Блоги |
Рар Александр Федорович. Математик,программист, историк науки, публицист.
С 1965 г. - научный сотрудник Отдела программирования Вычислительного центра СО АН СССР, с 1990 - в Институте систем информатики. Один из создателей системы СИГМА, языка ЭПСИЛОН и одноименной системы. Историк науки, публицист.
Рар был Председателем ревизионной комиссии и ученым секретарем Рабочей группы по Алголу-68, активно работал в ВНТК по подготовке русского описания Алгола 68 и в межведомственных комиссиях по приему математического обеспечения. Ученый объездил половину мира: ГДР и ФРГ, Польшу и Францию, Чехословакию и США, а в нашей стране, от Владивостока до Ростова, читал лекции, участвовал в семинарах и конференциях. Как истинный полиглот, А.Ф. Рар в совершенстве владел множеством языков: это английский и Алгол-60, французский и Алгол-68, польский и Модула-2, и список этот можно продолжать очень долго.
Александр Фёдорович Рар оставил большое наследие – статьи, эссе, письма. http://alexanderrar.wordpress.com.
Источник http://rar.iis.nsk.su/
Запреты на книги Комментарий к «Книга в руках вредителей» («Правда», 16 декабря 1930, http://www.oldgazette.ru/pravda/16121930/index1.html , подборка заметок «16 декабря»)
Какая душераздирающая для меня тема! На моей памяти пик этого варварства пришёлся на мрачные 1948-1953 годы (как раз на годы моей учёбы в Томском университете). В 1948 году по всей стране был закрыт свободный доступ к библиотечным каталогам. В университете сказали: очень много там «устаревшей» литературы, так что зачем её брать. (То есть нет, каталог «неустаревшей» был, к остальным карточкам не подпускали.) Приезжаю на каникулы в Хабаровск, иду в свою любимую Краевую научную библиотеку, а там меня встречают вопросом: «Вам какую книгу надо?» Чёрт возьми, я же пришёл порыться в каталоге, посмотреть, какие там сокровища есть!Ответил «никакую!» и ушёл. На следующий год такая же попытка и с таким же результатом. Правда, по наивности думал, что это местные безобразничают.
Фонды систематически просматривались: нет ли где упоминания неподходящего имени в книжке. В кабинете марксизма-ленинизма университетской библиотеки был сборник речей на варшавском совещании коммунистических партий 1947 года, на котором был создан Коминформ, ставший потом главным орудием в борьбе с югославской компартией. Но тогда как раз югославы были первыми и лучшими из лучших. И речи их представителей Карделя и Джиласа (впоследствии порвавшего с коммунизмом) были напечатаны на первом месте. А потом разрыв! Но остальные-то речи не выбрасывать же! И в книге просто ампутировали первые страницы. На такое изуродование было ужасно смотреть. Я сказал об этом сокурсницам, но они меня даже не поняли: «Они же враги, нельзя ж их оставлять.»
А насчёт упоминаемой в статье книги со стихами о Пасхе (кажется, Майкова), которая имела 80 выдач, то, может быть, не ради этих именно стихов её читали. Бдительный же анонимный автор наткнулся глазами на эти именно строки. Мог бы наткнуться на «Весна, выставляется первая рама, И в комнату шум ворвался: И благовест ближнего храма …», или у Лермонтова «Я, Матерь Божия, ныне с молитвою», «Одну молитву чудную твержу я наизусть» и так до бесконечности.
https://alexanderrar.wordpress.com/starye-gazety/my-comments/ramzin/
Комментарий к стихотворению А.Безыменского «Мобилизация» и открытому письму «Теплотехнический институт – детище пролетарской революции» («Правда», 3.12.1930,
http://www.oldgazette.ru/pravda/03121930/index1.html )
В 1943 году появилось специальное внеочередное постановление СНК о присуждении Сталинской премии т. Рамзину. Вскоре я как-то узнал (не помню точно, откуда), что Рамзин отбыл наказание по делу Промпартии, исправился и вот заслужил.
Всё хорошо, но то, что он был ТАКИ-И-ИМ вредителем, и ТАКУ-У-Ю ненависть вызывал у пролетарского поэта А.Безыменского – этого я и предствить себе не мог.
А свой прямоточный котёл, за который т. Рамзин Сталинской премии удостоен, он как раз в том самом 1930 году разработал. В порядке вредительской деятельности, должно быть. А в 1932 году котёл внедрили в производство. Не побрезговали. В 1944 году Рамзин стал профессором Энергетического института и научным руководителем того самого Теплотехнического института, — директором которого он был до 1930 года, — который до того же года был «Теплотехническим институтом им. Кирша и Гриневецкого», но перестал носить эти имена, так как указанные лица «вдохновляли преступную деятельность контрреволюционной группы Рамзина», а стал носить гордое имя Дзержинского, ибо славные наследники первого чекиста разгромили указанную контрреволюционную группу.
Итожу. Существует Теплотехнический институт им. ДЗЕРЖИНСКОГО, гордящийся памятью своего основателя и первого директора, скончавшегося в 1948 году выдающегося советского инженера, лауреата – нет, нет, не Сталинской, что вы! – ГОСУДАРСТВЕННОЙ премии, кавалера орденов Ленина и Трудового Красного Знамени Леонида Константиновича РАМЗИНА. «Всё, как надо, всё прилично, Сказка стала на “отлично”, Всем понятна и ясна …» (Б.Заходер) А о процессе Промпартии можно только у Солженицына в «Архипелаге» прочесть, но кто же сейчас этого автора читает? Не Маринина, поди.
В комментариях к тому же материалу S.N.Morozoff привёл некую легенду о том, что Дзержинский якобы нелегально работал в Польше при Пилсудском, а потом сам же эту легенду оспорил.
Конечно же, не уезжал Дзержинский на нелегальную работу, об этом и говорить нечего, но вот откуда такая легенда взяться могла? Может быть, из того факта, что в 20-м году при вступлении советских войск в Польшу был в Белостоке создан Военно-Революционный Комитет Польши во главе с поляками Дзержинским и Мархлевским (кажется). То есть это была как бы заготовка правительства Польской Советской Социалистической Республики. Спустя 20 лет было повторено что-то подобное. Было создано Народное Правительство Финляндской Демократической Республики во главе с финном О.Куусиненом (видным деятелем Коминтерна и ВКП). Два отличия: 1) в Польше правительства ещё не было, а в Финляндии сразу правительство создали, 2) но зато в Польше с самого начала советскую цель провозгласили, а в Финляндии пока ещё «демократией» прикрывались. И два сходства: 1) поляков называли не иначе как «белополяками», финнов – «белофиннами» (подразумевалось, что есть еще и «красные» поляки и финны), 2) обе авантюры провалились.
Комментарий к номеру газеты «Борьба» за 21 января 1931 (http://www.oldgazette.ru/borba/21011931/index1.html )
Приятно было прочесть название славного дальневосточного города, где издавалась эта газета, – «Иман»! И как печально, что нет больше этого названия. В каком-то параноическом страхе перед маоистской агрессией все нерусско-звучащие города Приморского края были переименованы. Иман получил кличку «Дальнереченск». Как будто, переименовав город, можно было уменьшить угрозу нападения, а оставив название, – увеличить её!
Дух первой пятилетки отражён в номере ярко. Как печальна судьба некоего Кириенко, пострадавшего за то, что дал взаймы денег «кулаку»! Дал, должно быть, чтобы спасти соседа от высылки за неуплату налогов. Но доброте не было места в обществе социальной гармонии. (Заметка «Подкулачник с партбилетом».)
Но зато определённую ностальгию испытываешь, читая такие материалы как «За ленинскую национальную политику. Беспощадно разоблачать контрреволюционную сущность великодержавного шовинизма», «Шовиниста – под суд». Дело шло об отношении к восточным рабочим, китайцам и корейцам. Очень советую прочесть эти материалы, держа в уме нынешние общественные настроения (не забывая к тому же, что через шесть лет эти самые китайцы и корейцы были с Дальнего Востока выселены). И вот ещё судебная хроника на 4-й странице. «17 января в Хабаровске состоялся показательный суд над черносотенными антисемитами …, гнусно издевавшимися над рабочим Гинзбургом.» Один из подсудимых (б. полицейский) «как активный классовый враг» приговорён к расстрелу, двое других к полутора-двум годам со строгой изоляцией. Нет, расстрел – это чересчур, но вот увидеть Макашова на скамье подсудимых хотелось бы.
Комментарий к «Самый короткий в мире рабочий день» ...При шестидневке выходной всегда приходился на числа, кратные шести. До её введения, насколько я знаю, действовала обычная неделя с выходным в воскресенье. Вот это религиозное воскресенье больше всего и раздражало власти. Началась дискуссия на тему о том, как бы воскресенье похерить. В конце концов, возникла идея «непрерывной недели», «непрерывки». Общих выходных вообще нет, у каждого человека свой выходной. (Как сейчас в постоянно работающих предприятиях — магазины, телеграф, вокзалы.)
