Блоги |
38': Два сапога два
Поскольку генератор случайных чисел ошибаться не умеет, вчера он предложил мне посмотреть фильм Седрика Клапиша "Un air de famille" (в русском прокате "Семейная атмосфера", что верно не вполне), напоминая годовщину смерти исполнителя одной из главных ролей и сценариста Жана-Пьера Бакри и предлагая найти цитаты из "Осенней сонаты" Бергмана, которую сам и заставил меня смотреть позавчера.
Несмотря на комедийный фон первого фильма и нарочито трагический тон второго, у них, конечно, есть сходные, родственные черты. Оба, например, сняты театрально и камерно, с редкими и недалёкими прогулками на воздух (Клапиш снимал уже поставленную пьесу). В обоих основным событием является приезд пожилой мамы, что задаёт тему семейного выяснения отношений и уводит от торжественно-праздничной атмосферы в полный раздрай. В одном из фильмов на кресле лежит обездвиженная параличом старая собака, в другом антисимметричную роль играет парализованная дочь пожилой гостьи. Первая прекрасно справляется с сюжетом, сцены со второй бессмысленно утяжеляют и без того грузный и унылый фильм.
Бергман режет глубоко, суёт руки в брюшину до локтей и не позволяет себе шуток; театральность постановки не мешает продуманной, жёстко стилизованной кинематографии. Улльман играет непостижимо, а пожилую Ингрид Бергман я даже не узнал (я помню её как гений красоты из Stromboli (1950) и Viaggio in Italia (1954)), всё приглядывался к глазам и всю игру упустил.
Клапиш посмеивается и доводит персонажей до сурового цугундера, все играют хорошо, и снято красиво, пёстро, жизнерадостно. Призрак идиотического французского киноюмора не покидает сцены. Здесь не пригород Осло и "мне было слышно, как тикают часы в трёх комнатах", а северное банльё и "кончай орать, весь дом перебудил".
Хорошо смотреть одно за другим или параллельно.
Перед тем, как ко мне явился приятель с фильмом Кристофа Онорэ по одноимённому роману Батайя "Моя мать" ("мне надо для рисёрча"), ГСЧ посоветовал подготовиться к перверзиям Изабель Юппер фильмом Шрётера "2", где она играет двух сестёр, хотя, как и следовало ожидать от отца "новой немецкой эстетики", это не совсем ясно.
Фильмы нескольких отцов "новой немецкой эстетики" задают меня вопросом, в чём же она состоит, и достаточно ли этого состояния для того, чтобы называть его "эстетикой". Дедушка Брехт плюнул бы мне в харю, не обернувшись в мою сторону, но раньше я наивно предполагал, что несовпадения в дубляже, топорный истерический монтаж и компенсация игры позами при неистребимой работоспособности и неутомимости – верные отличительные признаки, суть которых от меня скрыта (либо же верные отличительные признаки скрыты от меня этими явлениями), но вот у Шрётера играют звёзды уровня Юппер, дубляж и монтаж в порядке, бюджет три миллиона, а все удовольствия любителей этой системы (я предполагаю) и их жертв здесь как здесь: женщины сбегают и возбегают по широким лестницам в сторону неподвижных камер и наоборот, матросики мочатся и дрочат, закадр играет (и поёт) оперные арии, переодеванцы хохочут и делают жесты смертельной глубины. Бюлль Ожье в отдалённо материнской роли держит солдатика за писю.
Однако заканчивается всё хорошо: сердечной песней известного австрийского исполнителя Людвига Хирша "Приди, большая чёрная птица!.." (в исполнении отличного Тима Фишера, добросовестно имитирующего австрийский акцент), и если бы у меня диван был без ящика для белья, я бы под него залез to cry myself to sleep. Говорят, что в конце семидесятых австрийское радио не передавало эту песню после десяти вечера, опасаясь волны самоубийств. Caveat user.
Специалисты по актёрской игре наверняка знают, почему И. Юппер самоопределилась как персонаж порочный и членовредительский. Если меня усадить на скамеечку у парадного в зимней хустынке, я тоже пойму и скажу, вот это в ней есть что-то такое, не хватает ей, когда просто с теплом человеческим, глаза такие ледяные. А так я просто получаю удовольствие от фильмов, обильных извращениями, особенно, если это как-то обусловлено сюжетом (или наоборот). Из них многий процент содержит И. Юппер. Мой друг-исследователь пояснить не может ("как женщина она меня не интересует").
