Блоги |
Невиданная победа гуманизма
Решил освежить в памяти сцену, где выбирают, что эвакуировать с гибнущей планеты:
" — Мы все знаем, что такое Радуга, — начал Ламондуа. — Радуга — это планета, колонизированная наукой и предназначенная для проведения физических экспериментов. Результата этих экспериментов ждет все человечество. Каждый, кто приезжает на Радугу и живет здесь, знает, куда он приехал и где он живет. <...> Разговоры на моральные темы всегда очень трудны и неприятны. И слишком часто разуму и логике мешает в этих разговорах наше чисто эмоциональное "хочу" и "не хочу", "нравится" и "не нравится". Но существует объективный закон, движущий человеческое общество." <бла-бла-бла, бла-бла-бла>.
" Горбовский видел сотни лиц, молодых и старых, мужских и женских, и все они казались сейчас ему одинаковыми, необыкновенно похожими на лицо Ламондуа. Он отчетливо представлял себе, что они думают. <...> Очень жалко труда. Очень жалко, невыносимо жалко детей. Даже не то чтобы жалко — здесь много людей, которые к детям равнодушны, но кажется подлым думать о чем-нибудь другом. И надо решать. Ох, до чего же это трудно — решать! Надо выбрать и сказать вслух, громко, что ты выбрал. И тем самым взять на себя гигантскую ответственность, совершенно непривычную по тяжести ответственность перед самим собой, чтобы оставшиеся три часа жизни чувствовать себя человеком, не корчиться от непереносимого стыда и не тратить последний вздох на выкрик "Дурак! Подлец!", обращенный к самому себе".
" — Видите ли, — проникновенно сказал Горбовский в мегафон, — боюсь, что здесь какое-то недоразумение. Товарищ Ламондуа предлагает вам решать. Но понимаете ли, решать, собственно, нечего. Все уже решено. Ясли и матери с новорожденными уже на звездолете. (Толпа шумно вздохнула). Остальные ребятишки грузятся сейчас. Я думаю, все поместятся. Даже не думаю, уверен. Вы уж простите меня, но я решил самостоятельно. У меня есть на это право. У меня есть даже право решительно пресекать все попытки помешать мне выполнить это решение".
"Они смотрели на тающую толпу, на оживившиеся лица, сразу ставшие очень разными, и Горбовский пробормотал со вздохом:
— Забавно, однако. Вот мы совершенствуемся, совершенствуемся, становимся лучше, умнее, добрее, а до чего все-таки приятно, когда кто-нибудь принимает за тебя решение…"
"Гигантская ответственность", "непривычная по тяжести ответственность" — выбрать, надо ли спасать детей, или все-таки научные материалы. Это же так неочевидно, да? Детей "жалко", но и труда "жалко". И еще: не думать о детях "кажется подлым". "Кажется"! И никому из товарищей коммунаров не пришло в голову подумать: да как мы оказались в такой ситуации, когда надо выбирать, спасать детей или нет?
А это все потому, что у них нет априорной этики — причем уже далеко не первое поколение. Поэтому любой выбор приходится делать вот так: по наитию, неуверенно и с тяжелыми колебаниями. А лучше, чтобы выбрал кто-то другой. И у Горбовского нет априорной этики, но ему легче: он человек посторонний, звездолетчик — он не вложил всю жизнь в исследования на этой злополучной планете. И у авторов нет априорной этики — есть, скорее, апология "гигантской ответственности": мол, в этом-то и состоит достоинство человека — самому героически решать, что подло, а что не подло.
И само собой понятно, кто и как организовал колонизацию планеты, над которой висит дамоклов меч "Волны". Кто рисковал детьми, которых теперь героически, жертвуя собой, вынужден спасать капитан Горбовский. Вот эти "берущие на себя ответственность" и организовали. Ведь "Человечество должно познавать. Это самое главное для нас — борьба знания против незнания", — а ради самого главного, конечно, приходится рисковать — в том числе, и чужими жизнями.