Как замечательно, какой удар по опиуму для народа в обоих смыслах — и в церковь все вместе не будут ходить, и водку вместе пить не будут! Стали даже имя Непрерывка девочкам давать. В каком году это было, не скажу. Можно узнать по времени появления стихотворения Маяковского «Голосую за непрерывку». Выше я несколько неточно написал «у каждого человека свой выходной». Вначале говорили: сегодня Иванов выходной, то есть выходит с работы. Не день, а человек был выходным. Это осталось в стихотворении Барто «Дом переехал»: «Дом сказал перед уходом: не толпитесь перед входом, не идите вслед за мной, я сегодня выходной.»
Чего я не знаю: возникло ли это словоупотребление при введении непрерывки, или существовало и ранее. Во всяком случае, в словаре Даля слова «выходной» ни в смысле «выходной рабочий», ни в смысле «выходной день» нет. И вообще, этот день есть всё же официально «день отдыха», «нерабочий день». Эта система просуществовала до июня 1940 года, когда был издан знаменитый «драконовский» указ (у меня в семье его так называли; может быть, потому, что в гимназии учились и с древней историей были знакомы).
Указ этот восстановил неделю с воскресеньем (о борьбе с Богом как-то позабыли), отменил великое завоевание Октября – семичасовой рабочий день, ввёл крепостное право на производстве и уголовное наказание за прогулы и опоздания. Мотивировка – подготовка к войне. С кем воевать будем, не говорилось. Не с вечным же другом – Германией? Неясно, неясно. (Но с точки зрения Резуна-Суворова, всё ясно.) При Хрущёве сократили время работы в субботу, несколько увеличив его в остальные дни. Недельное количество рабочих часов не изменилось. При Брежневе днём отдыха стала и суббота. «Говорят, что на неделе будет новый выходной, чтоб в семье не проглядели, как растёт сынок родной», – разучивала моя дочь-второклассница. На селе же всё время действовала обычная христианская неделя с воскресеньем. Её не решились трогать.
Комментарий к «В Президиуме Верховного Совета СССР» («Известия», 27.12.1947, http://www.oldgazette.ru/izvestie/24121947/index1.html )
1) Вначале о нерабочих днях на заре советской власти. Вот какой список нерабочих дней выписал я когда-то из сборника первых советских декретов:
1 января – Новый год, 6 января – Крещение,27 февраля – Годовщина революции,25 марта – Благовещение,1 мая – Праздник труда,15 августа – Успение Богородицы
14 сентября – Воздвижение,25-26 декабря – Рождество
Кроме того: пятница и суббота Страстной недели -понедельник и вторник Пасхальной недели -Вознесение (40-й день после Пасхи) -Второй день Троицы (51-й день после Пасхи)
Заметим, что на новый стиль ещё не перешли. И церковь от государства ещё не отделили, так что все праздники, кроме двух революционных и Нового Года, – православные. Но и «День революции» какой-то непривычный – в честь февральской революции. Однако несколько лет его праздновали, есть об этом смутные воспоминания в литературе. Потом постарались забыть и не вспоминать. Зато первую годовщину «октябрьских беспорядков» (так одна старушка их называла и в 70-е годы) отметили с шумом. И до сих пор продолжают. Появился ещё праздник 18 марта – день Парижской коммуны. Тоже, должно быть, был нерабочим, но это я неавторитетно.
Было ещё 22 января. До 1924 года в этот день отмечалась годовщина «кровавого воскресенья» (9 января по старому стилю). Не знаю, был ли этот день нерабочим. А в 1924 как раз 21-го умер Ленин. И 22-е стало двойным траурным, нерабочим днём. После смерти Сталина его верные ученики и продолжатели дела стали изничтожать культ своего недавнего бога. Стали думать: а что с днём 5 марта делать, ведь отмечать народ будет? И прекрасная мысль пришла в их светлые головы: а не отмечать дни смерти, отмечать дни рождения. Как-нибудь с 5 марта 54-го перекантуемся, 20 апреля отметим, а к декабрю о Сталине вообще вспоминать не будем.
И громко заявили (статья в «Правде», кажется, так называлась): «Ленинизм – вечно живое учение». Раз вечно живое, то и о смерти лучше не вспоминать. А как всё же с первой годовщиной смерти Сталина обошлось? Кто-нибудь о нём вспомнил? Будете смеяться: вспомнил «Новый мир» Твардовского, вспомнил Валентин Овечкин. В мартовском номере была очередная часть поэмы «За далью даль» и очередная глава «Районных будней» (или их продолжения). И в обоих произведениях – о смерти Сталина. Верные-то сталинцы сразу примолкли, как инструктаж получили. Впрочем, я опять неавторитетно – может, и другие журналы откликнулись, я-то их не читал.
Теперь о днях принятия конституций. Про конституцию 1924 года ничего определённого сказать не могу. Сталинская конституция была принята 5 декабря 1936 года; это был нерабочий день, но какой-то неубедительный. Особенно уже без Сталина. Люди просто нетвёрдо помнили, что этот день нерабочий. За год успевали забыть, а потом спрашивали друг друга: «А пятого работаем?» В 1977 году праздничным Днём конституции стало 7 октября и тоже без всякого энтузиазма этот день проходил…
Приступим к Новому году. Личных воспоминаний до 36-го года и первых «законных» ёлок у меня нет. Но вот роман Бруно Ясенского «Заговор равнодушных» начинается с того, что заводские комсомольцы празднуют Новый 1935 Год. Ночью происходят разные события, а утром директору завода докладывают, кто из рабочих и служащих опоздал из-за встречи. Потом, как правильно отмечено, стали ежегодно правительственным постановлением переносить ближайший выходной на 1 января. В декабре 1941 года подходит новый год, а постановления всё нет.
В воскресенье 28-го утром радио сообщает: Нерабочий день перенесён на 1 января, сегодня день рабочий. (В Хабаровске время отличается от московского на 7 часов, москвичей успели пораньше предупредить.) Понятно, время военное, не успели спохватиться, не до того было. Как видим, 1 января было де-факто праздничным днём и лишать праздничного статуса 9 мая ради введения официального новогоднего праздника ОСОБОЙ необходимости не было. Мне кажется, что целился Сталин всё же на день победы. Конечно, не по причине, изложенной Резуном, а по другой, более глобальной. Но это требует более обстоятельного разговора и изложения моих личных оценок, которые в письменном виде я ещё никогда не представлял.
Вся умело, и даже гениально, организованная Сталиным система пропаганды (по сути зомбирования) была направлена на воспитание людей в духе оптимизма, в духе движения вперёд, всё к новым и новым победам. Победа в Великой войне была, конечно, славным делом, достойной похвал (особенно по адресу главнокомандующего), но зацикливаться на этом не хотелось. И не хотелось особенно напоминать про разрушения на оккупированных территориях. А особенно про судьбы изувеченных на войне. О чём писала, о чём трещала наша пресса?
Когда я, десятилетия спустя, обратился памятью к тем временам, я не мог вспомнить газетного шуму про восстановление разрушенной части страны. Правда, заглянув как-то в старые газеты, увидел, что об этом писалось и систематически. Но в какой форме? Рапорты любимому вождю от обкомов о восстановлении очередных заводов и т.д. Но такие рапорты ТОГДА проходили мимо внимания. Как-то это считалось само собой разумеющимся. Война кончилась, всё должно быть хорошо. А о чём же говорили газеты, в ярком, захватывающем виде? Не о восстановлении старого, что уже было, а о гидростанциях на Волге, о высотных зданиях в Москве (столь обезобразивших столицу – моё мнение, извините), о новых метростанциях в той же Москве (с жутким перебором по части кондитерских украшений по сравнению с пристойно-красивыми довоенными – опять же моё мнение).
Может быть, это только у меня такое выборочное воспоминание? Может быть. Но я делился этими моими впечатлениями с некоторыми своими сверстниками, и они сразу же соглашались со мной. А о чём свидетельствует история с романом Симонова «Дым отечества»? Идею романа можно выразить в двух словах: «у нас столько разрушений, а американцы-гады радуются». Вот привлечение внимания к первой части этого диптиха и было, думаю я, НАСТОЯЩЕЙ причиной сталинского гнева. И, может быть, вторая часть фильма «Большая жизнь» (о восстановлении Донбасса) из-за этого же была ошельмована? А что мы, горожане (особенно молодые и глупые, как я), знали о положении в деревне? С одной стороны, «Кубанские казаки» и «Кавалер Золотой Звезды». Успехи, успехи, изобилие. С другой, люди, бывавшие в деревне, шёпотом говорили: развал, полный развал. Это противоречие раздирало душу.
Но сейчас-то я с удивлением думаю об этих моих терзаниях. А почему за столь короткий срок всё должно было прийти в норму? После такой-то войны! После того, как столько мужиков выбито на этой войне! Чему ж я тогда удивлялся? Почему сомнения в мудрости партии и правительства подспудно возникали? А вот именно потому, что трудности замалчивались, а победные крики раздавались. Тут я спорю со своей собственной фразой о гениальности сталинской пропаганды. Ожидание обязательных, на блюдечке принесённых, успехах, сопоставляемое с реальной жизнью, оборачивалось другой стороной, било по творцам радостных картинок. Теперь о фронтовиках, об инвалидах, безногих, безруких, просивших милостыню на улицах.