В фильме Онорэ она играет возвышенно-похабную мать набожного молодого человека приятной наружности, который возбуждает в ней страсть, приехав в оформленном возрасте на сексуально дистопический Тенериффе. Батайя я не читал, но некоторое сродство с Садом (литературно подтверждённое моим другом-рисёрчером) угадывается на уровне текста – Онорэ не чужд писательскому метье. Но когда уровень текста съедается неизбежным фактом постановки, остаётся наследственная качественная кинематография Ирины́ Любчански, принуждающая к сравнению с Клер Дени, и нарочитая трансгрессия и иконография, назойливо требующие интерпретации (хотя надо признать их доблесть в борьбе с этой заразой). Возможно, Онорэ намекает на кинематографическую природу своего творения Луисом Гаррелем, прямым потомком заслуженного режиссёра, но этот мальчик уже прошёл школу Джейн Биркин и попробовал инцеста с генеалогически богатой Эвой Грин у Бертолуччи, так что этот ход тоже сомнителен (с моей стороны, со стороны ли Онорэ).
Ещё хотелось бы упомянуть фильм "Сияние" режиссёра крайне неприятных для меня фильмов Кубрика, который здесь убедительно показывает, что ужасный (в смысле: очень плохой, дурацкий) фильм можно великолепно снять. Кубрик – режиссёр, очень сильно повлиявший на целое поколение режиссёров, которые не умели великолепно снимать, но хотели снимать ужасные фильмы. Большой плюс "Сияния" – Шелли Дюваль, но она первая бы сказала, что лучше бы её там не было.
Сейчас же, научившись у лучших, я подогрею на сковородке остатки вполне сносного картошечного гратена, а недостатки метода скрою, как обычно, яйцами, и получится новая эстетика!
Несмотря на комедийный фон первого фильма и нарочито трагический тон второго, у них, конечно, есть сходные, родственные черты. Оба, например, сняты театрально и камерно, с редкими и недалёкими прогулками на воздух (Клапиш снимал уже поставленную пьесу). В обоих основным событием является приезд пожилой мамы, что задаёт тему семейного выяснения отношений и уводит от торжественно-праздничной атмосферы в полный раздрай. В одном из фильмов на кресле лежит обездвиженная параличом старая собака, в другом антисимметричную роль играет парализованная дочь пожилой гостьи. Первая прекрасно справляется с сюжетом, сцены со второй бессмысленно утяжеляют и без того грузный и унылый фильм.
38': муж героини объясняет матери героини, как рождение сына и, четырьмя годами спустя, его смерть, изменила её дочь к лучшему. Дочь подслушивает этот разговор, поднимаясь в спальню вопящей сестры, которую мать сдала в приют, потому что она никого не любит, а дочь привезла и заботится. |
|
38': мама поясняет, какую красоту можно было устроить во дворе кафе для людей, которые любят заложить за воротник на свежем воздухе, но её сын, как и его покойный папаша в своё время – никчемные уроды, которые даже лампочку вкрутить не могут, в отличие от старшего сына-бизнесмена ici présent. |
Бергман режет глубоко, суёт руки в брюшину до локтей и не позволяет себе шуток; театральность постановки не мешает продуманной, жёстко стилизованной кинематографии. Улльман играет непостижимо, а пожилую Ингрид Бергман я даже не узнал (я помню её как гений красоты из Stromboli (1950) и Viaggio in Italia (1954)), всё приглядывался к глазам и всю игру упустил.
Клапиш посмеивается и доводит персонажей до сурового цугундера, все играют хорошо, и снято красиво, пёстро, жизнерадостно. Призрак идиотического французского киноюмора не покидает сцены. Здесь не пригород Осло и "мне было слышно, как тикают часы в трёх комнатах", а северное банльё и "кончай орать, весь дом перебудил".
Хорошо смотреть одно за другим или параллельно.
Is my grief your secret pleasure? |
Перед тем, как ко мне явился приятель с фильмом Кристофа Онорэ по одноимённому роману Батайя "Моя мать" ("мне надо для рисёрча"), ГСЧ посоветовал подготовиться к перверзиям Изабель Юппер фильмом Шрётера "2", где она играет двух сестёр, хотя, как и следовало ожидать от отца "новой немецкой эстетики", это не совсем ясно.
