президента Сото в помиловании, обоих исполнили. Как вел себя в тот день генерал Марин, не знаю, нигде не нашел, а вот последние минуты дона Хосе Мария описаны очевидцем в деталях.

«”Падре, падре! – воскликнул несчастный. – Скажите им, что это неправильно, скажите… Я так хочу жить!”. Затем, с помощью святого отца сев на роковой стул, он закрыл глаза. Прогремели выстрелы, и все мы онемели от ужаса (…) ни одна из пяти пуль не прервала жизнь казнимого, все поразили плечи и ноги. Раздался крик, которого я никогда не забуду, выстрелы прогремели вновь, и вновь раздался крик.

Три пули раздробили страдальцу бедра, еще две вошли в живот, разворотив его. Лишь третий залп прекратил эти адские муки… Возможно, осуществлять казнь неспроста поручили уроженцам Оланчо, людям грубым и жестоким… Мы расходились потрясенные и напуганные, ведь каков бы ни был наш президент для кого-то в далеких краях, для нас, в Грасиасе, он всегда оставался добр и милостив…»

Что ж, лично мне генерала Медину ничуть не жаль. Заслужил. Даже больше. Тем более, семья его, мягко говоря, на паперть не пошла: все, заботливо отложенное мужем и отцом в банках Лондона, Гаваны и Рио, осталось потомству, - кем-кем, а крохобором дон Хусто не был никогда. Фактор потенциальной нестабильности устранен? Устранен. И ладно.

Президента Гватемалы полностью устраивало, что поставленные задачи решены полностью, и решение уложилось в предполагаемые сроки, не потребовав дополнительных вложений. Теперь машина была почищена, смазана, сточившиеся винтики-болтики заменены новыми, надежными, - короче говоря, поколение политиков, которых он называл «нерациональными и бесполезными», ушло, уступив место новым людям новой, прогрессивно мыслящей генерации, - а стало быть, что?

Стало быть, первый этап плана завершен, - Гондурас и Сальвадор вплетены в проект накрепко, - и теперь можно  было переходить к этапу второму и заключительному. Безусловно, куда более сложному, - однако в том, что все и дальше пойдет строго по плану, без сбоев, президент Барриос не сомневался. В отличие от Морасана, человека чистой Идеи, он исходил из строго научного анализа, гласившего, что прочное объединение стран Перешейка обеспечит рывок экономического и технического Прогресса, а остановить Прогресс невозможно…

Продолжение следует.