Ведь их было страшно много! Страшным издевательством кажутся мне сейчас слова песни (Фатьянова, кажется): «Мы тебе хороший дом построим, И дощечку прикрепим к окну: Здесь живёт семья российского героя, Грудью защитившего страну.» Если б таких героев было всего пара тысяч, то могли бы каждому дом построить, а если их были миллионы? Ну и как при всех таких обстоятельствах привлекать внимание к дню победы? Приглушивали, приглушивали в послевоенное время военную тематику. (Не глушили, приглушивали, стараюсь быть точным в формулировке.) Тем более, новые враги появились (недавние друзья – Америка, Черчилль, де Голль, Тито), к ним ненависть надо возбуждать. Новые песни придумала жизнь, одним словом. Но вот пришли брежневские годы, и о Войне вспомнили с новой силой. А что, фронтовиков-то осталось не так много. Можно о них позаботиться. И материально, и особенно морально. И тут о Дне Победы вспомнили, сделали его одним из главных праздников. Правильно, конечно. Всё естественно, всё по жизни.
Дополнение Выше я писал, что не знаю, был ли день Парижской Коммуны нерабочим. Впоследствие наткнулся на письмо Литвинова послу в Германии Крестинскому (один из первых членов Политбюро, кончил жизнь вместе с Бухариным) от 19 марта 1927 года. «Новое предложение Швейцарии не могло быть обсуждено инстанцией в четверг.» («Инстанция» – сокращение от «высшая инстанция», то есть Политбюро. Оно всегда по четвергам заседало, как утверждает Волкогонов в своей книге о Ленине. Четверг приходился на 17 марта. Продолжаю цитату.) «Из-за вчерашнего праздника оно не обсуждалось ещё и в коллегии наркомата.» Выходит, 18 марта было днём нерабочим по крайней мере в 27-ом году. Ух, сколько праздников, как весело было!
Сентябрь 1992 [1] Я прочёл Вашу книгу “1937-ой”. В 1937 году мне было 8 лет, но я хорошо помню, что писали газеты, о чём говорили взрослые, помню и аресты соседей по дому. Верили ли люди в виновность пострадавших? В виновность Бухарина, конечно, верили. В виновность соседей, конечно, нет. Помню слова старухи-соседки: “Теперь время такое – ночь прошла, и слава Богу!” Хочу сопоставить со своими воспоминаниями кое-что из Вашей книги.
1) О попытке самоубийства Иванова узнал впервые, но хорошо помню пропагандистскую кампанию вокруг т.н. “Письма тов. Иванова и ответа тов. Сталина”. Шуму было не меньше, чем вокруг подвига папанинцев. “Письмо и ответ” были изданы массовой брошюрой, газеты и радио не уставали об этом говорить. Ведь как же! Сталин заступился за рядового партработника, осмелившегося высказать своё мнение! Сталин осудил аракчеевщину в партпросвещении! (Впоследствии он графа Аракчеева помянет всуе ещё раз, когда будет упразднять марризм в языкознании.)
Но самое главное – содержание спора Иванова с его партийными коллегами. Иванов высказал (вроде бы “попахивающую троцкизмом”) мысль, что социализм в нашей стране не гарантирован, пока есть капиталистическое окружение. Вот за это-то “окружение” Сталин и оценил письмо Иванова. И лейтмотивом всей кампании стало высказывание Сталина (в его “Ответе”) о том, что пока есть окружение, “надо держать весь наш народ в состоянии постоянной мобилизационной готовности, чтобы никакие случайности и никакие «фокусы» наших внешних врагов не застали нас врасплох”. После чего следовали очередные призывы к бдительности и всё этому году свойственное.
А о том, что письмо писалось как предсмертное, речи не было. Помню ещё, как по поводу этой шумихи мой ныне покойный дядя сказал: “Наверно, никакого Иванова с письмом и нет. Сами это письмо придумали, чтобы нужные мысли высказать.” Оказывается, всё же был Иванов с письмом![2]
2) Вы совершенно правы, когда говорите: “Аккуратность, с какой убирали Ежова, свидетельствовала о том, что Сталин опасался вызвать слишком большой общественный интерес к вопросам деятельности НКВД. … Гласное осуждение Ежова … могло поставить под сомнение всю большую чистку, а этого Сталин как раз и не хотел.” Но вот о том, как технически была достигнута эта “аккуратность”, я нигде не читал – ни у Вас, ни у Конквеста. А ведь это был своего рода маленький шедевр, приведший меня в то время в восторг.
Чтобы убрать Ежова с поста наркома водного транспорта, надо было Калинину издать указ, а потом ещё и утвердить этот указ на очередной сессии Верховного Совета. Сделали по-другому. Издали три указа: а) разделить наркомат водного транспорта на наркомат морского флота и наркомат речного флота; б) назначить наркомом речного флота т. Шашкова (фамилию мне теперь удалось восстановить по энциклопедии); в) назначить наркомом морского флота т. … (а эту фамилию подручными средствами восстановить не удалось)[3]. Рутинная вещь, преобразование наркоматов, а о Ежове ни слова. Может быть, направляя Ежова по совместительству на водный транспорт, Сталин ещё в начале 1938 г. наметил всю эту комбинацию и подобрал такой наркомат, которому всё равно делиться. Но могло быть и обратное – разделили наркомат лишь для того, чтобы убрать одного человека. Оба варианта правдоподобны.
3) Доклад Жданова на 18-ом съезде произвёл впечатление и был воспринят как конец кошмара. Помню рисунок в “Крокодиле”, как я теперь понимаю, исключительно смелый, но тогда воспринятый мною как “лежащий в струе”. На рисунке огорчённый муж говорит жене: “Подал я заявление на Иванова, а оказывается, у Петрова квартира больше.” Но дело-то в том, что о захвате “освободившихся” квартир в докладе Жданова не говорилось. Говорилось о нехороших партийных органах, исключавших из партии хороших людей и передававших дела на них в НКВД. А в НКВД во всех без исключения случаях разбирались и освобождали невинных от ответственности. Такое разделение труда.
Любопытно, что был тогда в народе слух о якобы имевшем место закрытом заседании съезда, на котором всю правду о ежовских бесчинствах рассказали. Вот такое пророчество было за 17 лет до исторического закрытого заседания 20-ого съезда.
Александр Фёдорович Рар,н.с. ИСИ СО РАН, Новосибирск, в 1937 – ученик 1-го класса, Хабаровск
[1] О.В.Хлевнюк – автор книги “1937-ой: Сталин, НКВД и советское общество”.
[2] Я смешал друг с другом двух Ивановых. Иванов, который сделал попытку самоубийства, и Иванов, который писал Сталину, – разные лица, и происходили эти события в разные годы: 1937 и 1938. Но сюжеты несколько похожи: каждого из Ивановых обвиняют в троцкизме, но оба оказываются оправданными. И ещё в одном я ошибся: Сталин приплёл к делу не графа Аракчеева, а унтера Пришибеева, совершенно безобидное существо на фоне того, что при Сталине в стране делалось.
[3] Наркомами стали З.А.Шашков и С.С.Дукельский.
https://alexanderrar.wordpress.com/dlya_pechati/year1987/
...перехожу к дальневосточным (родным для меня) делам и собираюсь коснуться темы, никогда, кажется, не упоминавшейся в печати. В 1972 г. были переименованы сразу многие населённые пункты Приморского края. Это было сделано украдкой, без опубликования в центральной печати. На картах, конечно, были внесены изменения, но ведь не смотрят же люди специально на карты, чтобы узнать, не изменилось ли что-нибудь вдруг. Я узнал об этом несколько лет спустя, совершенно случайно. И другие мои земляки, которым я здесь, в Сибири и других западных краях, рассказывал о случившемся, тоже не знали об этом и тоже были потрясены и возмущены. Представьте себе человека, проведшего детство на Дальнем Востоке, человека, для которого родными и близкими были названия таких городов, как Иман, Тетюхе, Сучан. И вот он узнаёт, что этих слов больше нет, а есть безликие Дальнереченск, Дальнегорск, Партизанск.
Действительно, Сучан был центром партизанского движения во время японской интервенции. Сучанские партизаны прославили в борьбе себя и свой шахтёрский Сучанский край. А как теперь выразить эту же мысль? “Партизанские партизаны прославили Партизанский край”? Вдруг кто-нибудь решил бы “увековечить” память о героической обороне Севастополя и заодно искоренить его нерусское имя, переименовав этот город, скажем, в Героическо-Оборонск. “Какое кощунство!” – воскликнет каждый. Но разве не совершено подобное над маленьким и далёким, но славным Сучаном с его тоже якобы “нерусским” именем. Чтобы бояться иноязычных географических названий, надо не знать даже азов топонимики.