Фильмы нескольких отцов "новой немецкой эстетики" задают меня вопросом, в чём же она состоит, и достаточно ли этого состояния для того, чтобы называть его "эстетикой". Дедушка Брехт плюнул бы мне в харю, не обернувшись в мою сторону, но раньше я наивно предполагал, что несовпадения в дубляже, топорный истерический монтаж и компенсация игры позами при неистребимой работоспособности и неутомимости – верные отличительные признаки, суть которых от меня скрыта (либо же верные отличительные признаки скрыты от меня этими явлениями), но вот у Шрётера играют звёзды уровня Юппер, дубляж и монтаж в порядке, бюджет три миллиона, а все удовольствия любителей этой системы (я предполагаю) и их жертв здесь как здесь: женщины сбегают и возбегают по широким лестницам в сторону неподвижных камер и наоборот, матросики мочатся и дрочат, закадр играет (и поёт) оперные арии, переодеванцы хохочут и делают жесты смертельной глубины. Бюлль Ожье в отдалённо материнской роли держит солдатика за писю.
Однако заканчивается всё хорошо: сердечной песней известного австрийского исполнителя Людвига Хирша "Приди, большая чёрная птица!.." (в исполнении отличного Тима Фишера, добросовестно имитирующего австрийский акцент), и если бы у меня диван был без ящика для белья, я бы под него залез to cry myself to sleep. Говорят, что в конце семидесятых австрийское радио не передавало эту песню после десяти вечера, опасаясь волны самоубийств. Caveat user.
Специалисты по актёрской игре наверняка знают, почему И. Юппер самоопределилась как персонаж порочный и членовредительский. Если меня усадить на скамеечку у парадного в зимней хустынке, я тоже пойму и скажу, вот это в ней есть что-то такое, не хватает ей, когда просто с теплом человеческим, глаза такие ледяные. А так я просто получаю удовольствие от фильмов, обильных извращениями, особенно, если это как-то обусловлено сюжетом (или наоборот). Из них многий процент содержит И. Юппер. Мой друг-исследователь пояснить не может ("как женщина она меня не интересует").
В фильме Онорэ она играет возвышенно-похабную мать набожного молодого человека приятной наружности, который возбуждает в ней страсть, приехав в оформленном возрасте на сексуально дистопический Тенериффе. Батайя я не читал, но некоторое сродство с Садом (литературно подтверждённое моим другом-рисёрчером) угадывается на уровне текста – Онорэ не чужд писательскому метье. Но когда уровень текста съедается неизбежным фактом постановки, остаётся наследственная качественная кинематография Ирины́ Любчански, принуждающая к сравнению с Клер Дени, и нарочитая трансгрессия и иконография, назойливо требующие интерпретации (хотя надо признать их доблесть в борьбе с этой заразой). Возможно, Онорэ намекает на кинематографическую природу своего творения Луисом Гаррелем, прямым потомком заслуженного режиссёра, но этот мальчик уже прошёл школу Джейн Биркин и попробовал инцеста с генеалогически богатой Эвой Грин у Бертолуччи, так что этот ход тоже сомнителен (с моей стороны, со стороны ли Онорэ).
38': Юппер сейчас расскажет мальчику (который в бассейне), как она скакала голая без седла на лошади по лесу в тринадцатилетнем возрасте. В ответ мальчик вылезет и влажно приобнимет её сзади. Тогда она скажет: твой отец увидел, как я скакала без седла в лесу голая, стащил меня с лошади и изнасиловал, я расцарапала ему лицо в кровь. |
|
38': на что смотрит Юппер так умиротворённо глазами ледяного ангела? Она смотрит, как онанирует на них лысый дяденька. |
Ещё хотелось бы упомянуть фильм "Сияние" режиссёра крайне неприятных для меня фильмов Кубрика, который здесь убедительно показывает, что ужасный (в смысле: очень плохой, дурацкий) фильм можно великолепно снять. Кубрик – режиссёр, очень сильно повлиявший на целое поколение режиссёров, которые не умели великолепно снимать, но хотели снимать ужасные фильмы. Большой плюс "Сияния" – Шелли Дюваль, но она первая бы сказала, что лучше бы её там не было.
All work and no play makes everybody around Stanley very sick. |
Сейчас же, научившись у лучших, я подогрею на сковородке остатки вполне сносного картошечного гратена, а недостатки метода скрою, как обычно, яйцами, и получится новая эстетика!