" — Мы все знаем, что такое Радуга, — начал Ламондуа. — Радуга — это планета, колонизированная наукой и предназначенная для проведения физических экспериментов. Результата этих экспериментов ждет все человечество. Каждый, кто приезжает на Радугу и живет здесь, знает, куда он приехал и где он живет. <...> Разговоры на моральные темы всегда очень трудны и неприятны. И слишком часто разуму и логике мешает в этих разговорах наше чисто эмоциональное "хочу" и "не хочу", "нравится" и "не нравится". Но существует объективный закон, движущий человеческое общество." <бла-бла-бла, бла-бла-бла>.
" Горбовский видел сотни лиц, молодых и старых, мужских и женских, и все они казались сейчас ему одинаковыми, необыкновенно похожими на лицо Ламондуа. Он отчетливо представлял себе, что они думают. <...> Очень жалко труда. Очень жалко, невыносимо жалко детей. Даже не то чтобы жалко — здесь много людей, которые к детям равнодушны, но кажется подлым думать о чем-нибудь другом. И надо решать. Ох, до чего же это трудно — решать! Надо выбрать и сказать вслух, громко, что ты выбрал. И тем самым взять на себя гигантскую ответственность, совершенно непривычную по тяжести ответственность перед самим собой, чтобы оставшиеся три часа жизни чувствовать себя человеком, не корчиться от непереносимого стыда и не тратить последний вздох на выкрик "Дурак! Подлец!", обращенный к самому себе".
" — Видите ли, — проникновенно сказал Горбовский в мегафон, — боюсь, что здесь какое-то недоразумение. Товарищ Ламондуа предлагает вам решать. Но понимаете ли, решать, собственно, нечего. Все уже решено. Ясли и матери с новорожденными уже на звездолете. (Толпа шумно вздохнула). Остальные ребятишки грузятся сейчас. Я думаю, все поместятся. Даже не думаю, уверен. Вы уж простите меня, но я решил самостоятельно. У меня есть на это право. У меня есть даже право решительно пресекать все попытки помешать мне выполнить это решение".
"Они смотрели на тающую толпу, на оживившиеся лица, сразу ставшие очень разными, и Горбовский пробормотал со вздохом:
— Забавно, однако. Вот мы совершенствуемся, совершенствуемся, становимся лучше, умнее, добрее, а до чего все-таки приятно, когда кто-нибудь принимает за тебя решение…"
"Гигантская ответственность", "непривычная по тяжести ответственность" — выбрать, надо ли спасать детей, или все-таки научные материалы. Это же так неочевидно, да? Детей "жалко", но и труда "жалко". И еще: не думать о детях "кажется подлым". "Кажется"! И никому из товарищей коммунаров не пришло в голову подумать: да как мы оказались в такой ситуации, когда надо выбирать, спасать детей или нет?
А это все потому, что у них нет априорной этики — причем уже далеко не первое поколение. Поэтому любой выбор приходится делать вот так: по наитию, неуверенно и с тяжелыми колебаниями. А лучше, чтобы выбрал кто-то другой. И у Горбовского нет априорной этики, но ему легче: он человек посторонний, звездолетчик — он не вложил всю жизнь в исследования на этой злополучной планете. И у авторов нет априорной этики — есть, скорее, апология "гигантской ответственности": мол, в этом-то и состоит достоинство человека — самому героически решать, что подло, а что не подло.
И само собой понятно, кто и как организовал колонизацию планеты, над которой висит дамоклов меч "Волны". Кто рисковал детьми, которых теперь героически, жертвуя собой, вынужден спасать капитан Горбовский. Вот эти "берущие на себя ответственность" и организовали. Ведь "Человечество должно познавать. Это самое главное для нас — борьба знания против незнания", — а ради самого главного, конечно, приходится рисковать — в том числе, и чужими жизнями.