Самая московская из московских улиц носит чудом уцелевшее название тюркского происхождения – “Арбат”; историческое ядро Пруссии – Брандербург – был когда-то славянским Бранибором; сама Пруссия унаследовала своё имя от уничтоженного немецкими крестоносцами литовского племени пруссов; зато Франция обязана своим именем германскому племени франков. “Но ведь, – говорят мне, – маоистский Китай имел к нам в то время территориальные притязания. Надо было лишить его такого довода, как китайски-звучащие названия.” Вот этот-то “мотив” и есть самое нелепое, самое позорное во всём этом деле. Земли, относящиеся сейчас к Приморскому краю, – неоспоримая часть России в силу Пекинского договора 1860 г., а наши дальневосточные города никогда и не были китайскими. Эти города были построены русскими переселенцами, а названия некоторым из них строители дали по местным рекам, горам и т.д. (как Москву в своё время назвали по реке Москве, Царицын – по реке Царице), не предвидя, какими перестраховщиками окажутся их внуки, и не вникая поэтому в происхождение названий этих рек и гор – китайские ли они, корейские или удэгейские.
Таким образом, переименованными оказались не иноземные города, отошедшие к нам в результате войн (как Кёнигсберг), а города, построенные на русской земле, окрещённые и сотню лет обитаемые русскими. Так зачем же нам – говоря словами С.П.Залыгина – эти отречения? Зачем понадобилось судорожно стирать привычные названия и вписывать на их место поспешно придуманные новые? Неужели кто-то серьёзно надеялся с помощью такого нехитрого маскарада заставить маоистов отказаться от своих притязаний? Наоборот, этот маскарад прибавил им доводов. Они получили возможность сказать: “Вот видите, русские сами признали нашу правоту. Они сами испугались китайского звучания этих имён и, дабы сокрыть следы своего захвата, заменили их на другие.
На воре – говорит их же пословица – шапка горит.” Увы, мы действительно схватились за шапку, но в отличие от сказочного героя схватились, не будучи виновными. Говоря юридическим языком, мы совершили самооговор: не имея вины, своим поведением дали основания себя подозревать. Я не знаю, сохранились ли в нынешнем, послемаоистском Китае активные “притязатели”. Но если сохранились или если возникнут снова, хоть через 50, хоть через 150 лет, они будут по-прежнему пользоваться нашей оплошностью, вспоминать о нашем неловком и неумном преобразовании названий якобы китайски-звучащих в названия нелепо-звучащие. Так не следует ли исправить и эту оплошность? Хоть и посмеялись над нами пятнадцать лет, зато следующие сто пятьдесят смеяться не будут. Кстати, в Хабаровском крае этой эпидемии не было. И ничего – живут и не считают себя в большей опасности, чем приморцы.
2) КТО БЫЛ КТО В НАШЕЙ ПОСЛЕРЕВОЛЮЦИОННОЙ ИСТОРИИ Письмо в газету “Известия”, февраль 1987
В 1924 г. в Англии был сфабрикован подложный документ, направленный якобы руководству британской компартии от имени тогдашнего председателя Исполкома Коминтерна Г.Е.Зиновьева. В прессе и иной литературе того времени, а также в возникшей по поводу фальшивки дипломатической переписке документ этот назывался не иначе, как “письмо Зиновьева”.
В тридцатые годы на страницах “Краткого курса истории ВКП(б)” и другой нашей политической литературы этот документ был задним числом переименован в “письмо Коминтерна”. Под этим псевдонимом он и становился известным всё новым и новым поколениям изучающих отечественную историю.
Но вот наступила эпоха гласности и открытости, эпоха исправления закоренелых ошибочных представлений. Среди знаменосцев этой эпохи выступает и газета “Известия”. В N 41 за этот год она напечатала статью ветерана нашей публицистики Эрнста Генри, посвящённую, в частности, рассматриваемому документу. Казалось бы, вот удобный случай для раскрытия псевдонима! Но нет, автор упорно называет документ “письмом Коминтерна” даже с риском создать у читателя впечатление, что и английская печать его так тогда называла.
Всё это очень грустно. Если наши выдающиеся публицисты и лучшие наши газеты всё ещё скрывают от непосвящённых такие детские “тайны”, как “кто был кто” в нашей послереволюционной истории, то когда же мы дойдём до действительно серьёзных, действительно трудных проблем этой истории и неразрывно с ней связанной современности?
Комментарий к «Задача» («Пионерская правда», 28.09.1939, http://www.oldgazette.ru/pionerka/28091939/index1.html )
S.N.Morozoff удивился, что события XII—XIX веков автор «задачи» относит к истории СССР, которого тогда ещё не было.
Неужели, Сергей Николаевич, Вы никогда не видели наших школьных учебников истории? Как они назывались? Pазумеется, «История СССР». А как ещё можно? «История России»? Россией строго юридически была РСФСР, но никем это так не воспринималось. Всеми – вплоть до 1991 года – под Россией понималось государство, существовавшее до Октябрьской революции на территории СССР, а СССР понимался как продолжение, преемник Российской империи. ЕСЛИ с этим согласиться [1], то говорить об истории СССР начиная с Киевской Руси вполне было возможно: ведь можно рассказывать биографию женщины с момента её рождения, хотя первые пару десятков лет фамилия у неё была совсем другая. Однако слово «СССР» обязывало вспоминать и о других союзных республиках. Их и вспоминали – по чайной ложке. То есть история России – история её возникновения и расширения, поглощения ею других народов – излагалась обширно, а сами эти народы – до присоединения к России – упоминались на паре страниц.
Но главное, с чем связана эта задачка, – в другом. Возродилась и стала проповедоваться Отечественная История. До решительного сталинского переворота середины 30-х годов истории в школах не было. Было «обществоведение», политграмота, куда и некоторые исторические сведения входили. Такие, например: Александр Невский защищал на Чудском озере интересы русского торгового капитала против торгового капитала немецкого, а войну 1812 года между торговыми капиталами российским и французским русские буржуазные историки называли (ха-ха!) «отечественной». Нет, я не школьные учебники сейчас цитирую (я их не видал), а излагаю первого и виднейшего советского историка, одного из большевистских лидеров, М.Н.Покровского, чьи взгяды монопольно господствовали.
Излагаю без осуждения. Не мои это взгляды, чуждые мне, но вполне логичные с точки зрения доктрины Маркса-Энгельса-Ленина-Троцкого. Царская Россия – главный враг демократии, прогресса, просвещения, социализма, и борьба с ней – первый долг всякого просвещённого и прогрессивного европейца. И вот вдруг она стала социалистической страной и надеждой человечества. Ну и прекрасно. Теперь она хорошая, но была-то всё время плохой. Демьян Бедный, обращаясь к России, писал где-то в 20-х годах: «Себя лишь тем ты оправдала, Что миру Ленина дала» («Оправдание», опубликовано в «Правде» ко дню смерти Ленина) [2].
Но Сталин был умнее. Да и гитлеровцы, придя к власти, дали почувствовать именно НАЦИОНАЛЬНУЮ, а не только классовую угрозу для страны. И в 1934 году было издано постановление о преподавании истории в школе, специальными «Замечаниями» Сталина, Кирова и Жданова взгяды Покровского (будто это его личные взгляды!) были осуждены, появился термин «антимарксистская школка Покровского», все верные ученики этой «школки» перешли с русофобских на патриотические позиции, ну, такие, примерно, как у «буржуазных историков». [3] И видный «буржуазный историк», либерал, член кадетской партии, Евгений Тарле, «заслуженно» арестованный в конце 20-х годов, стал вскоре светилом советской «подлинно-марксистской» исторической науки.
А один из бывших учеников Покровского, Шестаков, написал учебник «История СССР. Краткий курс» для 3-4 классов. Этот-то учебник был событием тех лет, и его-то пропагандировала «Пионерская правда» в обсуждаемой нами задаче. Мне он достался в руки в первом классе, как только он в 1937 году вышел. Прочёл я его одним духом и стал таким специалистом-специалистом в отечественной истории! Ясно книжка была написана, всё по полочкам раскладывала – кто хороший, кто плохой. У меня и сейчас этот учебник есть, только не то первое издание, а последнее – 1954 года, со смертью Сталина и портретами новых руководителей – Ворошилова и Маленкова. После этого последовательный курс истории в 3-4 классах исчез, а вместо него стали излагать отдельные героические эпизоды из жизни страны. А по этой книжке я ещё своих детей в русскую историю вводил (с сокращениями и поправками). Но внучкам уже не показываю.
[1] Я-то с этим не соглашался, о чём см. РСФСР – это Россия и РСФСР – это Россия (прод.).
[2] Демьян не уловил конъюнктуры и в 1936 году, написав либретто оперы «Богатыри» с насмешкой над Ильёй Муромцем и другими. Ему здорово попало, из школьной программы знаменитого поэта выгнали (хотя в хрестоматиях отдельные стихи оставались). Но осознал, наконец, и во время войны писал уже: «Я верю в мой народ Несокрушимою тысячелетней верой.»
[3] Сам Покровский умер ещё в 1932 году, был похоронен в Кремлёвской стене (Сталин присутствовал на похоронах) и НЕ БЫЛ впоследствии удалён оттуда. Как ни странно.
Рар был Председателем ревизионной комиссии и ученым секретарем Рабочей группы по Алголу-68, активно работал в ВНТК по подготовке русского описания Алгола 68 и в межведомственных комиссиях по приему математического обеспечения. Ученый объездил половину мира: ГДР и ФРГ, Польшу и Францию, Чехословакию и США, а в нашей стране, от Владивостока до Ростова, читал лекции, участвовал в семинарах и конференциях. Как истинный полиглот, А.Ф. Рар в совершенстве владел множеством языков: это английский и Алгол-60, французский и Алгол-68, польский и Модула-2, и список этот можно продолжать очень долго.
Александр Фёдорович Рар оставил большое наследие – статьи, эссе, письма. http://alexanderrar.wordpress.com.
Источник http://rar.iis.nsk.su/
Запреты на книги Комментарий к «Книга в руках вредителей» («Правда», 16 декабря 1930, http://www.oldgazette.ru/pravda/16121930/index1.html , подборка заметок «16 декабря»)
Какая душераздирающая для меня тема! На моей памяти пик этого варварства пришёлся на мрачные 1948-1953 годы (как раз на годы моей учёбы в Томском университете). В 1948 году по всей стране был закрыт свободный доступ к библиотечным каталогам. В университете сказали: очень много там «устаревшей» литературы, так что зачем её брать. (То есть нет, каталог «неустаревшей» был, к остальным карточкам не подпускали.) Приезжаю на каникулы в Хабаровск, иду в свою любимую Краевую научную библиотеку, а там меня встречают вопросом: «Вам какую книгу надо?» Чёрт возьми, я же пришёл порыться в каталоге, посмотреть, какие там сокровища есть!Ответил «никакую!» и ушёл. На следующий год такая же попытка и с таким же результатом. Правда, по наивности думал, что это местные безобразничают.
Фонды систематически просматривались: нет ли где упоминания неподходящего имени в книжке. В кабинете марксизма-ленинизма университетской библиотеки был сборник речей на варшавском совещании коммунистических партий 1947 года, на котором был создан Коминформ, ставший потом главным орудием в борьбе с югославской компартией. Но тогда как раз югославы были первыми и лучшими из лучших. И речи их представителей Карделя и Джиласа (впоследствии порвавшего с коммунизмом) были напечатаны на первом месте. А потом разрыв! Но остальные-то речи не выбрасывать же! И в книге просто ампутировали первые страницы. На такое изуродование было ужасно смотреть. Я сказал об этом сокурсницам, но они меня даже не поняли: «Они же враги, нельзя ж их оставлять.»
А насчёт упоминаемой в статье книги со стихами о Пасхе (кажется, Майкова), которая имела 80 выдач, то, может быть, не ради этих именно стихов её читали. Бдительный же анонимный автор наткнулся глазами на эти именно строки. Мог бы наткнуться на «Весна, выставляется первая рама, И в комнату шум ворвался: И благовест ближнего храма …», или у Лермонтова «Я, Матерь Божия, ныне с молитвою», «Одну молитву чудную твержу я наизусть» и так до бесконечности.
https://alexanderrar.wordpress.com/starye-gazety/my-comments/ramzin/
Комментарий к стихотворению А.Безыменского «Мобилизация» и открытому письму «Теплотехнический институт – детище пролетарской революции» («Правда», 3.12.1930,
http://www.oldgazette.ru/pravda/03121930/index1.html )
В 1943 году появилось специальное внеочередное постановление СНК о присуждении Сталинской премии т. Рамзину. Вскоре я как-то узнал (не помню точно, откуда), что Рамзин отбыл наказание по делу Промпартии, исправился и вот заслужил.
Всё хорошо, но то, что он был ТАКИ-И-ИМ вредителем, и ТАКУ-У-Ю ненависть вызывал у пролетарского поэта А.Безыменского – этого я и предствить себе не мог.
А свой прямоточный котёл, за который т. Рамзин Сталинской премии удостоен, он как раз в том самом 1930 году разработал. В порядке вредительской деятельности, должно быть. А в 1932 году котёл внедрили в производство. Не побрезговали. В 1944 году Рамзин стал профессором Энергетического института и научным руководителем того самого Теплотехнического института, — директором которого он был до 1930 года, — который до того же года был «Теплотехническим институтом им. Кирша и Гриневецкого», но перестал носить эти имена, так как указанные лица «вдохновляли преступную деятельность контрреволюционной группы Рамзина», а стал носить гордое имя Дзержинского, ибо славные наследники первого чекиста разгромили указанную контрреволюционную группу.
Итожу. Существует Теплотехнический институт им. ДЗЕРЖИНСКОГО, гордящийся памятью своего основателя и первого директора, скончавшегося в 1948 году выдающегося советского инженера, лауреата – нет, нет, не Сталинской, что вы! – ГОСУДАРСТВЕННОЙ премии, кавалера орденов Ленина и Трудового Красного Знамени Леонида Константиновича РАМЗИНА. «Всё, как надо, всё прилично, Сказка стала на “отлично”, Всем понятна и ясна …» (Б.Заходер) А о процессе Промпартии можно только у Солженицына в «Архипелаге» прочесть, но кто же сейчас этого автора читает? Не Маринина, поди.
В комментариях к тому же материалу S.N.Morozoff привёл некую легенду о том, что Дзержинский якобы нелегально работал в Польше при Пилсудском, а потом сам же эту легенду оспорил.
Конечно же, не уезжал Дзержинский на нелегальную работу, об этом и говорить нечего, но вот откуда такая легенда взяться могла? Может быть, из того факта, что в 20-м году при вступлении советских войск в Польшу был в Белостоке создан Военно-Революционный Комитет Польши во главе с поляками Дзержинским и Мархлевским (кажется). То есть это была как бы заготовка правительства Польской Советской Социалистической Республики. Спустя 20 лет было повторено что-то подобное. Было создано Народное Правительство Финляндской Демократической Республики во главе с финном О.Куусиненом (видным деятелем Коминтерна и ВКП). Два отличия: 1) в Польше правительства ещё не было, а в Финляндии сразу правительство создали, 2) но зато в Польше с самого начала советскую цель провозгласили, а в Финляндии пока ещё «демократией» прикрывались. И два сходства: 1) поляков называли не иначе как «белополяками», финнов – «белофиннами» (подразумевалось, что есть еще и «красные» поляки и финны), 2) обе авантюры провалились.
Комментарий к номеру газеты «Борьба» за 21 января 1931 (http://www.oldgazette.ru/borba/21011931/index1.html )
Приятно было прочесть название славного дальневосточного города, где издавалась эта газета, – «Иман»! И как печально, что нет больше этого названия. В каком-то параноическом страхе перед маоистской агрессией все нерусско-звучащие города Приморского края были переименованы. Иман получил кличку «Дальнереченск». Как будто, переименовав город, можно было уменьшить угрозу нападения, а оставив название, – увеличить её!
Дух первой пятилетки отражён в номере ярко. Как печальна судьба некоего Кириенко, пострадавшего за то, что дал взаймы денег «кулаку»! Дал, должно быть, чтобы спасти соседа от высылки за неуплату налогов. Но доброте не было места в обществе социальной гармонии. (Заметка «Подкулачник с партбилетом».)
Но зато определённую ностальгию испытываешь, читая такие материалы как «За ленинскую национальную политику. Беспощадно разоблачать контрреволюционную сущность великодержавного шовинизма», «Шовиниста – под суд». Дело шло об отношении к восточным рабочим, китайцам и корейцам. Очень советую прочесть эти материалы, держа в уме нынешние общественные настроения (не забывая к тому же, что через шесть лет эти самые китайцы и корейцы были с Дальнего Востока выселены). И вот ещё судебная хроника на 4-й странице. «17 января в Хабаровске состоялся показательный суд над черносотенными антисемитами …, гнусно издевавшимися над рабочим Гинзбургом.» Один из подсудимых (б. полицейский) «как активный классовый враг» приговорён к расстрелу, двое других к полутора-двум годам со строгой изоляцией. Нет, расстрел – это чересчур, но вот увидеть Макашова на скамье подсудимых хотелось бы.
Комментарий к «Самый короткий в мире рабочий день» ...При шестидневке выходной всегда приходился на числа, кратные шести. До её введения, насколько я знаю, действовала обычная неделя с выходным в воскресенье. Вот это религиозное воскресенье больше всего и раздражало власти. Началась дискуссия на тему о том, как бы воскресенье похерить. В конце концов, возникла идея «непрерывной недели», «непрерывки». Общих выходных вообще нет, у каждого человека свой выходной. (Как сейчас в постоянно работающих предприятиях — магазины, телеграф, вокзалы.)
Как замечательно, какой удар по опиуму для народа в обоих смыслах — и в церковь все вместе не будут ходить, и водку вместе пить не будут! Стали даже имя Непрерывка девочкам давать. В каком году это было, не скажу. Можно узнать по времени появления стихотворения Маяковского «Голосую за непрерывку». Выше я несколько неточно написал «у каждого человека свой выходной». Вначале говорили: сегодня Иванов выходной, то есть выходит с работы. Не день, а человек был выходным. Это осталось в стихотворении Барто «Дом переехал»: «Дом сказал перед уходом: не толпитесь перед входом, не идите вслед за мной, я сегодня выходной.»
Чего я не знаю: возникло ли это словоупотребление при введении непрерывки, или существовало и ранее. Во всяком случае, в словаре Даля слова «выходной» ни в смысле «выходной рабочий», ни в смысле «выходной день» нет. И вообще, этот день есть всё же официально «день отдыха», «нерабочий день». Эта система просуществовала до июня 1940 года, когда был издан знаменитый «драконовский» указ (у меня в семье его так называли; может быть, потому, что в гимназии учились и с древней историей были знакомы).
Указ этот восстановил неделю с воскресеньем (о борьбе с Богом как-то позабыли), отменил великое завоевание Октября – семичасовой рабочий день, ввёл крепостное право на производстве и уголовное наказание за прогулы и опоздания. Мотивировка – подготовка к войне. С кем воевать будем, не говорилось. Не с вечным же другом – Германией? Неясно, неясно. (Но с точки зрения Резуна-Суворова, всё ясно.) При Хрущёве сократили время работы в субботу, несколько увеличив его в остальные дни. Недельное количество рабочих часов не изменилось. При Брежневе днём отдыха стала и суббота. «Говорят, что на неделе будет новый выходной, чтоб в семье не проглядели, как растёт сынок родной», – разучивала моя дочь-второклассница. На селе же всё время действовала обычная христианская неделя с воскресеньем. Её не решились трогать.
Комментарий к «В Президиуме Верховного Совета СССР» («Известия», 27.12.1947, http://www.oldgazette.ru/izvestie/24121947/index1.html )
1) Вначале о нерабочих днях на заре советской власти. Вот какой список нерабочих дней выписал я когда-то из сборника первых советских декретов:
1 января – Новый год, 6 января – Крещение,27 февраля – Годовщина революции,25 марта – Благовещение,1 мая – Праздник труда,15 августа – Успение Богородицы
14 сентября – Воздвижение,25-26 декабря – Рождество
Кроме того: пятница и суббота Страстной недели -понедельник и вторник Пасхальной недели -Вознесение (40-й день после Пасхи) -Второй день Троицы (51-й день после Пасхи)
Заметим, что на новый стиль ещё не перешли. И церковь от государства ещё не отделили, так что все праздники, кроме двух революционных и Нового Года, – православные. Но и «День революции» какой-то непривычный – в честь февральской революции. Однако несколько лет его праздновали, есть об этом смутные воспоминания в литературе. Потом постарались забыть и не вспоминать. Зато первую годовщину «октябрьских беспорядков» (так одна старушка их называла и в 70-е годы) отметили с шумом. И до сих пор продолжают. Появился ещё праздник 18 марта – день Парижской коммуны. Тоже, должно быть, был нерабочим, но это я неавторитетно.
Было ещё 22 января. До 1924 года в этот день отмечалась годовщина «кровавого воскресенья» (9 января по старому стилю). Не знаю, был ли этот день нерабочим. А в 1924 как раз 21-го умер Ленин. И 22-е стало двойным траурным, нерабочим днём. После смерти Сталина его верные ученики и продолжатели дела стали изничтожать культ своего недавнего бога. Стали думать: а что с днём 5 марта делать, ведь отмечать народ будет? И прекрасная мысль пришла в их светлые головы: а не отмечать дни смерти, отмечать дни рождения. Как-нибудь с 5 марта 54-го перекантуемся, 20 апреля отметим, а к декабрю о Сталине вообще вспоминать не будем.
И громко заявили (статья в «Правде», кажется, так называлась): «Ленинизм – вечно живое учение». Раз вечно живое, то и о смерти лучше не вспоминать. А как всё же с первой годовщиной смерти Сталина обошлось? Кто-нибудь о нём вспомнил? Будете смеяться: вспомнил «Новый мир» Твардовского, вспомнил Валентин Овечкин. В мартовском номере была очередная часть поэмы «За далью даль» и очередная глава «Районных будней» (или их продолжения). И в обоих произведениях – о смерти Сталина. Верные-то сталинцы сразу примолкли, как инструктаж получили. Впрочем, я опять неавторитетно – может, и другие журналы откликнулись, я-то их не читал.
Теперь о днях принятия конституций. Про конституцию 1924 года ничего определённого сказать не могу. Сталинская конституция была принята 5 декабря 1936 года; это был нерабочий день, но какой-то неубедительный. Особенно уже без Сталина. Люди просто нетвёрдо помнили, что этот день нерабочий. За год успевали забыть, а потом спрашивали друг друга: «А пятого работаем?» В 1977 году праздничным Днём конституции стало 7 октября и тоже без всякого энтузиазма этот день проходил…
Приступим к Новому году. Личных воспоминаний до 36-го года и первых «законных» ёлок у меня нет. Но вот роман Бруно Ясенского «Заговор равнодушных» начинается с того, что заводские комсомольцы празднуют Новый 1935 Год. Ночью происходят разные события, а утром директору завода докладывают, кто из рабочих и служащих опоздал из-за встречи. Потом, как правильно отмечено, стали ежегодно правительственным постановлением переносить ближайший выходной на 1 января. В декабре 1941 года подходит новый год, а постановления всё нет.
В воскресенье 28-го утром радио сообщает: Нерабочий день перенесён на 1 января, сегодня день рабочий. (В Хабаровске время отличается от московского на 7 часов, москвичей успели пораньше предупредить.) Понятно, время военное, не успели спохватиться, не до того было. Как видим, 1 января было де-факто праздничным днём и лишать праздничного статуса 9 мая ради введения официального новогоднего праздника ОСОБОЙ необходимости не было. Мне кажется, что целился Сталин всё же на день победы. Конечно, не по причине, изложенной Резуном, а по другой, более глобальной. Но это требует более обстоятельного разговора и изложения моих личных оценок, которые в письменном виде я ещё никогда не представлял.
Вся умело, и даже гениально, организованная Сталиным система пропаганды (по сути зомбирования) была направлена на воспитание людей в духе оптимизма, в духе движения вперёд, всё к новым и новым победам. Победа в Великой войне была, конечно, славным делом, достойной похвал (особенно по адресу главнокомандующего), но зацикливаться на этом не хотелось. И не хотелось особенно напоминать про разрушения на оккупированных территориях. А особенно про судьбы изувеченных на войне. О чём писала, о чём трещала наша пресса?
Когда я, десятилетия спустя, обратился памятью к тем временам, я не мог вспомнить газетного шуму про восстановление разрушенной части страны. Правда, заглянув как-то в старые газеты, увидел, что об этом писалось и систематически. Но в какой форме? Рапорты любимому вождю от обкомов о восстановлении очередных заводов и т.д. Но такие рапорты ТОГДА проходили мимо внимания. Как-то это считалось само собой разумеющимся. Война кончилась, всё должно быть хорошо. А о чём же говорили газеты, в ярком, захватывающем виде? Не о восстановлении старого, что уже было, а о гидростанциях на Волге, о высотных зданиях в Москве (столь обезобразивших столицу – моё мнение, извините), о новых метростанциях в той же Москве (с жутким перебором по части кондитерских украшений по сравнению с пристойно-красивыми довоенными – опять же моё мнение).
Может быть, это только у меня такое выборочное воспоминание? Может быть. Но я делился этими моими впечатлениями с некоторыми своими сверстниками, и они сразу же соглашались со мной. А о чём свидетельствует история с романом Симонова «Дым отечества»? Идею романа можно выразить в двух словах: «у нас столько разрушений, а американцы-гады радуются». Вот привлечение внимания к первой части этого диптиха и было, думаю я, НАСТОЯЩЕЙ причиной сталинского гнева. И, может быть, вторая часть фильма «Большая жизнь» (о восстановлении Донбасса) из-за этого же была ошельмована? А что мы, горожане (особенно молодые и глупые, как я), знали о положении в деревне? С одной стороны, «Кубанские казаки» и «Кавалер Золотой Звезды». Успехи, успехи, изобилие. С другой, люди, бывавшие в деревне, шёпотом говорили: развал, полный развал. Это противоречие раздирало душу.
Но сейчас-то я с удивлением думаю об этих моих терзаниях. А почему за столь короткий срок всё должно было прийти в норму? После такой-то войны! После того, как столько мужиков выбито на этой войне! Чему ж я тогда удивлялся? Почему сомнения в мудрости партии и правительства подспудно возникали? А вот именно потому, что трудности замалчивались, а победные крики раздавались. Тут я спорю со своей собственной фразой о гениальности сталинской пропаганды. Ожидание обязательных, на блюдечке принесённых, успехах, сопоставляемое с реальной жизнью, оборачивалось другой стороной, било по творцам радостных картинок. Теперь о фронтовиках, об инвалидах, безногих, безруких, просивших милостыню на улицах.
Ведь их было страшно много! Страшным издевательством кажутся мне сейчас слова песни (Фатьянова, кажется): «Мы тебе хороший дом построим, И дощечку прикрепим к окну: Здесь живёт семья российского героя, Грудью защитившего страну.» Если б таких героев было всего пара тысяч, то могли бы каждому дом построить, а если их были миллионы? Ну и как при всех таких обстоятельствах привлекать внимание к дню победы? Приглушивали, приглушивали в послевоенное время военную тематику. (Не глушили, приглушивали, стараюсь быть точным в формулировке.) Тем более, новые враги появились (недавние друзья – Америка, Черчилль, де Голль, Тито), к ним ненависть надо возбуждать. Новые песни придумала жизнь, одним словом. Но вот пришли брежневские годы, и о Войне вспомнили с новой силой. А что, фронтовиков-то осталось не так много. Можно о них позаботиться. И материально, и особенно морально. И тут о Дне Победы вспомнили, сделали его одним из главных праздников. Правильно, конечно. Всё естественно, всё по жизни.
Дополнение Выше я писал, что не знаю, был ли день Парижской Коммуны нерабочим. Впоследствие наткнулся на письмо Литвинова послу в Германии Крестинскому (один из первых членов Политбюро, кончил жизнь вместе с Бухариным) от 19 марта 1927 года. «Новое предложение Швейцарии не могло быть обсуждено инстанцией в четверг.» («Инстанция» – сокращение от «высшая инстанция», то есть Политбюро. Оно всегда по четвергам заседало, как утверждает Волкогонов в своей книге о Ленине. Четверг приходился на 17 марта. Продолжаю цитату.) «Из-за вчерашнего праздника оно не обсуждалось ещё и в коллегии наркомата.» Выходит, 18 марта было днём нерабочим по крайней мере в 27-ом году. Ух, сколько праздников, как весело было!
Сентябрь 1992 [1] Я прочёл Вашу книгу “1937-ой”. В 1937 году мне было 8 лет, но я хорошо помню, что писали газеты, о чём говорили взрослые, помню и аресты соседей по дому. Верили ли люди в виновность пострадавших? В виновность Бухарина, конечно, верили. В виновность соседей, конечно, нет. Помню слова старухи-соседки: “Теперь время такое – ночь прошла, и слава Богу!” Хочу сопоставить со своими воспоминаниями кое-что из Вашей книги.
1) О попытке самоубийства Иванова узнал впервые, но хорошо помню пропагандистскую кампанию вокруг т.н. “Письма тов. Иванова и ответа тов. Сталина”. Шуму было не меньше, чем вокруг подвига папанинцев. “Письмо и ответ” были изданы массовой брошюрой, газеты и радио не уставали об этом говорить. Ведь как же! Сталин заступился за рядового партработника, осмелившегося высказать своё мнение! Сталин осудил аракчеевщину в партпросвещении! (Впоследствии он графа Аракчеева помянет всуе ещё раз, когда будет упразднять марризм в языкознании.)
Но самое главное – содержание спора Иванова с его партийными коллегами. Иванов высказал (вроде бы “попахивающую троцкизмом”) мысль, что социализм в нашей стране не гарантирован, пока есть капиталистическое окружение. Вот за это-то “окружение” Сталин и оценил письмо Иванова. И лейтмотивом всей кампании стало высказывание Сталина (в его “Ответе”) о том, что пока есть окружение, “надо держать весь наш народ в состоянии постоянной мобилизационной готовности, чтобы никакие случайности и никакие «фокусы» наших внешних врагов не застали нас врасплох”. После чего следовали очередные призывы к бдительности и всё этому году свойственное.
А о том, что письмо писалось как предсмертное, речи не было. Помню ещё, как по поводу этой шумихи мой ныне покойный дядя сказал: “Наверно, никакого Иванова с письмом и нет. Сами это письмо придумали, чтобы нужные мысли высказать.” Оказывается, всё же был Иванов с письмом![2]
2) Вы совершенно правы, когда говорите: “Аккуратность, с какой убирали Ежова, свидетельствовала о том, что Сталин опасался вызвать слишком большой общественный интерес к вопросам деятельности НКВД. … Гласное осуждение Ежова … могло поставить под сомнение всю большую чистку, а этого Сталин как раз и не хотел.” Но вот о том, как технически была достигнута эта “аккуратность”, я нигде не читал – ни у Вас, ни у Конквеста. А ведь это был своего рода маленький шедевр, приведший меня в то время в восторг.
Чтобы убрать Ежова с поста наркома водного транспорта, надо было Калинину издать указ, а потом ещё и утвердить этот указ на очередной сессии Верховного Совета. Сделали по-другому. Издали три указа: а) разделить наркомат водного транспорта на наркомат морского флота и наркомат речного флота; б) назначить наркомом речного флота т. Шашкова (фамилию мне теперь удалось восстановить по энциклопедии); в) назначить наркомом морского флота т. … (а эту фамилию подручными средствами восстановить не удалось)[3]. Рутинная вещь, преобразование наркоматов, а о Ежове ни слова. Может быть, направляя Ежова по совместительству на водный транспорт, Сталин ещё в начале 1938 г. наметил всю эту комбинацию и подобрал такой наркомат, которому всё равно делиться. Но могло быть и обратное – разделили наркомат лишь для того, чтобы убрать одного человека. Оба варианта правдоподобны.
3) Доклад Жданова на 18-ом съезде произвёл впечатление и был воспринят как конец кошмара. Помню рисунок в “Крокодиле”, как я теперь понимаю, исключительно смелый, но тогда воспринятый мною как “лежащий в струе”. На рисунке огорчённый муж говорит жене: “Подал я заявление на Иванова, а оказывается, у Петрова квартира больше.” Но дело-то в том, что о захвате “освободившихся” квартир в докладе Жданова не говорилось. Говорилось о нехороших партийных органах, исключавших из партии хороших людей и передававших дела на них в НКВД. А в НКВД во всех без исключения случаях разбирались и освобождали невинных от ответственности. Такое разделение труда.
Любопытно, что был тогда в народе слух о якобы имевшем место закрытом заседании съезда, на котором всю правду о ежовских бесчинствах рассказали. Вот такое пророчество было за 17 лет до исторического закрытого заседания 20-ого съезда.
Александр Фёдорович Рар,н.с. ИСИ СО РАН, Новосибирск, в 1937 – ученик 1-го класса, Хабаровск
[1] О.В.Хлевнюк – автор книги “1937-ой: Сталин, НКВД и советское общество”.
[2] Я смешал друг с другом двух Ивановых. Иванов, который сделал попытку самоубийства, и Иванов, который писал Сталину, – разные лица, и происходили эти события в разные годы: 1937 и 1938. Но сюжеты несколько похожи: каждого из Ивановых обвиняют в троцкизме, но оба оказываются оправданными. И ещё в одном я ошибся: Сталин приплёл к делу не графа Аракчеева, а унтера Пришибеева, совершенно безобидное существо на фоне того, что при Сталине в стране делалось.
[3] Наркомами стали З.А.Шашков и С.С.Дукельский.
https://alexanderrar.wordpress.com/dlya_pechati/year1987/
...перехожу к дальневосточным (родным для меня) делам и собираюсь коснуться темы, никогда, кажется, не упоминавшейся в печати. В 1972 г. были переименованы сразу многие населённые пункты Приморского края. Это было сделано украдкой, без опубликования в центральной печати. На картах, конечно, были внесены изменения, но ведь не смотрят же люди специально на карты, чтобы узнать, не изменилось ли что-нибудь вдруг. Я узнал об этом несколько лет спустя, совершенно случайно. И другие мои земляки, которым я здесь, в Сибири и других западных краях, рассказывал о случившемся, тоже не знали об этом и тоже были потрясены и возмущены. Представьте себе человека, проведшего детство на Дальнем Востоке, человека, для которого родными и близкими были названия таких городов, как Иман, Тетюхе, Сучан. И вот он узнаёт, что этих слов больше нет, а есть безликие Дальнереченск, Дальнегорск, Партизанск.
Действительно, Сучан был центром партизанского движения во время японской интервенции. Сучанские партизаны прославили в борьбе себя и свой шахтёрский Сучанский край. А как теперь выразить эту же мысль? “Партизанские партизаны прославили Партизанский край”? Вдруг кто-нибудь решил бы “увековечить” память о героической обороне Севастополя и заодно искоренить его нерусское имя, переименовав этот город, скажем, в Героическо-Оборонск. “Какое кощунство!” – воскликнет каждый. Но разве не совершено подобное над маленьким и далёким, но славным Сучаном с его тоже якобы “нерусским” именем. Чтобы бояться иноязычных географических названий, надо не знать даже азов топонимики.
Самая московская из московских улиц носит чудом уцелевшее название тюркского происхождения – “Арбат”; историческое ядро Пруссии – Брандербург – был когда-то славянским Бранибором; сама Пруссия унаследовала своё имя от уничтоженного немецкими крестоносцами литовского племени пруссов; зато Франция обязана своим именем германскому племени франков. “Но ведь, – говорят мне, – маоистский Китай имел к нам в то время территориальные притязания. Надо было лишить его такого довода, как китайски-звучащие названия.” Вот этот-то “мотив” и есть самое нелепое, самое позорное во всём этом деле. Земли, относящиеся сейчас к Приморскому краю, – неоспоримая часть России в силу Пекинского договора 1860 г., а наши дальневосточные города никогда и не были китайскими. Эти города были построены русскими переселенцами, а названия некоторым из них строители дали по местным рекам, горам и т.д. (как Москву в своё время назвали по реке Москве, Царицын – по реке Царице), не предвидя, какими перестраховщиками окажутся их внуки, и не вникая поэтому в происхождение названий этих рек и гор – китайские ли они, корейские или удэгейские.
Таким образом, переименованными оказались не иноземные города, отошедшие к нам в результате войн (как Кёнигсберг), а города, построенные на русской земле, окрещённые и сотню лет обитаемые русскими. Так зачем же нам – говоря словами С.П.Залыгина – эти отречения? Зачем понадобилось судорожно стирать привычные названия и вписывать на их место поспешно придуманные новые? Неужели кто-то серьёзно надеялся с помощью такого нехитрого маскарада заставить маоистов отказаться от своих притязаний? Наоборот, этот маскарад прибавил им доводов. Они получили возможность сказать: “Вот видите, русские сами признали нашу правоту. Они сами испугались китайского звучания этих имён и, дабы сокрыть следы своего захвата, заменили их на другие.
На воре – говорит их же пословица – шапка горит.” Увы, мы действительно схватились за шапку, но в отличие от сказочного героя схватились, не будучи виновными. Говоря юридическим языком, мы совершили самооговор: не имея вины, своим поведением дали основания себя подозревать. Я не знаю, сохранились ли в нынешнем, послемаоистском Китае активные “притязатели”. Но если сохранились или если возникнут снова, хоть через 50, хоть через 150 лет, они будут по-прежнему пользоваться нашей оплошностью, вспоминать о нашем неловком и неумном преобразовании названий якобы китайски-звучащих в названия нелепо-звучащие. Так не следует ли исправить и эту оплошность? Хоть и посмеялись над нами пятнадцать лет, зато следующие сто пятьдесят смеяться не будут. Кстати, в Хабаровском крае этой эпидемии не было. И ничего – живут и не считают себя в большей опасности, чем приморцы.
2) КТО БЫЛ КТО В НАШЕЙ ПОСЛЕРЕВОЛЮЦИОННОЙ ИСТОРИИ Письмо в газету “Известия”, февраль 1987
В 1924 г. в Англии был сфабрикован подложный документ, направленный якобы руководству британской компартии от имени тогдашнего председателя Исполкома Коминтерна Г.Е.Зиновьева. В прессе и иной литературе того времени, а также в возникшей по поводу фальшивки дипломатической переписке документ этот назывался не иначе, как “письмо Зиновьева”.
В тридцатые годы на страницах “Краткого курса истории ВКП(б)” и другой нашей политической литературы этот документ был задним числом переименован в “письмо Коминтерна”. Под этим псевдонимом он и становился известным всё новым и новым поколениям изучающих отечественную историю.
Но вот наступила эпоха гласности и открытости, эпоха исправления закоренелых ошибочных представлений. Среди знаменосцев этой эпохи выступает и газета “Известия”. В N 41 за этот год она напечатала статью ветерана нашей публицистики Эрнста Генри, посвящённую, в частности, рассматриваемому документу. Казалось бы, вот удобный случай для раскрытия псевдонима! Но нет, автор упорно называет документ “письмом Коминтерна” даже с риском создать у читателя впечатление, что и английская печать его так тогда называла.
Всё это очень грустно. Если наши выдающиеся публицисты и лучшие наши газеты всё ещё скрывают от непосвящённых такие детские “тайны”, как “кто был кто” в нашей послереволюционной истории, то когда же мы дойдём до действительно серьёзных, действительно трудных проблем этой истории и неразрывно с ней связанной современности?
Комментарий к «Задача» («Пионерская правда», 28.09.1939, http://www.oldgazette.ru/pionerka/28091939/index1.html )
S.N.Morozoff удивился, что события XII—XIX веков автор «задачи» относит к истории СССР, которого тогда ещё не было.
Неужели, Сергей Николаевич, Вы никогда не видели наших школьных учебников истории? Как они назывались? Pазумеется, «История СССР». А как ещё можно? «История России»? Россией строго юридически была РСФСР, но никем это так не воспринималось. Всеми – вплоть до 1991 года – под Россией понималось государство, существовавшее до Октябрьской революции на территории СССР, а СССР понимался как продолжение, преемник Российской империи. ЕСЛИ с этим согласиться [1], то говорить об истории СССР начиная с Киевской Руси вполне было возможно: ведь можно рассказывать биографию женщины с момента её рождения, хотя первые пару десятков лет фамилия у неё была совсем другая. Однако слово «СССР» обязывало вспоминать и о других союзных республиках. Их и вспоминали – по чайной ложке. То есть история России – история её возникновения и расширения, поглощения ею других народов – излагалась обширно, а сами эти народы – до присоединения к России – упоминались на паре страниц.
Но главное, с чем связана эта задачка, – в другом. Возродилась и стала проповедоваться Отечественная История. До решительного сталинского переворота середины 30-х годов истории в школах не было. Было «обществоведение», политграмота, куда и некоторые исторические сведения входили. Такие, например: Александр Невский защищал на Чудском озере интересы русского торгового капитала против торгового капитала немецкого, а войну 1812 года между торговыми капиталами российским и французским русские буржуазные историки называли (ха-ха!) «отечественной». Нет, я не школьные учебники сейчас цитирую (я их не видал), а излагаю первого и виднейшего советского историка, одного из большевистских лидеров, М.Н.Покровского, чьи взгяды монопольно господствовали.
Излагаю без осуждения. Не мои это взгляды, чуждые мне, но вполне логичные с точки зрения доктрины Маркса-Энгельса-Ленина-Троцкого. Царская Россия – главный враг демократии, прогресса, просвещения, социализма, и борьба с ней – первый долг всякого просвещённого и прогрессивного европейца. И вот вдруг она стала социалистической страной и надеждой человечества. Ну и прекрасно. Теперь она хорошая, но была-то всё время плохой. Демьян Бедный, обращаясь к России, писал где-то в 20-х годах: «Себя лишь тем ты оправдала, Что миру Ленина дала» («Оправдание», опубликовано в «Правде» ко дню смерти Ленина) [2].
Но Сталин был умнее. Да и гитлеровцы, придя к власти, дали почувствовать именно НАЦИОНАЛЬНУЮ, а не только классовую угрозу для страны. И в 1934 году было издано постановление о преподавании истории в школе, специальными «Замечаниями» Сталина, Кирова и Жданова взгяды Покровского (будто это его личные взгляды!) были осуждены, появился термин «антимарксистская школка Покровского», все верные ученики этой «школки» перешли с русофобских на патриотические позиции, ну, такие, примерно, как у «буржуазных историков». [3] И видный «буржуазный историк», либерал, член кадетской партии, Евгений Тарле, «заслуженно» арестованный в конце 20-х годов, стал вскоре светилом советской «подлинно-марксистской» исторической науки.
А один из бывших учеников Покровского, Шестаков, написал учебник «История СССР. Краткий курс» для 3-4 классов. Этот-то учебник был событием тех лет, и его-то пропагандировала «Пионерская правда» в обсуждаемой нами задаче. Мне он достался в руки в первом классе, как только он в 1937 году вышел. Прочёл я его одним духом и стал таким специалистом-специалистом в отечественной истории! Ясно книжка была написана, всё по полочкам раскладывала – кто хороший, кто плохой. У меня и сейчас этот учебник есть, только не то первое издание, а последнее – 1954 года, со смертью Сталина и портретами новых руководителей – Ворошилова и Маленкова. После этого последовательный курс истории в 3-4 классах исчез, а вместо него стали излагать отдельные героические эпизоды из жизни страны. А по этой книжке я ещё своих детей в русскую историю вводил (с сокращениями и поправками). Но внучкам уже не показываю.
[1] Я-то с этим не соглашался, о чём см. РСФСР – это Россия и РСФСР – это Россия (прод.).
[2] Демьян не уловил конъюнктуры и в 1936 году, написав либретто оперы «Богатыри» с насмешкой над Ильёй Муромцем и другими. Ему здорово попало, из школьной программы знаменитого поэта выгнали (хотя в хрестоматиях отдельные стихи оставались). Но осознал, наконец, и во время войны писал уже: «Я верю в мой народ Несокрушимою тысячелетней верой.»
[3] Сам Покровский умер ещё в 1932 году, был похоронен в Кремлёвской стене (Сталин присутствовал на похоронах) и НЕ БЫЛ впоследствии удалён оттуда. Как ни странно.